Роковое желание

Пустота после каньона была не тишиной, а гулом в ушах, нараставшим с каждым шагом по знакомой, теперь чужой тропе на север. Недели спрессовались в тягучие, смоляные дни, где время текло не по солнцу, а по тяжести в груди - по каменной глыбе, придавившей место, где раньше жила уверенность в прикрытой спине.
Копьё двигалась сквозь буйство меловых джунглей как сквозь густой туман. Гигантские папоротники шуршали шёлковыми саванами, крики невидимых ящеров резали слух насмешкой над её одиночеством. Каждый поворот тропы, каждое место для ночлега - все было отравлено памятью. Вот здесь они нашли чистый родник, и он молча указал ей напиться первой. Там, под этим навесом скалы, пережидали ливень, почти касаясь плечами в тесноте, его дыхание, ровное, спокойное, в отличие от её собственного, сбившегося от странного тепла близости.
Она ловила себя на том, что оборачивается, губы уже готовы сформировать короткое предупреждение: "Колючка!" или показать рукой на свежий след мелкой дичи у корней древовидного папоротника. И каждый раз пустота била в солнечное сплетение, заставляя сжиматься внутри, сильнее, чем от удара дубиной.
Вечера были пыткой. Огонь, разведенный по его методу - сухой трутовик, минимум дыма - плясал жалкими язычками, отбрасывая на скалы не тёплые блики, а зловещие тени.
В их дрожании ей виделось нечто знакомое: резкая линия скул, прямая спинка носа с едва заметной горбинкой, темный хвост волос, собранный у шеи.
Она видела его руки - широкие, мозолистые, с паутиной белых шрамов - протягивающие ей кусок теплой, дымящейся печени после удачной охоты на молодого гадрозавра. "Для силы", - не сказал он, но его взгляд был красноречивее слов. Чувствовала то прикосновение - твердое, как корень дуба, надёжное, выдернувшее её из ледяного потока ручья, когда она поскользнулась. Не нежность. Не страсть. Опора. Камень, о который можно было опереться в бурлящем потоке хаоса.
Осознание пришло не внезапно, а просочилось, как холодная вода сквозь трещины в скале, заполняя все пустоты. Это не была любовь из романов, сладкая и пылкая. Это было признание. Признание его немой, невероятной силы - не только мускулов, но и той внутренней крепости, что позволяла ему стоять незыблемо посреди первобытного ада. Признание его молчаливого доверия - высшей награды от человека, чьим законом было «выжить легче одному». Он позволил ей войти в свой одиночный мир. Показал слабость - старую, ноющую вмятину ниже лопатки, след давнего удара, возможно, камнем. Принял её руки, её знание, её осторожное врачевание. И в этом акте сдачи позиций крепости, в его скупых, хрипловатых «спасибо», сквозь броню её собственных ран - из детдома с запахом хлорки и страха, из больничных коридоров с гнётом ответственности, из вечного ожидания удара в спину - пробился росток чего-то теплого и хрупкого.
Симпатия? Безусловно. Но больше - нужность. Она была ему нужна. Не просто как пара дополнительных рук или глаза, смотрящие в спину. А как... человек. Со своим странным для этого мира умением врачевать, с этой назойливой заботой «Промой рану, Каин, кипяченой водой», со своим упорством, которое он, казалось, уважал. И он стал ей нужен. Не как щит, а как... часть воздуха, которым она дышала. Его исчезновение оставило не просто дыру, а физическую боль под рёбрами, постоянную тошноту на корне языка и леденящее чувство вины, грызущее изнутри, как личинка под корой многолетнего дуба.
Продираясь сквозь стену колючего кустарника с шипами длиной в палец, упругая ветка рванула ей рукав, оставив на коже предплечья длинную, жгучую царапину. Боль, резкая и унизительная, смешалась с нахлынувшей волной отчаяния, такого острого, что перехватило дыхание. Она замерла, сжала кулаки так, что ногти впились в загрубевшие ладони до крови. Гнев, яростный, слепой, черный, как обсидиан, поднялся из самой глубины, из того самого детдомовского подворотня, где маленькая Ленка, прижавшись к холодной стене, мечтала стать невидимой или всесильной, чтобы заставить их бояться.
