Исповедь для двоих

Утро было обыденным, ничем особенным. Мать Аделины разбудила её чуть раньше, чем хотелось. Свет пробивался сквозь занавески, напоминая о службе, которую девушка, если быть честной, давно уже не воспринимала как дело сердца. Она вставала каждое утро, шла в храм, молилась, пела - и всё это не для себя. Сама не знала, когда в ней угас огонь любопытства, с которым она раньше смотрела на своды собора и на то, как пламя свечей трепещет в ладонях молящихся. Мама всегда говорила, что церковь - это спасение. Для неё. Для них обеих.

Но теперь всё чаще Аделина ловила себя на том, что это не её путь. Просто привычка. Просто страх маминого разочарования.

Она пришла в храм как всегда - немного опоздав, с натянутой улыбкой, с чуть взъерошенными волосами, которые не успела толком пригладить. Одела скромную накидку, встала в знакомом углу. Пение было мягким, размеренным. Воздух - насыщен ладаном.

Но что-то было не так.

Неподалёку от алтаря она заметила фигуру женщины - тусклая, как дым, но отчётливая. Она стояла, почти касаясь иконы Архангела, с длинными и ясными волосами, в черном платке. Черты её лица были странно знакомы.

Аделина замерла. Сердце вместе с горлом сжались.

Эта женщина... та самая, с той статьи об Святославке... Мать Михаила. Она стояла и смотрела с ужасающей улыбкой, а в руках она, кажется, держала дневник? Девушка не успела сообразить, как тут...

Мгновение - и всё потемнело. Воздух ушёл из лёгких. Тело стало ватным. Последнее, что она услышала, - протяжный хор монахов, чьи-то крики, и чьи-то крепкие мужские руки, которые словили девушку в последние минуты, прежде чем она провалилась в чёрную пустоту.

...

Она очнулась в своей комнате. Голова кружилась. Она хотела подняться - тело не слушалось. Всё казалось будто бы чужим, не своим. Лишь грудь отзывалась тяжестью, словно в ней затаился страх, который не успел прорваться наружу. Образ - лицо женщины у иконы - вспыхнул в сознании, как пламя, но тут же исчез, оставив после себя болезненный холод. Влажная ткань лежала на лбу, а рядом - сидел Михаил.

Он смотрел на неё внимательно, не моргая.

- Ты снова с нами, - мягко сказал он, не отводя взгляда.

Аделина попыталась приподняться, но он легко коснулся её плеча, удерживая. Девушка чувствовала себя беззащитной. Она - сбившаяся с тропы, хрупкая, распластанная между снами и явью. А он... он был слишком близко. Слишком спокоен. Слишком добр. Его ладонь лежала на её запястье - тёплая, размеренная, будто отслеживала её пульс, будто проверяла: жива ли?

- Всё хорошо, - произнёс он, и его слова легли на неё, как покрывало. - Ты просто перенапряглась. Такое бывает. Особенно с теми, кто... чувствует глубже остальных.

Она хотела что-то сказать, но голос не слушался. Михаил сменил компресс, опустив взгляд. Его движения были заботливыми, почти ласковыми. Внутри было тепло, но в его присутствии воздух словно тяжёлел.

- Ты когда-нибудь чувствовала, что не принадлежишь этому миру? - тихо спросил он.

Аделина моргнула. Вопрос прозвучал неожиданно, но в ней будто что-то шевельнулось. Она неуверенно кивнула.

- Иногда мне кажется, будто я смотрю на людей, на улицы, на себя в зеркале... - он замолчал, затем продолжил, глядя куда-то в сторону. - И всё это как будто не моё. Будто я - гость в чьей-то чужой жизни.

Эти слова проникли в неё глубоко. Слишком узнаваемо. Слишком точно.

- Я... - начала она, но он прервал её, взглянув прямо в глаза.

- Не говори. Просто почувствуй это. Это не одиночество. Это... избранность.

Она замерла. Сердце забилось чаще. «Избранность» - это ведь хорошо? Или пугающе? Она хотела усомниться, усмехнуться, сказать, что это чепуха.

- Ты чувствуешь иначе. Смотришь иначе. Вот почему тебе снятся вещи, которых не должно быть. Почему ты видишь тех, кого другие не замечают, - продолжал он. - Это дар, Аделина. Но дар - это всегда боль.

Он говорил мягко, почти шёпотом. Но за его словами чувствовалась сила, как будто каждое из них закладывало в неё что-то - тонкое, незаметное, будто ниточку. Привязь.

- Я... действительно вижу, - выдохнула она. - Иногда мне страшно от этого. И я не знаю, с кем поговорить. Никто не поймёт...

Он наклонился ближе, и их лица оказались на расстоянии дыхания.

- Я пойму, - произнёс он. - Я рядом. Всегда был. Просто ты ещё не смотрела в нужную сторону.

Он говорил тихо, спокойно, но в его интонациях что-то сжимало её изнутри. Как будто он всё уже знал за неё. Аделина ощущала, как её мысли растворяются. Было так легко просто слушать. Просто соглашаться.

- Но... почему я? - прошептала она, глядя на его руки.

- Потому что ты - не случайна. Твоя душа... - он чуть склонился ближе, почти касаясь её лба, - она должна пройти через тьму, чтобы стать настоящей и чистой.

Она почувствовала, как её дыхание становится тяжёлым. Ей хотелось быть рядом с ним. Не только сейчас - всегда. Его слова пугали и завораживали одновременно. Он был спокойным, сильным, будто держал в себе тайну мира. И с каждой секундой Аделина всё меньше хотела знать, что скрывается за этой тайной. Главное, чтобы он не оставлял её.

Михаил выпрямился и посмотрел на неё сверху вниз, но без давления. Он коснулся её руки - лёгким, почти незаметным движением. И она не отдёрнулась. Только ощутила тепло. Или жар?

- Отдохни. Всё остальное - потом. Если ты почувствуешь... зов. Не бойся. Это не зло. Это просто правда, к которой ты готова.

Он развернулся и ушёл, оставив дверь приоткрытой. Аделина лежала, чувствуя, как сердце бьётся глухо. Девушка даже не была в силах задать ему вопрос, откуда он знал, что она увидела в церкви. В груди что-то щемило - то ли страх, то ли странное влечение. Эти слова тронули её неожиданно глубоко. Кто-то признал в ней силу, важность. И - Михаил. Человек, к которому она, сама того не замечая, всё чаще тянулась мыслями.

Она закрыла глаза и впервые за долгое время подумала, что, может быть, мама была права. Может, храм - это действительно спасение.

Хотя, возможно, она просто не заметила, как уже давно начала тонуть в этой бездне.