Осколки света | Кирилл Егоров

Кристина Метельская.

— Э, давай без хе... — Макс отпрянул, наконец осознав, что перешёл черту.

Егоров тоже не слушал.

Первый удар пришёлся в солнечное сплетение — глухой, тяжёлый, почти беззвучный. Громов сложился пополам, захватывая воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег — но не сдался — рванулся вперёд, головой в подбородок Кириллу. Раздался отчётливый щелчок зубов, потерявшийся в шуме крови, бешено стучавшей в моих висках. Звук был отвратительный — точно так же щёлкают ножницы, когда их резко смыкают.

Я почувствовала, как онемели ноги, в горле встал противный ком, фоновые звуки практически растворились, а в ушах продолжал стоять этот мерзкий звон, словно кто-то методично бил по натянутой струне. Кажется, я даже на несколько секунд зажмурилась, представляя, что это просто какой-то идиотский сон, однако, когда их снова открыла картина не изменилась...

Взгляд успел выхватить Кирилла, который резко отшатнулся после удара. Его спина с глухим стуком ударилась о стену, но он тут же оттолкнулся, запустив правый хук в челюсть Громова. Кровь брызнула из разбитой губы, алой россыпью осев на кафеле.

— Пиздец ты псих... Ты вообще в курсе, что она тебя терпит, потому что ты навязываешься, как блоха? — кивает в мою сторону. — Как только найдёт кого-то нормального — сольёт тебя, как твой старик слил моего.

Кирилл резко втягивает воздух через стиснутые зубы, потом медленно выпрямляется.

— Бля, ты заебал уже, — голос звучит почти спокойно, но пальцы уже сжаты в кулаки, суставы побелели от напряжения. — Можешь дальше визжать про несправедливость, — глаза Макса наливаются кровью, но Егоров не останавливается: — Это не ко мне претензии!

— А к кому? — Громов резко бросается вперёд, хватая Кирилла за шею и всаживая два коротких удара в живот.— Ты ж теперь разыгрываешь героя, который всех защищает! Лицемер, блять. Вот и скажи, Кирюх, кто из нас мусор?

— Хватит! — мой крик разнёсся по коридору, но Кирилл уже заносил руку для очередного урода.

Знаю, что должна остановить их, но так же прекрасно понимаю, что моих сил будет явно недостаточно — это как попытаться разнять два сталкивающихся поезда голыми руками.

Судорожно оглядываюсь по сторонам, чтобы позвать кого-то на помощь, но как назло коридор ведущий к раздевалкам оказывается стерильно пустым — ни единой души — только эхо моих шагов и противный металлический привкус страха на языке.

Раздевалка «Акул» была в двух шагах, но эти пара шагов растянулись в вечность. Дверь я сношу плечом, не соизмеряя силу — дерево с глухим стуком бьётся о стену, и на секунду в помещении воцаряется мёртвая тишина.

Пятнадцать пар глаз, вытаращенных на меня. Пятнадцать замерших фигур. Пятнадцать разных реакций.

Федорцов так вообще мгновенно сделал вид, что прикрывается клюшкой, изображая скромницу, хотят сам стоит в полной хоккейной амуниции, включая шлем и наколенники.

— Ну я же не оде-е-ета-а-а! — тут же кривляется, обмахивая себя перчаткой, словно веером.

Рядом Самсонов рефлекторно хватает полотенце и прикрывается им, хотя его хоккейные штаны делают этот жест таким же идиотским, как зонтик под душем. Успеваю заметить, как Валенцов от неожиданности роняет обмотку, а Крепчук подпрыгивает на месте, чуть не выронив телефон.

— Реб... ребят... — голос сорвался на хрип, будто его выдрали из горла вместе с тем противным комом. — Там Макс... и Кир... они...

Парни явно всё поняли по моему лицу — по дрожащим рукам, которые сами собой впились в край стола, белея на костяшках — по тому, как дыхание рвётся из груди короткими, неровными рывками, как будто я пробежала марафон, а не пару метров.

Самсонов вскакивает первым. Полотенце шлёпается на пол.

— Где?

Киваю в сторону коридора. Не могу говорить — в горле застрял ком из густой, липкой паники, которая не даёт выдавить ни слова. Но Самсонов, как и большая часть команды, кажется, понимают без слов — уже через несколько секунд их спины скрываются за дверью раздевалки.