- Я ХОТЕЛА БЫТЬ СИЛЬНОЙ! - крик вырвался из горла, хриплый, рвущий тишину первобытного леса, как когти рвут плоть. Она кричала не в небо, а в землю, в камни под ногами, в саму трещину реальности, что её сюда затянула, как в пасть.
-СИЛЬНОЙ ПО-НАСТОЯЩЕМУ! ЧТОБЫ МЕНЯ БОЯЛИСЬ! ЧТОБЫ НИКОГДА! НИКОГДА НЕ СМЕЛИ ТОЛКНУТЬ! ОБЛИТЬ ЛЕДЯНОЙ ВОДОЙ! ОТНЯТЬ ПОСЛЕДНЮЮ КРОШКУ ХЛЕБА! - Голос сорвался, перешёл в надрывный шёпот, полный горечи и самоистязания. Она рухнула на колени, судорожно вцепившись в холодную, знакомую рукоять меча, как в якорь.
- Чтобы я могла ЗАЩИТИТЬ... Вот оно, Анисия! Мое роковое желание! Видишь?! Я его выкрикиваю! Я выворачиваю его наружу! Но какой ценой?! ЦЕНОЙ ЕГО?!
Тишина, наступившая после, была глухой, давящей, как вата в ушах. Только ветер шелестел в кронах гигантских хвощей, словно перешёптываясь о её безумии. Желание повисло в спёртом воздухе, явное, обнажённое, но уже не освобождающее, а калечащее, пахнущее гарью и медью крови.

***

Движение на север прекратилось. Каждый шаг вперед по их старой тропе теперь отдавался эхом в незарастающей ране. Необходимость знать пересилила животный ужас, засевший в костях с того дня в каньоне. Не надежда - её крошечный огонек почти угас под тяжестью рёва тирекса и Каинового последнего взгляда - яростного, жертвенного, прощального. Нет. Нужно было увидеть. Убедиться. Найти хоть малейший осколок истины. Тело. Знак. Лоскут. Кровь. Или... зияющую пустоту, которая кричала бы громче любого доказательства.
Обратная дорога на юг, к зловещим стенам каньона, превратилась в долгий, изматывающий маршрут по пыльным тропам, иссохшим руслам рек и долинам, оглушённым звенящей тишиной.
Она шла как автомат, но с обостренной до предела бдительностью. Каждый шорох в кустах заставлял сердце колотиться, как пойманной птице, каждый силуэт вдали, на фоне багрового заката, мерцал его тенью, заставляя на миг замирать.
Ночь Копьё провела в мелкой расщелине, свернувшись калачиком на холодном камне, но не сомкнув глаз. Перед мысленным взором, как навязчивая гравюра, стоял каньон: огромные стены, сходящиеся к узкой ленте неба, гул земли под ногами, и... Пасть. Огромная, с рядами кинжалов-зубов, с маленькими, свирепыми глазами, засёкшими их мгновенно. Она вжималась в камень, пытаясь заглушить кошмарный звук, которой кричал ветром в расщелинах, но память была сильнее.
К входу в каньон она подошла на рассвете. Солнце, кроваво-красное, как застывшая капля на лезвии, цеплялось за зубчатые гребни скал, не в силах пробить густую, холодную синеву теней, залившую дно ущелья. Воздух висел неподвижный, тяжелый, пропитанный мелкой известковой пылью и слабым, но въедливым запахом тлена, разворочённой земли и чего-то древнего, каменного. Ни птичьего щебета, ни стрекота насекомых. Только ветер выл высоко над головой, в расщелинах, как плач осиротевшего духа.
Она перевела дух, ощущая, как холодный пот стекает по позвоночнику. Меч в руке был единственной реальностью. Она вошла.
Камень под ногами, шершавый и холодный даже сквозь подошву мокасин, был знакомым. Вот место, где она поскользнулась тогда, и его рука, сильная и быстрая, выдернула её из потока. Вот нависающий козырек скалы, под которым они пережидали камнепад, прижавшись друг к другу, плечом к плечу, под оглушительный грохот срывающихся вниз глыб. Вот тот самый валун, размером с хижину, что рухнул в сантиметре от неё, засыпав пылью и острыми осколками, заставив сердце бешено колотиться. И вот - роковой поворот. За ним начался ад.
Сердце бешено колотилось, кровь гудела в висках, заглушая все звуки. Она замерла, вжавшись спиной в шершавую поверхность скалы, слушая. Тишина. Не просто отсутствие звука, а глубокая, мертвенная тишина, как в гробнице. Ни низкого гула земли. Ни леденящего рева. Только её собственное прерывистое дыхание, казавшееся невероятно громким.
