Вишнёвая пена

Её острые, как у кого-то из семейства кошачьих, ногти оставляли отметины на моих плечах.
Лиза даже не старалась сдержать слёзы. Они стекали по её лицу обтянутому тонкой молочной кожей и когда попадали на мои мелкие царапины слегка пощипывали.
Терпеть было легко. Эта боль казалась детской сказкой об укусе комарика, по сравнению с ломкой.
По сравнению с тем, когда ты не можешь даже кричать, пуская сопли из носа, сидя под холодным душем, чтобы не отключиться.
Когда невидимая нога давит ботинком на грудь шипованной подошвой, протыкая плоть.

Перед её приходом я хорошенечко вмазался, но даже сквозь толщу кокаина и коньяка пробивались тревожащие эмоции. Я не смог до конца всё приглушить. Лицо дёргалось в странных конвульсиях, поэтому я спрятал его в её, пиздец как круто пахнущих, волосах.

Я сжимал в руках девчонку, которая так бесцеремонно влезла в мою голову со своими разными глазами. Тротилом снесла выстроенные мною преграды, сама того не подозревая.

Не могу осмелиться назвать это любовью.
Язык не поворачивается. Это какая-то полная противоположность этому светлому чувству, которая, на удивление, тянет нас друг к другу, как намагниченных железных шариков.
Что-то неправильное, изначально настроенное на провал. Что-то обречённое. Сначала подкидывает в стратосферу, а потом с грохотом роняет на раскалённый летним солнцем асфальт, при этом сбрасывая сверху рояль с устрашающим звуком, как в «Том и Джери».

Мы не о любви.

Мы с ней, как кошка с мышкой. Но я не могу определиться с ролями.

В какой момент я понял, что это пиздец? Да, именно. Назовём это «что-то обречённое», между нами – пиздецом.

Так вот. Не люблю обниматься, а с ней хочу.

И какой же я урод.
Пользуясь её личной трагедией, я наслаждаюсь драгоценными минутами близости, зная, что сейчас она не уйдёт, потому что нуждается во мне.
«Это подло», – скажете вы. Да мне посрать.
Я и никогда не был человеком чести.

Ох, как же она меня бесила по началу, вы себе даже представить не можете.

Напуганная трусиха, которая боится шаг ступить, но так сильно желает ощутить резкое жжение в носу от кокаина, что готова терпеть всплески адреналина в крови из-за страха, заливающего по шею, грозящего дойти до дыхательных путей.

Отстаивание призрачной гордости, огрызаниями по поводу имени.

Елизавета.

Так и не узнал, почему она не любит эту форму имени. Как по мне, очень красиво. Ей подходило это имя. Под её аристократическую тонкую, почти что плёночную кожу.
Под острые колени, которые она постоянно так сексуально сводит, скорее всего от болезненных судорог в бёдрах.
Под плохо прикрытую дерзость, которой она плюётся, из-за чего мне хочется ржать.

Она смешная, забавная. Но я научился стирать улыбку по щелчку пальцев.

Утерянная партия наркотиков, её нелепые слёзы в притоне. Я был очень зол. Клянусь, единственным желанием было размазать её по стенке.
Вовсе не шуточно.

А что сейчас? Дожили.

В тот день, когда я закинул под язык таблетку и вдавил Лизу в раковину, рассекая крахмальную кожу шеи ножом, в её глазах заплясал страх за свою жизнь. Она поверила в мои отточенные действия. Потому что жизнь ещё не преподнесла ей такого урока, чтобы она научилась отличать ложь от истины.
А я лгал. Блефовал, пытаясь казаться очень убедительным.
Не смог бы её убить даже под самыми страшными наркотиками.

Воспоминания летали между извилинами, задевая нужные ниточки, которые пробивали во мне вовсе ненужные эмоции.

А когда я впервые поцеловал её.

Кратковременная эйфория от её губ быстро потухла на фоне двух доз героина внутривенно и жёсткого трипа после.

Я наказывал себя.

Каждый раз, когда позволял себе слишком много, я наказывал себя, чтобы больше не лезть к ней. Но, странным образом она снова оказывалась на моём диване, укрытая тонкой простынёй.

Но, когда Фил наведался ко мне в гости, я осознал, что теперь она осталась не только без присмотра, а и в потенциальной опасности. Включился благородный принц?
Вероятно, да.

Случайная встреча с ней и её сестрой. Приводила меня в детский восторг.
Тогда я чуть больше узнал о её семейной жизни, а не только то, как она мастерски скручивает газету.

Удивительное совпадение, что её сестру зовут Кира, ударило меня под колени, жестоко подкосив равновесие.

Ведь её тоже звали Кирой...