Оборачиваюсь, чтобы бежать обратно, но Федорцов резко хваетет меня за плечо — не больно, но достаточно, чтобы оставить на месте.

— Ой, ну только ты не геройствуй!

— Пусти! — пытаюсь возразить. — Они...

— Они большие мальчики. Разберутся.

— Но...

— Крис, расслабься, — Федорцов обычно вечно шутит, но сейчас его лицо было серьёзным, даже слишком. — Ты там только помешаешь.

— А ты?

— А я че? Я ж не геройствую, — усмехается. — Вон, рядом с тобой постою, поумничаю.

Из коридора доносится грохот — что-то тяжёлое падает, может быть, тело, может быть, шкафчик. Потом матерный вопль, в котором я с трудом узнаю голос Самсонова:

— Да ёб вашу мать, харэ!

Пробую дёрнуться, но Федорцов не отпускает.

— Я тебе говорю — забей! Кирюха ж не маленький, — бурчит, но в глазах читается напряжение. — Ну получит пару раз по роже... так опыт полезный. Ему не помешает.

— Ты, блин, серьёзно?!

— Не хочу потом объяснять, почему его девчонке вмазали по ошибке, — усмехается, закатывет глаза и наконец разжимает пальцы. — И какого хера я ее вообще туда отпустил.

Когда вырываюсь в коридор, картина предстает сюрреалистичная: на полу — кровавые брызги и какая-то сломанная табличка, Самсонов с Крепчуком держат Громова в захвате, еще трое парней оттаскивают Кирилла, который пытается вырваться.

— Бля, ну вы и дебилы, — резюмирует Влад, скрипя зубами. — Вы хоть понимаете, что если оба вылетите из-за дисциплинарки нам всем хана?!

Кирилл хмыкает, скидывает с себя чужие руки и запрыгивает на подоконник, потирая челюсь. Его грудь продолжает тяжело вздыматься, а на скуле уже краснеет свежая ссадина. Громов следует его же примеру, скидывает руки и медленно сползает по стене, продолжая ухмыляться окровавленными зубами.

Где-то в подсознании мелькает мысль, какого хрена я вообще продолжаю учавствовать в этом долбанном цирке, но рациональное мышление уже давно отключилось — остался только животный страх, заставляющий сердце колотиться так, словно оно рвётся наружу.

— Ты полный придурок, ты в курсе?! — шиплю, подлетая к Егорову.

— Только узнала? Поздравляю, — комментирует Громов, вытирая кровь с подбородка и ухмыляется, демонстрируя сломанный клык.

Идиот. Будто это трофей, а не доказательство его же глупости.

— Ну что, хищница... — плюет на пол алой слюной. — Теперь видишь, кто тут настоящий зверь?

— Слышь, — Кирилл спыгивает с подоконника, делая шаг вперед.

Вот так и заканчивается любое мужское выяснение отношений — в крови и чьих-то поломанных зубах — а я стою посередине этого цирка, и понимаю, что ненавижу всё это.

Кулаки Егорова все еще сжаты, сухожилия натянуты до белизны, а в глазах — та самая пустота, которая пугает меня больше криков и любой драки на свете. Вцепляюсь в его предплечье, ногти впиваются в кожу так глубоко, что под подушечками пальцев чувствую горячую влагу — то ли его пот, то ли мои собственные царапины.

— Вы оба ведёте себя, как последние мудаки! — цежу сквозь зубы, глядя то на Громова с его дурацкой ухмылкой, то на Кирилла, чьи глаза всё ещё горели холодным бешенством.

Делаю глубокий вдох, чувствуя, как дрожь поднимается от колен к животу. В ушах стучит кровь, а перед глазами до сих пор стоят кадры этой дурацкой драки.

— Если ты думаешь, если это делает тебя лучше в моих глазах, то ты ошибаешься, — вонзаю пальц в грудь Егорова, чувствуя, как бешено бьётся его сердце. — И если ты продолжишь этот детский сад, втягивая меня в ваши тупые разборки, то клянусь — следующий удар будет не по нему, а по тебе. Прям в эту самодовольную рожу, которую ты корчишь, когда думаешь, что выглядишь круто. Понял меня, Егоров?

— Оу, кто-то попал в немилость, — фыркает Громов, потирая шею. — Плаки-плаки...