Шаг. Еще шаг. Плавно, как тень, прижимаясь к стене, она обогнула выступ скалы.
Картина разрушения обрушилась на неё всей своей чудовищной мощью. Стены каньона были исполосованы глубокими, отвратительными бороздами, словно по ним прошлись гигантскими стальными когтями. Глыбы песчаника, величиной с крестьянскую избу, были вырваны из склонов и сброшены вниз, образовав хаотичные завалы, перекрывшие часть прохода. Земля под ногами была взрыта, перепахана, как поле после чудовищного плуга, усеяна осколками породы, щепками древовидных папоротников, вывернутыми с корнем кустами колючего можжевельника. И повсюду следы. Огромные, глубокие вмятины от трехпалых лап тирекса, вбитые в мягкий грунт с чудовищной силой, вели вглубь каньона и обратно к выходу. И среди них, как жалкие букашки рядом со склоном другие следы. Человеческие. Широко расставленные, сбитые, с проскальзываниями - следы бега. Отчаянного бегства. Борьбы за жизнь.
Расследование началось не с плана, а с ледяного, методичного отчаяния. Она превратилась в молчаливого археолога из собственного кошмара. Каждый сантиметр проклятой земли. Каждая груда камней, каждый тёмный карман под нависшими глыбами, каждая щель в скале - всё требовало внимания.
Она осматривала местность глазами, выискивая малейшую аномалию цвета, формы. Щупала руками холодный камень, сыпучий песок, липкую глину. Вдыхала воздух, пытаясь уловить малейший намёк на свежую кровь, разложение, звериный запах хищника.
Что она искала?
Его. Хотя бы часть. Засохшую, чёрную корку крови на камне или корне. Клочок грубой, дублёной кожи от его безрукавки. Обломок кости, страшный, но дающий ответ. Всё, что поставило бы жирную, окончательную точку.
Его вещи. Узнаваемое копьё с тщательно оббитым кремниевым наконечником. Тяжелый каменный топор с рукоятью, обмотанной жилами. Лук, даже сломанный пополам. Сумку из плотной шкуры, где он хранил запасные наконечники, полоски вяленого мяса. Кожаный ремень. Любую, самую ничтожную зацепку, связывающую с ним.
Знаки его ярости, его борьбы. Зазубрины от удара топора на камне, на который он, возможно, отступая, оперся. Обломки стрел - дрёвка, оперение. Клочья шкуры или, в безумной надежде, кусочек плоти тирекса, оторванный в схватке. Кровь, которая была бы не его.
Самого хищника. Свежий, зловонный помёт. Остатки трапезы - огромные кости, обглоданные дочиста. Или его самого, спящего каменным сном в какой-нибудь глубокой пещере в глубине ущелья, переваривающего добычу.
Часы сливались в мучительный, пыльный кошмар, растягиваясь в вечность под медленно ползущим по узкой щели неба солнцем. Она ползала на коленях под нависшими глыбами, чувствуя, как леденящий ужас сковывает спину при мысли, что малейшая вибрация, её собственное неосторожное движение, могут вызвать новый обвал. Заглядывала в чёрные, как дёготь, щели, освещая их дрожащим пламенем факела из смолистой ветки.
Её сердце замирало каждый раз, когда свет выхватывал из мрака очертания камня, похожего на согнутую спину, или корень, напоминающий руку. Она переворачивала камни, даже те, что казались слишком тяжелыми, ворошила песок и глину руками, уже стёртыми в кровь, вдыхала воздух полной грудью, пытаясь различить в общей вонь пыли и тлена едва уловимую ноту свежей крови или специфического звериного духа.
Она нашла лоскут. Грубый, тёмно-коричневый, дублёной кожи. Порванный по краям, как будто гигантскими когтями. Он был придавлен к земле небольшим, но невероятно тяжелым камнем, вывернутым с корнем во время катаклизма.
Елена подняла его. Кусок был размером с её ладонь. На внутренней стороне - потёртость от неаккуратной носки и слабый, едва уловимый, но отчетливый запах: древесный дым, пот, дикая мята, которой он иногда тёр руки, и... что-то неуловимо его. Она прижала лоскут к лицу, закрыв глаза, потом сунула его за пазуху, к телу, туда, где билось сердце. Доказательство его присутствия. Его борьбы. Его... конца?