Тогда в парке я вышел из привычной зоны комфорта. Из серой, даже чёрной рутинной жизни. Я позволил себе подурачиться с девочкой, отправив Елизавету оставлять закладки.

И как она смогла оставить меня со своей сестрой?

И, бог мой, как же Лиза нежно к ней обращается. Тогда на секунду меня даже укололо неумолимой завистью, ведь ко мне она никак не обращалась. Она боялась меня до белого, как мука, лица. До выпирающей вены на висках, к которой так хотелось прикоснуться.

И, вероятно, когда она сократила моё имя к «Кире», я сдался.
Как мальчишка сдался. Ведь Кирой была моя сестра, которая разбилась, прыгая со скалы в карьер.

Мы были двойней. Кирилл и Кира.
Росли здоровыми весёлыми и жизнерадостными детьми.
Родители любили нас одинаково, воспитывали правильно. Мы росли в окружении любви и заботы. Никаких детских травм с тех времён не было.
Кроме одной.

Спустя несколько дней после нашего шестнадцатилетия мы сбежали от родителей купаться на карьер за городом, под предлогом того, что пойдём к друзьям играть в приставку.
Укусили взрослой жизни, совершив главную ошибку, которая привела к фатальным последствиям.

Она твердила мне, что уже прыгала отсюда.

Кира уверяла, что там не глубоко и чтобы я прыгал следом, но когда мы разбежались вместе я в последний момент притормозил, отпуская её руку.

Клянусь, я только хотел подшутить над ней, мол «ха-ха, ты прыгнула, а я нет».

Шутка не удалась.

У смерти более извращённое чувство юмора.

Там действительно оказалось не глубоко. Настолько не глубоко, что как только Кира погрузилась в воду, её тело столкнулось с острыми шипами дна.

Я хочу верить в то, что она не сильно мучилась, потому что, когда я успел добежать она уже была мертва.
Голова буквально раскрошилась до такой степени, что лица просто не было.

Месиво.

Её хоронили в закрытом гробу.

В день её похорон я впервые занюхал дорожку.

И понеслось.

С того дня прошло пять лет, а я не переставал употреблять дольше чем на три дня.

Родители съехали на дачу, не в состоянии терпеть мои выходки.
Я часто приходил пьяный или под чем-то.
Громил мебель. Разбивал посуду. Кричал, будто меня режут.
Они не смогли с этим жить.
Потеряв Киру, они потеряли и Кирилла.

Редкие денежные переводы напоминали мне о их существовании. А письма от матери я до сих пор храню в шкафчике, время от времени перечитывая.
Она писала о том, что любит меня. Что тоже скучает за Кирой и прежним мною. Умоляла завязать, в то время как я потуже затягивал ремень выше локтя, утирая воспалившиеся глаза.

Блядская сентиментальность.

А сейчас хотелось встретиться. Попросить прощения. Познакомить с Лизой. Жить. Просто по-обычному.

Что ж... Блуждая по кромкам моего сознания мы возвращаемся от одной личной трагедии к другой, по имени Елизавета.

До чего же тяжело сдерживать себя рядом с ней. Хотелось её целовать. Обнимать. Кусать. Сожрать нахрен. Облапать. Выебать так, чтобы звёзды перед глазами мелькали.
Никогда не считал себя лучшим любовником и, в принципе, не нахожу чем-то возбуждающим громких девушек, но её бы кричать заставил.
Связать, чтобы и шагу не могла ступить без меня, потому что она словно притягивала неприятности. Они цеплялись к ней, как мухи к клейкой ленте.

Одной из таких неприятностей оказался я.

Так надо было её привязывать к себе или нет?

Я хочу уберечь её или добить?

И каким же я себя мудаком чувствовал, когда отправил её в тот клуб, подвергая опасности.
Пришлось сорвать всё к чертям, врываясь раньше, разбивая ебало старому мужику, вытаскивая Лизу прямо из под него.
Я был готов убить за неё. Взаправду. Громко и самонадеянно? Да пошли вы нахуй. Убил бы, запачкал руки кровью и даже не пожалел бы.
Потому что ни одна мразь не должна к ней прикасаться.

«Только мразь по имени Кирилл», – фурией пролетело в голове.

Осознание, что я привязываюсь к ней прочными канатными верёвками приводило меня в бешенство.

В моей жизни появилась ещё одна зависимость.
Трудно было сказать, какая из них более губительна.

И после этого – снова наказание. Я снова наращиваю между нами дистанцию, оставляя её одну в квартире. И снова двойная доза.
Выблёвывая желчь вместе с чёрной густой кровью, смешанной с наркотиками, я прокручивал в голове дурацкую записку, которую оставил ей, потому что не смог даже посмотреть ей в глаза.