— Ты еще здесь?! — раздраженно рявкую, поворачиваясь в его сторону.

Егоров даже не взглянул на него — взгляд прикован ко мне.

— Ты закончила? — спрашивает ровным тоном.

— Даже не начинала, — делаю ещё один глубокий вдох. — Я серьезно, Кирилл. Либо вы оба берёте себя в руки прямо сейчас, либо я ухожу. И тогда можете продолжать свою дурацкую войну до посинения. Без меня. Потому что я уже задолбалась!

Так и стою, чувствуя, как начинает предательски щипать в носу. Даже «Акулы» притихли, смекнув, что пора бы и рассасаться, пока я не переключила свой гнев и на них.

Самсонов закатывает глаза и хватает Громова, как провинившегося щенка — Макс тут же пытается вырваться, но Федорцов, проходя мимо, лениво ставит ему подножку, отчего тот едва не шлёпается лицом в пол.

— Ой, сорян, нога сама, — разводит руками с театральным недоумением.

— Иди нахер, — шипит Громов, пока Влад продолжает тащить его к раздевалке. Однако уже рядом с дверью Максим неожиданно останавливается и бросает через плечо: — Кирюх, ты это... Береги ее. А то вдруг ей понравится, когда с ней обращаются по-человечески.

Егоров снова дергается вперед, но я встаю на пути, прижимая ладонь к его груди. Сердце бьется так часто, что кажется, вот-вот разорвет ребра.

— Ты издеваешься?! Посмотри на меня! — требую.

Парень медленно опускает взгляд. Пустота постепенно заполняется — сначала недоумением, потом мутным осознанием, и наконец — стыдом. Как будто он только что очнулся от транса.

— Ты слышала, что он сказал? — буквально выдыхает эти слова, челюсть сжата так, что кажется, вот-вот треснет.

Его пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки снова, и я вижу, как на сгибах суставов выступают капельки крови — то ли его, то ли Громова. Рука сама тянется к этим костяшкам, но останавливается в сантиметре. Не решаюсь прикоснуться.

Боже, как же я устала от этого дерьма...

— Слышала, — пальцы наконец опускаются на его запястье. — И что? Теперь должен последовать «честный» поединок за мою честь? Очень зрело, Егоров. Прям горжусь.

Ловлю его взгляд, и в глазах Егорова бушует странная смесь — ярость, обида и что-то ещё, от чего в груди неожиданно защемило. Странное чувство.

— Ты правда думаешь, я просто меряюсь хуями? — резко выдергивает руку, и моя ладонь остается висеть в воздухе, пустая и вдруг холодная. — Может тогда объяснишь мне, Крис? Объяснишь, как по-твоему должен реагировать нормальный парень, когда какой-то мудень лезет к его девушке?!

— О боже, — закатываю глаза, чувствуя, как накатывает знакомая ярость. — Ну конечно! Я же хрупкий цветочек, который не может сам за себя постоять! Спасибо, что открыл мне глаза! Значит, по-твоему, решение — это затолкать ему зубы в глотку? Оригинально. Особенно для человека, который обещал, что будет «работать над собой»!

Кирилл закатывает глаза, нервно проведя рукой по лицу — жест, который я узнала. Так он делал всегда, когда пытался сдержать себя.

— Я не менялся в этом. И не собираюсь, — его пальцы неожиданно находят мои, сплетаются с ними — крепко, почти болезненно. — Уж прости, но я не из тех, кто будет стоять в сторонке, пока к тебе лезут всякие клоуны, — выдает, глядя прямо перед собой. — В следующий раз просто убью.

— В следующий раз, будешь сидеть как хороший мальчик и считать до десяти. — начинаю, готовая выдать абсолютно все, что думаю о уровне его идиотизма. — Ты...

Внезапно его левая рука притягтвает меня за шею, и прежде чем успеваю понять что происходит, губы прижимаются к моим — на вкус, как кровь и ярость — от неожиданности отталкиваю его с такой силой, что хоккеист спотыкается о пакет с помпонами, про который я уже благополучно забыла.

Кирилл зажмуривается, резко выдыхает. Когда открывает глаза — в них уже не та пустота, а знакомая мне ярость, но теперь она направлена внутрь.