Был ещё обломок. Кремнистый, острый, с характерным раковинным изломом. Очевидно, от наконечника копья или стрелы. Лежал у самого основания стены, рядом с глубокой, свежей царапиной на песчанике - будто по нему провели стальным скребком. Камень наконечника был расколот ударом чудовищной силы. Она подняла осколок, холодный и тяжелый в руке. Его оружие. Часть его силы, сломанная.
...Следы. Тщательное изучение показало: следы тирекса уходили вглубь каньона, затем резко сворачивали в узкий боковой проход, стены которого были ободраны до светлого камня, а кое-где - испещрены глубокими царапинами. Человеческие следы... обрывались. Резко. У самого края глубокой, зияющей трещины в земле, разверзшейся, вероятно, от удара гигантской лапы или падения одной из глыб во время схватки. Края трещины были осыпавшимися, земля вокруг сбита, истоптана, как будто там шла отчаянная борьба, поскользнулся или упал. Ничего больше. Ни обломков лука. Ни куска шкуры от сумки. Ни клочка ткани. Ни тела. Ни единого волоска или клочка плоти тирекса. Только зияющая чернота разлома.
Солнце, медленно проползавшее по узкой полоске неба, давно миновало зенит, когда она закончила обыскивать последний, самый дальний угол. Тени удлинились, сгустились, наполняя каньон холодом и движущимися силуэтами. Она крикнула его имя. Один раз. Другой. Третий. Голос звучал чужим, сорванным, разбиваясь о каменные стены. Ей ответило только многократное, издевательское эхо, затихающее в глубине ущелья.
Она подошла к краю той самой трещины, глубокой и тёмной, как провал в преисподнюю. Опустилась на холодный камень у самого обрыва. В одной руке сжимала лоскут его кожи, в другой - холодный, тяжелый осколок камня. Пальцы сами собой терли шершавую поверхность лоскута, будто пытаясь вызвать хоть искру его присутствия. Слёз не было. Только леденящая, всепоглощающая пустота и окончательное, бесповоротное понимание, въевшееся в кости.
Он ушел. Исчез. Поглощён землей или пастью чудовища. Ради неё. Из-за нее. Из-за её проклятого, выкричанного в пустоту желания быть сильной в этом мире, где сила означала лишь одиночество и смерть для тех, кто рядом.

***

Тьма сгущалась быстро, как чернила, заливая каньон. Холод пробирал сквозь кожаную одежду, заставляя ежиться. Она сидела неподвижно на камне, у края бездны, впиваясь взглядом в черноту трещины, поглотившей последние следы Каина. Мысли текли медленно, тяжело, как ледники, скрипя и ломая все на своем пути:
"Люди здесь - редкость". Его слова, сказанные у костра в одну из редких минут, когда он говорил о чём-то, кроме выживания. Голос его был хрипловат, но спокоен.
Шанс встретить другого призрачный. Как мираж в пустыне. А если и встретит... Что тогда? Она - трещина в самой ткани этого мира. Магнит для бед. Её присутствие - смертный приговор для любого, кто приблизится. Травма бесконечных потерь - Светка, вырванная из рук на вокзале; Иван Петрович, ушедший в тишину; бесконечные "уходили" из "Солнышка" - сомкнулась вокруг горла стальным обручем, душащим надежду. Она не вынесет новой потери. Не позволит себе подпустить кого-то снова.
"Выжить легче одному". Его незыблемое кредо, выстраданное в этом аду. Она пробовала. До него. Это была не жизнь. Это было жалкое существование в постоянном, изматывающем страхе, с одиночеством, грызущим душу по ночам, как крыса.
Он показал ей иную грань - силу молчаливого союза, уверенность в прикрытой спине, тепло (пусть и невысказанное) разделённого костра. Теперь эта грань откололась, оставив острый, режущий край. Осталась только пустота, в тысячу раз сильнее и страшнее прежней.
Ее "сила" здесь. Да, она выжила. Научилась убивать быстро, без содрогания, как он. Прятаться так, что её не находили даже звери с острым нюхом. Чувствовать воду под землей по едва уловимым признакам.