Случайным образом оказавшись в притоне в одно время с ней и Филом, поймал себя на настоящем испуге. Не за себя. За кого-то.
Я бы нажрался тех же красных таблеток, отправляясь за ней на тот свет, чтобы за шкирку вытащить из могилы.

Блять, как же дрожали мои руки.

Она такая же, как свой наставник. Фил внушил ей азарт. Не научил вовремя тормозить. Научил плохому.

Звонкая пощечина в моей ванной, после того, как я засовывал в её глотку пальцы, вызывая рвоту, отрезвила.
Напомнила кто я.

Спустя минуту она колола мне героин, бережно пальцами соединяя синяки на руках.
Как же она любит их рассматривать. Не раз ловил её взгляд с поличным.

Я быстро уснул, пристраиваясь возле её ног, пока Лиза чесала мне спину ногтями.
Это такой кайф... Можно даже сравнить с мурашками, которые разбегаются по телу, когда таблетка под языком почти растаяла.

Дальше – её испуганные глаза с утра, когда я специально задержал дыхание, вслушиваясь в её действия. Животный секс, будоражащий грязную кровь.
Страсть, разрушившая всё то, что я возносил по кирпичику.

Она помогала мне забыться. Стирала из моей головы тот факт, что я наркоман и алкоголик. Тот факт, что моя жизнь уже оборвалась.

Я уже мертвец.

Давала хлипкую надежду на будущее. С ней или без неё.
Она заставляла меня хотеть жить. Ради ещё одной встречи. Ради ещё одного придуманного мною задания. Просто, чтобы увидеть полюбившиеся разноцветные глаза.
И в то же время беспощадно выгрызала всё то, что успело прижиться в моей грудной клетке в районе сердца.

Жестоким испытанием стала новость о смерти Фила. И для неё, и для меня.
Для меня Фил был лишь не самым приятным знакомым. Мы часто конкурировали, спорили, дрались.
Для Лизы он, вероятно, стал другом. Хорошим другом.

Выпалить ей всё было сложно до стекла в глотке.
Я знал, что рано или поздно это случится.
Это был лишь вопрос времени и его здоровья.

Фил преподал мне урок. И свои выводы я сделал.

Лишь бы Лиза пришла к тому, к чему пришёл я.

Он подарил ей боль. Я знаю, что это за чувство.
Я потерял трое друзей, за время своей зависимости и с каждой смертью только глубже погружался в зыбучие пески-порошки.

Но Лиза же умная девочка. Я верю, что она не пойдёт по моим следам.
Я верю в неё.

Я укачивал её, как маленькую. Девушка забралась ко мне на руки, как мартышка на дерево. Я перенёс наши тела на диван, укутывая одеялом.

Каждую секунду, проведённую с ней, я медленно рубил топором свою чёрствую душу.
Её тёмные волосы змеями струились по плечам, щекотали мои руки, залезали в рот.

Успокоилась.

Бледные щёки, которые на самом деле были впалыми ямками, приняли здоровый цвет.
Она больше не тряслась в рыданиях, лишь остервенело вглядывалась куда-то в сторону коридора.
Я гладил её ноги и ждал, когда уснёт.
Но девушка не засыпала...

Чуть дёрнувшись, она выползла из моих рук.
– Я в туалет хочу, – я кивнул, откидываясь обратно.
Лиза ушла, мелькнув фигурой в проходе.

Пальцы вплелись в отросшие волосы, руки зачесались. Отверстия от уколов, кажется, увеличились и сейчас из них, как из душа, начнёт валить кровь.

До такой степени хотелось уколоться.

Но я держался, пощипывая себя за кожу, чтобы не сделать этого.
Сейчас я должен проследить за Лизой. Обязан.

Лиза. Лиза. Лиза.

Шебуршание вовсе не в ванной комнате, заставило соскочить и побежать на звук.

Потому что я понял.
Потому что Лиза не сделала выводов.

Тумбочка под раковиной на кухне была открыла, а контейнер, где хранится товар оказался перевёрнутым, с вываленным содержимым. Она помнила о нём ещё с того момента, как только попала ко мне в квартиру.
Девушка даже не заметила моего присутствия. Рваными движениями она открывала пакеты и высыпала таблетки на ладонь.
Не медля я грубо сбиваю её с ног, повалив прямо на пол. Сажусь сверху, придавливая всем весом, чтобы не дернулась.
Развивающаяся истерика отобрала у неё контроль над своим телом, выбрасывая руки и ноги в воздух.