— Бля-я-я... придурок... Прости... — отходит ещё на несколько шагов. — Кровь, походу, в голову ударила...

— Поздравляю, дошло, — ошарашенно выдаю, единственное, что приходит в голову.

Ну и что это вообще было?!

Парень медленно выдыхает, и вдруг его плечи опускаются. Он снова проводит рукой по лицу, оставляя на скуле красный след.

— Блять... — бормочет. — Просто... когда дело касается тебя, я...

— Превращаешься в неадекватного придурка? Да, я заметила, — заканчиваю за него, но уже без прежней злости. — Больше ничего не хочешь сказать...?

— Да я итак уже пизданул лишнего, — тихо смеется, запрокидывая голову вверх и закусыват губу.

Твою ж мать... Даже в таком состоянии умудряется быть невыносимым.

Прежде чем я успеваю что-то ответить, хоккеист резко разворачивается и идет к раздевалке, а я остаюсь стоять посередине коридора, сжимая и разжимая покалывающие пальцы. На ладони — четыре ровных полумесяца от ногтей.

— Ну и цирк, — слышу за спиной голос Москвиной.

Она стоит, скрестив руки, и смотрит на меня так, будто я только что прыгнула в клетку со львами.

Что, в принципе, недалеко от правды.

— Он вообще в себе?

— Когда-нибудь был?! — огрызаюсь, но без злости.

Лиза вздыхает, достает из сумки влажную салфетку и протягивает мне:

— У тебя кровь на рукаве.

Я автоматически проверяю — нет, не моя. Да и откуда бы...

— Спасибо, — бурчу, чувствуя, как дрожь в руках постепенно сменяется тяжелым, липким раздражением.

Салфетка, пропитанная чужой кровью, на мгновение застревает в пальцах, прежде чем я с силой швыряю её в урну.

Тридцать шагов до раздевалки — тридцать шагов, за которые адреналин должен был уйти, но вместо этого внутри только нарастает та самая знакомая ярость, горячая и бесполезная, как эти проклятые помпоны, потому что сейчас я была готова предать анафеме весь этот бренный мир. От древних греков, придумавших соревновательный дух, до конкретного ублюдка, изобретшего эти гребанные блестящие помпоны, которые сейчас спутались в моих руках в один бесполезный клубок.

Отбрасываю их в сторону. Пальцы сами сжимаются сильнее — мне отчаянно хочется что-нибудь разбить, швырнуть, крикнуть, но вместо этого я только глубже впиваюсь ногтями в ладони, пока боль не становится яснее, понятнее всей этой дурацкой ситуации.

Раздевалка напоминала растревоженный улей, и каждая деталь — разбросанные помпоны, визгливые голоса, какие-то дурацкие ленты — впивалась в сознание, как иголки. Где-то слева Москвина орала что-то про забытую помаду, и мне вдруг дико захотелось заорать в ответ, чтобы она заткнулась нахрен, но я только стиснула зубы, чувствуя, как скулы ноют от напряжения. Справа две новенькие с испуганными глазами путались в лентах — такие беспомощные, такие... не к месту.

А я...

Я стояла посреди этого цирка, сжимая в руках палетку теней, и понимала, что больше всего на свете ненавижу вот это: ощущение, будто все вокруг несутся с бешеной скоростью, а я застряла где-то между яростью и полной опустошенностью, не в силах даже решить, что чувствую сильнее — злость на Егорова, раздражение на весь этот день или странную, предательскую жалость к себе.

Руки дрожали так, будто я только что пережила землетрясение — тушь легла криво, оставив черные мазки на веке, помада вылезла за контур, придав моему отражению вид дешевой куклы вуду — и это еще самое адекватное сравнение.

«Какого хрена это вообще было?!» — мысль пронеслась в голове, пока я в третий раз пыталась закрепить злополучный хвост, который намертво спутался с цепочкой на шее.

Зеркало беспристрастно отражало картину: раскрасневшееся лицо, волосы, торчащие в разные стороны, как у обезумевшего ежа, и глаза... Боже, эти глаза — в них читалась такая ярость, что, кажется, я могла бы испепелить взглядом весь этот проклятый спорткомплекс. Идеальный образ для выхода перед толпой зрителей. Просто мечта.

«Ты в порядке?»

«Спасаюсь от катастрофы с макияжем» — отвечаю. — «Не мешай»

«Точно все ок?»