Её тело закалилось, стало крепче и выносливее, чем когда-либо в прошлой жизни. Но какая цена? Вечное, всепоглощающее одиночество, отравленное горечью потери. Потеря единственного человека, который значил больше, чем просто партнёр по выживанию. Понимание, что её сила - иллюзия перед лицом истинного чудовища вроде тирекса или неумолимой логики Анисии, требующей "платы". Она не смогла защитить его. Быть "сильной" здесь означало быть проклятой одиночкой, несущей гибель всем, кто осмелится приблизиться. Быть вечной единственной выжившей в бесконечном, бессмысленном кошмаре.
Внезапно, ярко и болезненно, всплыли образы. Больничный коридор с резким запахом антисептика и приторной сладостью детского сиропа от кашля. Глеб, съёжившийся на краешке стула, его большие испуганные глаза и тихое, обжигающее "спасибо". Даже крикливые, измученные матери и ядовитые, натянутые улыбки медсестер Тани и Оли. Давка метро в час пик, где можно было раствориться в толпе, стать невидимкой. Горький, обжигающий глоток кофе из "Кофе-Стар" - её маленький, ежедневный бунт против правил. Пыльная тишина её квартиры, запах одиночества и старой бумаги. Синий экран загрузки "Мелового периода" - безопасного цифрового ада, где смерть была пикселями, а боль - игрой. Этот мир был полон своей боли, своего одиночества, гнетущей, душащей ответственности... но это был её мир. Мир, где её странное умение врачевать что-то значило. Где "спасибо" Глеба, хоть и ложилось на плечи гирей вины и страха, было знаком спасения, а не гибели. Мир, где её детское, отчаянное желание "чтобы меня боялись" казалось тогда единственным спасением, а не смертным приговором для тех, кто её не бросил.
Мысль о возвращении ударила волной леденящего страха. Что её там ждёт? Увольнение? Психиатрическая лечебница? Обвинения в безответственности? Полиция? Но этот страх был мелок, ничтожен перед лицом вечной, безысходной пустоты Мелового периода. Перед перспективой следующей "платы" Анисии, которая могла потребовать еще большей жертвы. Перед призраком Каина, который теперь будет стоять за спиной у каждого её костра, мерцать в каждой тени, напоминая о цене её присутствия здесь.
"Лучше я буду врачом с разбитым на тысячу осколков сердцем" - пронеслась мысль с пугающей, кристальной ясностью. Лучше буду нести тяжесть этого "спасибо", чем тяжесть его крови на своих руках. Лучше запах хлорки и больничной тоски, чем этот вечный смрад пыли, крови и смерти. Лучше горький кофе из картонного стаканчика, чем вечный страх быть следующей монетой в кошельке Анисии.
Решение кристаллизовалось внутри, холодное, твёрдое и неумолимое, как обсидиановый наконечник её копья. Она встала. Лоскут его кожи и холодный осколок камня она бережно положила в маленький, прочный мешочек на поясе, рядом с огнивом и полоской сушеного мяса.
Она должна вернуться. Но как? Дверь, через которую её затянуло сюда, была захлопнута. Ключ был у Анисии. Или... был спрятан в самой трещине реальности? В её собственном, истерзанном желании?
Она оглядела темнеющий каньон, место гибели... или исчезновения. Тени сгущались, сливаясь в единую чёрную массу. Как вызвать джинна? Просто позвать в пустоту? Сжать кулаки и потребовать? Но лампы здесь не было. Она осталась там, в пыльной квартире, на полке рядом с пластиковым тираннозавром - подарком Светки из Кении.
Отчаяние, холодное и липкое, снова сжало горло. Она поняла: не знает. Не знает ритуала. Не знает слов. Не знает, как пробиться к Анисии без лампы, без якоря в той реальности. Она застряла. В мире, где её желанная сила обернулась вечным проклятием одиночества и вины.
Темнота поглотила каньон почти полностью. Последние отсветы багрянца гаснули на вершинах скал. Она повернулась спиной к трещине, к месту последнего боя, к призракам, и сделала первый шаг прочь. Не зная куда идти. Зная только зачем. Найти способ. Вызвать джинна. Прорваться обратно. Даже если дом теперь - это лишь разбитое сердце, больничные коридоры и горький вкус кофе из автомата. Это было неизмеримо лучше, чем вечность быть единственной выжившей здесь. Ветер, спустившийся в каньон, подхватил пепел давно угасшего костра и понес его в черную, беззвездную высь.