– Лиза, твою мать, хватит, – кое-как поймав обезумевшие конечности я скрутил её.
– Отпусти, не надо, ты же должен меня понять, – таблетки рассыпались и, словно разбросанные бусы, разбежались по ламинату.
Она ужом стала выкручиваться, прогибаясь в спине, что взбесило меня ещё больше.
– Да угомонись же ты, – я закрепляю в руках её метающуюся голову и, схатив со стола чашку, выплёскиваю холодный кофе прямо в лицо.

Не давая возможности даже вдохнуть я целую её. И она не менее пылко отвечает.

Нет, дорогие мои. Не угадали. Снова не любовь.

Я должен был усмирить этот приступ.
Иногда физическая близость просто необходима.
Через слёзы. Через ноющую боль в грудной клетке.
Искривляя рот, тарабанясь острыми костями о пол, но это нужно.

Она снова сжимает мои дырявые руки, доводя до иступления, а я тащу её толстовку к шее.
– Только не уходи, пожалуйста, я не выдержу это одна, – шепчет между всхлипами и поцелуями.
– Я никуда не уйду, – а сам думаю «только ты не уходи. Не уходи, Лиз, ведь я тоже не вывезу это один.»
Стаскиваю тонкую майку и оставляю под её спиной, чтобы не царапать лопатки.

Она всё ещё плачет, но помогает мне снять её штаны.

Что-что? Вы сказали «аморальщина»?
Бред собачий.

Плевать я хотел на то, что Фила ещё не закопали в землю. И думаю, Лиза тоже.
Сейчас это уже не имеет значения.

Ничего не подумайте. Он был неплохим парнем. Топил за справедливость. Наказывал крыс и всегда продавал наркотики подешевле. Хоть и не всегда качественные. Только вот меры он не знал. Сам же за это и поплатился.

А я готов платить?

Много ли я знаю людей, которые слезли с иглы и при этом не умерли?
А я слезу?

Думаете я ещё не растерял свою силу воли?
Чушь. Я потерял её, когда первый раз укололся.

Я с шестнадцати лет намеренно убивал себя разными способами. Беспрерывно и без сожаления.

И даже сейчас.

Целуя тонкую шею, касаясь небольшой груди, я убивал себя, захватывая на тот свет и Лизу.

И от чего-то так захотелось меняться?

Менять всё и кардинально. Обрубить и выкопать корни той дряни, что так долго жила во мне.
Однажды проснуться счастливым.

С ней.

Не как обычно, в поиске шприца. Не от жуткого кошмара в холодном поту, где я снова поднимал из воды мёртвую сестру.
Чистым. Вот так хочу.

Хочу забыть о пустой квартире. О притоне.
Хочу поить Лизу чаем. Снова сходить с ней и её сестрой в парк развлечений. Или что там делают нормальные люди. Не наркоманы.
Хочу отдать ей всю свою одежду, потому что она так чертовски хороша в ней.
И без.

Я трахал её прямо на полу, наверное так, как это делают любящие люди – со всеми чувствами. Наблюдал за реакцией. Когда надо ускорялся, менял угол. Делал всё, чтобы она отвлеклась, получая удовольствие.
Чтобы ей стало легче.

Положил ладонь под её затылок, чтобы не былась головой. Поцеловал.
Стёр слёзы, чтобы не затекали в ушки. И снова поцеловал.
Поправил съехавшую майку снова коснулся манящих губ.

Так почему именно сейчас я совершенно точно не хочу умирать?

Хочу коснуться каждого сантиметра её тела. Хочу услышать, как она кричит подо мной. И дышать. Вдыхать запах её волос.
Всё, кроме смерти.

Хотелось метафорически разорваться, когда с её губ ушёл стон.
Это звучало так прекрасно, что я бы записал его на диктофон и слушал на повторе.
Лишь бы не слушать разбушевавшийся пульс и собственный оглушающий крик.

И всё вроде бы так до чёртиков правильно, если бы не одно «но».
Мы всё ещё остаёмся зависимыми и, к сожалению, не только друг от друга.

Мы кончили вместе.

Как в сопливой драме, я потянулся к её губам, поднимая с пола.
Нагота всё ещё смущала девушку и она поспешила надеть майку и и бельё.

Вероятно, те слова, которые вырвутся из меня далее и будут обозначать те чувства, которые я прозвал «пиздецом».
Но я чувствовал, что должен попытаться. Как бы тяжело не было.

Я сел на табуретку, опустил голову и запустил пальцы в волосы. Потому что я не хочу видеть её реакции. Потому что я боюсь, что она окажется не такой, какую я хотел бы видеть.

– Лиз, – в ответ слышу тихое мурчание. Насторожилась. И правильно.
– Давай вместе на реабилитацию?