Сообщение всплыло на экране как назойливое напоминание о том, что время безбожно истекает, а я всё еще выгляжу так, словно только недавно проснулась — причем, судя по всему, спала во всем боевом раскрасе и лицом в подушку.

— Блин, — шиплю сквозь зубы, чувствуя, как тени снова скатываются под веко.

«Я же вижу, что ты прочитала»

В который раз закатываю глаза, набирая ответ одной рукой, в то время как другой пытаюсь спасти хотя бы базовый макияж, чтобы эти проклятые ярко-синие тени не выглядели, как синяки. И кто придумал настолько идиотский мейкап для группы поддержки? Выглядели, как представительницы той самой профессии, которой меня когда-то считал Егоров...

«Если будешь продолжать спамить — точно не ок. Не умрешь без меня пять минут»

Ответ пришел мгновенно, заставив телефон завибрировать у меня в ладони:

«Ты не пожелала мне удачи. Вот как теперь играть?» — и все это сопровождалось кучей грустных смайликов, включая одного, что лил самые настоящие крокодильи слезы.

Господи, и этому придурку недавно прилетело по роже?

Ну точно — биполярка.

«Удачи. Доволен?» — раздражённо печатаю. — «Если ты не перестанешь меня отвлекать, я приду и засуну твою клюшку туда, где у тебя обычно мозги»

«Горячо» — мгновенно прилетело в ответ. — «Может, повторим это после матча? Без клюшки»

«Представь, что это я твоя клюшка — иногда нужно просто оставить в покое, чтобы все работало как надо!»

«Моя клюшка не угрожает моим драгоценным частям тела»

«Потому что у твоей клюшки нет телефона. И мозгов. Как и у ее владельца, кстати», — фыркаю, набирая ответ. — «К матчу лучше готовься»

«Уже готов. Жду только одно — увидеть тебя, чтобы знать, ради кого забивать»

Делаю глубокий вдох, чувствуя, как напряжение постепенно сменяется странным спокойствием.

Может, он и придурок, но чертовски милый придурок.

«Забей просто так», — набираю одной рукой. — «И постарайся никого не избить. Для приличия»

«Для тебя — все что угодно. Даже приличие», — следом прилетело голосовое. Нажимаю на плей, и его низкий голос отдает мурашками по коже, раздавшись в наушнике:

— Ты красивая даже с кривым макияжем. Не парься.

— О, спасибо, мне страшно полегчало! — записываю кружок, передразнивая, с преувеличенным придыханием. — И вообще, если в следующий раз решишь сделать комплимент, может, хотя бы уточнишь, какой именно макияж кривой? А то вдруг я специально так накрасилась, а ты, небось, решил, что это случайно, — делаю паузу, и в голосе появляются нотки настоящего раздражения. — Ах да, если ты снова полезешь в драку из-за какой-то своей идиотской ревности — я лично приду и накрашу тебя. Кровью. Чтобы потом не спрашивал в порядке ли я. Доходчиво?

Через три секунды приходит ответ, очередное голосовое:

— Приходи. Крась. Только обещай, что потом поцелуешь, чтобы стало лучше... — слышу как парень тихо смеётся, а на фоне раздаётся гул раздевалки. Кажется, до меня даже долетает обрывок очередной шутки Федорцова. — Реально, че так загоняться? Бля, Крис, я видел тебя с перегаром, как у дальнобоя. Видел, как ты засыпаешь в позе креветки, пускаешь слюни на мой худи и ногой дрыгаешь, как будто изгоняешь демонов. Видел, как ты обблевала мои кроссы. Видел без косметики и с волосами, которые растрепаннее, чем вся моя жизнь. И я не вижу никакой разницы! Так что закрой свой прекрасный рот, прими хоть один комплимент нормально и просто кивни, ладно...? Диман, отъеб...

Голосовое обрывается, а я так и застываю перед зеркалом, вцепившись в телефон так, словно это была шея Егорова.

Какого хрена, когда телефон завибрировал с его сообщением, пальцы сами потянулись к экрану? Какого хрена, когда он написал: «Ты в порядке?», уголки губ предательски дёрнулись?

И почему, блин, когда он прислал это дурацкое голосовое, у меня перехватило дыхание, а не возникло желание швырнуть телефон в стену?!

