Глава 7. В объятиях искупления.
Сон подкрался мягко, как шерстяное покрывало на плечи. Тело будто провалилось в тепло, а разум - в зыбкое пространство между реальностью и чем-то затуманенным.
Она стояла в храме, но не таком, как обычно. Внутри царил полумрак, и стены казались живыми - дышали ладаном и тишиной. Склонившись над ней, из тени возник Михаил. Его лицо было не резким, не строгим - мягким, почти кротким. Взгляд - внимательный, проникающий. Не как у священника. Как у мужчины.
Всё происходило как будто в замедленном танце света и теней. Пространство вокруг было неузнаваемым - храм растворялся в полумраке, стены дрожали от невидимого пламени, и только он - Михаил - стоял рядом, в шаге, в дыхании. Его глаза были мягкими, темнеющими от чего-то более глубокого, чем просто желание. Он смотрел на неё так, будто в ней отражалась вся тайна его боли и веры. Во сне не было слов. Только жар дыхания.
Он не произнёс ни слова, но жесты говорили больше. Его рука коснулась её запястья - лёгкая, осторожная, как ветер. Затем - плеча. И всё в ней будто замерло. Её дыхание сбилось, сердце зашлось глухо и быстро. Её кожа отзывалась на каждое приближение, как натянутая струна. Ткань платья стала тяжёлой, как вода. Она не могла пошевелиться - не из страха, но из ожидания.
Всё происходило, как в забытом обряде: его ладонь скользнула по её спине, шепча коже нежные слова. Его движения были мягкими, но внутри - странная сила. Он двигался осторожно, как будто боялся разрушить её. Будто знал, как вести её. Как направить. Как растворить.
Он наклонился, их глаза встретились, и вдруг мир вокруг распался, оставив только тело и пульс. Они сплелись - не с вожделением, а с чем-то более страшным: с нуждой, с отчаянной связью, с голодом быть увиденным.
Всё в этом сне было одновременно невозможным и правдивым. Во сне всё происходило будто бы вне её воли - или, наоборот, в полном её согласии, слишком глубоком, чтобы можно было назвать это осознанным выбором. Она чувствовала каждый его жест, каждое движение, как будто знала их заранее. В этом не было пошлости - лишь странное, исцеляющее растворение. Касания - нерешительные, как сначала, потом более смелые. Его ладони запоминали её кожу. Он будто вычерчивал на её теле молитву. А она - принимала её, как причастие.
Но за этим шёл огонь. Внезапный. Он окружил их, не сжигая, а очищая. Михаил смотрел ей в глаза - и в них было что-то чужое. Что-то, что должно было насторожить, но вместо этого - успокаивало. И когда всё достигло своей кульминации, не было ни слов, ни крика - только свет, пробивающийся сквозь сомкнутые веки, и пламя, что согревало её изнутри.
Сон оборвался резко. Аделина проснулась, как будто вынырнула из глубины. Грудь вздымалась часто, лоб покрыт потом. В комнате было темно, но казалось, что воздух дрожал.
Сердце грохотало в груди. Рядом - никого. Пустота.
Она провела ладонью по шее, по груди - ощущение прикосновений ещё не ушло. «Это был сон...» - прошептала она, но голос предал её, полный сомнения.
Она села на кровати, прижав колени к груди. В голове метались мысли. - «Почему я...почему он?..»
Желание не прошло. Оно осталось висеть в теле, как шёпот, как след. Ладони сжимали край простыни, будто в попытке удержаться в реальности. Внутри всё ещё пульсировало ощущение... принадлежности. Подчинения. Разум говорил "сон", но тело - нет. Её щёки горели. Она не могла понять, было ли это просто сном или чем-то большим. Образ Михаила не уходил. Он вонзился в сознание, как клинок - не болью, но смыслом. Тревожным, пугающе утешительным.
"Я не должна так чувствовать...но почему я чувствую?.."
Она поднялась, подошла к окну и открыла его, впуская в комнату холодный ночной воздух. Он обжигал, но не успокаивал.
Где-то внутри - совсем глубоко - жило подозрение. Но оно было забито чем-то более сильным: странным доверием, влечением, почти верой. В уголках сознания теплилось ощущение тревоги. Будто тот, кто держит её за руку, ведёт вовсе не к спасению - а вглубь чего-то древнего, непонятного и тёмного.
Аделина не заметила, как стала смотреть на Михаила иначе. Не как на таинственного странника, не как на служителя. А как на откровение. Опасное. Но желанное.