Сжимаю ватный диск так, что из него сочится остаток мицелярки, и снова прикладываю к веку — слишком резко, слишком грубо. Кожа под глазами горит, но физическая боль хотя бы отвлекает от той дрожи, что не отпускает с момента, как Кир...

— Ты вообще дышишь? — Москвина ткнула меня в бок, прерывая поток ненависти к себе, Егорову и всему миру.

Резко поворачиваю голову на звук, чтобы заметить Лизу сидящую перед зеркалом в позе разъяренного художника-авангардиста — она размахивала фломастером для подводки как самурайским мечом — результат, собственно был соответствующим.

— Нет. Пытаюсь добиться эффекта трупа, чтобы наконец отстали.

— Ну, по крайней мере, макияж уже подходит, — голос Лизы будто пробивается сквозь вату. — Выглядишь так, будто тебя только что вытащили из могилы.

Хочу огрызнуться, но вместо этого резко выдыхаю через нос — звук получается странный, между смехом и всхлипом.

— Спасибо, кэп. Ты не лучше, — выдыхаю, с силой швыряя испачканный диск в урну. Он ударяется о стенку с глухим «тук», как и кулак о челюсть Громова... Стоп. — Это не стрелки, — резко переключаюсь на лицо Москвиной, чтобы не видеть собственное отражение. — Это пиздец, Лиз.

— Знаю!

— Дай сюда, — закатываю глаза вырываю подводку из её рук. — Не дергайся, — предупреждаю, аккуратно придерживая ее подбородок. Пальцы холодные, но хоть уже не трясутся. — А то получится как у Егорова — криво и с кровью.

— О, кстати об этом, — хмыкает Лиза, едва не задев мою руку, когда я вывожу идеальную линию. — Знаешь, а мне даже нравится, как он тебя слушается.

— Он не слушается, — фыркаю. — Он просто...

— Просто что? — Лиза приподнимает бровь, заставляя меня прерваться на середине движения.

Хмурюсь, закусывая губу, внезапно осознав, что русский язык безнадежно беден для описания всей сложности ситуации. В голове крутятся десятки вариантов, но все они кажутся слишком плоскими, и недотягивают до нужного уровня убедительности.

— Просто придурок, — наконец выдавливаю из себя, но гребанная улыбка, отразившаяся в зеркале, выдает меня с головой.

Хоть сейчас на обложку журнала «Влюбленные идиотки».

— Да-да, я так и подумала, — Лизка красноречиво закатывает глаза, благо дальше не комментирует.

Из этого неловкого момента меня вырвала очередная вибрация телефона. Я уже приготовилась к очередной идиотской смс-ке от Кира, но на экране высветилась иконка с моськой моего брата, и сообщение состоящее из одной строчки:

«Сеструх, срочно пройди! Надо узнать, какой ты хлеб!» — все это дополнено ссылкой, которая явно вела на очередную тупорылую онлайн-викторину.

«Ты долбанутый?»

«Я Бородинский» — прилетело в ответ, с приложенной фотографией, где Тим дурашливо позировал с буханкой черного хлеба.

Так и застываю с подводкой в воздухе, не зная, то ли смеяться, то ли плакать. Сегодня явно был не мой день.

Ну, или мне просто пора в психушку...

— Что такое, опять Егоров? — подколола Лиза, наблюдая за моей реакцией.

— Хуже, — закатываю глаза, представляя, как Тим, с серьезным видом, тестирует свою личность на хлебоподобие. — Мой гениальный братец определил, что он — бородинский хлеб. Теперь требует, чтобы я прошла этот шедевр психологии.

Москвина смеется так громко, что чуть не опрокидывает стоящий рядом флакон с тоником. Ее смех был настолько заразительным, что я не смогла сдержать улыбку, швыряя в нее ватным диском.

«Ну че там?» — всплыло очередное уведомление. — «Я ставлю на то, что ты — какой-нибудь сухарь!»

— Всё, достал, — делаю глубокий вдох, блокируя экран. — Я официально отказываюсь от родства. Кто хочет усыновить бородинский хлеб?

— Я готова взять на попечение, — всё ещё давясь от смеха, подняла руку Москвина.

— О боже, — из груди вырывается протяжный стон, и я едва удерживаю себя от смачного фейспалма.

К тому моменту, как мы с Москвиной наконец-то заняли свои места, наши девчонки уже рассыпались по позициям, ослепляя трибуны синхронными взмахами ярких помпонов.

Мой взгляд неизменно выхватывал тринадцатый номер, рядом с ним мелькнул девятнадцатый — Громов — они двигались синхронно, как будто между ними не было той дурацкой драки и Егоров не грозился убить его буквально пятнадцать минут назад.

Первая атака началась с молниеносного паса Самсонова от своих ворот. Шайба пронеслась вдоль борта, где её уже ждал Дергачёв, тот одним касанием переправил снаряд Егорову, который тут же рванул в чужую зону, оставляя за собой вихри ледяной крошки.

Громов шёл параллельно, прикрывая его с фланга. Когда защитник «Корсар» попытался отрезать Кириллу путь, Максим резко развернулся, заблокировав соперника — чисто, без нарушения — Егоров даже не оглянулся, словно знал, что тот его прикроет.

Вот ведь ирония. Они доверяют друг другу на льду больше, чем я — ему в жизни.

Шайба врезалась в борт, отскочила прямо на клюшку девятнадцатого номера — и тот, вместо того чтобы бросать по воротам, сделал обратный пас Егорову. Кирилл даже не смотрел в его сторону — просто чувствовал, где будет шайба.

Два защитника «Корсар» попытались его перекрыть, но первого Егоров обыграл резким финтом — шайба будто прилипла к крюку его клюшки, а второго проехал буквально вплотную, плечом к плечу, заставив того пошатнуться. И уже перед самым вратарём сделал обманное движение — клюшка замахнулась на удар, но в последний момент шайба мягко перекатилась на ребро.

Я невольно вцепилась в помпоны чуть крепче, когда нападающий «Корсар» бросился ему в ноги, но было поздно — шайба уже ввинчивалась в верхний угол, задевая сетку с таким звонким шлепком, что его было слышно даже на трибунах.

Свисток арбитра разрезал воздух, табло вспыхнуло ядовито-красным, а трибуны взорвались так, что десятки голосов слились в единый вопль восторга.

Один — ноль.

— Шайбу забросил Кирилл Егоров, нападающий... — звонкий голос комментатора потонул в рёве толпы, а я, кажется, выдохнула только сейчас, даже не заметив, как в моменте задержала дыхание.

Так странно... почему там, внизу, он — единое целое с этим льдом, с шумом трибун, с яростью игры, а в отношениях — мы вечно спотыкаемся о невидимые преграды, о его упрямство и о мои принципы?

И самое противное я знала ответ.

Потому что хоккей — это просто — там есть правила.

Кирилл уже откатывался к команде, слегка приподняв клюшку в мою сторону — едва заметный жест, но я успела его поймать, в то время, как в голове вихрем пронеслись случайные обрывки воспоминаний, словно кадры из какой-то другой жизни.

Первый матч: когда я только притворялась его девушкой, а Егоров устроил то театральное представление с шайбой на виду у всей арены, и мне хотелось провалиться сквозь землю. Первая ложь: «Да, мы вместе» — сказанное сквозь зубы, с таким выражением лица, как будто меня пытают, и мыслями в голове на подобие: «интересно, как сильно хрустнет его колено, если он продолжит меня лапать?».

Первая искра, из которой разгорелось это — что бы это ни было...

Шайбу снова вбросили в игру.

Центральный нападающий «Корсар» принял её на себя, резко развернулся и молниеносным пасом с синей линии отправил левому крайнему через всю зону. Тот подхватил ее на лету, сделал обманное движение — Валенцов клюнул на финт и остался один на один с их защитником, а шайба со свистом ударила в перекладину с противным металлическим звоном — Федорцов даже не успел среагировать, его маска лишь мелькнула в сторону, когда снаряд просвистел мимо.

На трибунах пронесся общий вздох — смесь облегчения и напряжения.

— Давай, выноси! — крикнул какой-то тип сзади, когда Самсонов отчаянно выбросил шайбу вдоль борта.

Капитан «Корсар» поймал ее, но не удержал и та отскочила прямо под клюшку Кирилла, который неожиданно оказался рядом с Громовым. Они переглянулись — и я увидела, как Кир едва заметно кивнул.

Что за...

— А-ку-лы! А-ку-лы! — скандирует толпа, и мой голос сливается с этим рёвом, хотя руки дрожат, а в горле пересохло от адреналина.

Шайба тем временем мелькала между клюшками, как пуля в перестрелке, а защитники «Корсар» буквально приклеились к Киру с Громовым, не давая им ни сантиметра пространства.

Один резкий пас в сторону, и шайба снова отскочила к Самсонову, тот резко вывел её на Файзулина, который сделал пас Кириллу — он тут же рванул вперёд, увлекая за собой двух защитников.

В последний момент хоккеист сделал слепой пас назад — туда, где уже выходил на ударную позицию... Громов — тот принял шайбу, мгновенно обработал и вклеил в «девятку» с такой точностью, что их вратарь даже не дёрнулся. Абсолютная синхронность.

Трибуны вновь потонули в очередном восторженном реве болельщиков. Макс и Кир столкнулись в объятиях, потом резко оттолкнули друг друга, делая вид, что ничего не было.

— Они что, теперь лучшие подружки? — смеясь, кричит рядом Москвина.

— Понятия не имею, — пытаюсь сдержать смех.

Громов, конечно, не упустил момент покрасоваться. Парень неспешно проехал мимо трибун, демонстративно поцеловав свою перчатку, а потом ухмыльнулся куда-то в мою сторону.

— Блин, серьезно?! — фыркнула, не удержавшись от комментария.

Кирилл тут же налетел на него, бортанув плечом, на что Макс закатил глаза и шлёпнул Егорова по шлему — тот чуть не снёс ему голову клюшкой в ответ, и что-то прокричал так, что даже сквозь шум трибун пробился наглый хохот Громова. Правда чуть позже к его смеху присоединился и крик тренера «Акул» — теперь смеялся уже Кирилл, незаметно от тренера, показав Максу средний палец.

Боже, ну что за детский сад...

С первыми секундами второго периода воздух стал гуще. «Корсары» вылетели на лёд с новым настроением — их тренер явно устроил им «тёплую» беседу в раздевалке.

Первая же атака началась с грубого приёма — их защитник под номером одиннадцать врезался в Валенцова у самых ворот, даже не пытаясь играть в шайбу — Олег отлетел к борту, но судьи почему-то пропустили нарушение.

— Эй, судья, ты слепой?! — закричала Лиза, но арбитр лишь пожал плечами.

Егоров тем временем уже получил шайбу у синей линии и уже разгонялся, когда все тот же одиннадцатый резко прыгнул ему под коньки — Кирилл поскользнулся, но успел отбросить шайбу партнёру, прежде чем упасть на лед, прокатившись на заднице несколько метров.

— Втащи ему! — восторженно завопил какой-то тип слева, и я едва сдержалась, чтобы самой не зарядить помпоном по его физиономии.

Однако уже через пару минут мир сжался до размеров ледовой площадки, а в груди осталось только одно — ледяной ужас, вытеснивший все остальные чувства.

Свисток арбитра прозвучал на три удара сердца позже, чем нужно — ровно столько, чтобы всё пошло наперекосяк.

Глухой удар шайбы о борт. Жёсткий стук тел. Я даже не успела сглотнуть ком в горле, и понять, что происходит — только увидела, как защитник «Корсар» всей массой влетает в Егорова, припечатывая его к ограждению.

— Кир! — тело само рванулось вперёд, словно могло успеть, могло что-то изменить.

Голос сорвался с такой силой, что, наверняка, мой испуганный крик услыша вся арена.

Кирилл влетел в борт так, что защитное стекло заходило ходуном. Грохот. Тот самый, металлический удар шлема о плексиглас, от которого у меня внутри всё оборвалось, а этот звук на секунду стал единственным, что я слышала. В ушах тут же зазвенело, а перед глазами поплыли мелкие точки, словно это меня саму только что вдавили в это проклятое стекло.

Мир сузился до одной точки — одной конкретной фигуры на льду — одного идиота, чье тело резко дернулось, а голова неестественно откинулась назад. На секунду он замер, словно не понимая, что произошло — где верх, где низ, где боль, где шум арены, — а потом медленно, слишком медленно, начал оседать вниз.

«Плечо» — пронеслось в голове, и вдруг, как ножом по нервам, голос его отца:

— «... может не восстановиться», — так отчётливо, словно он повторил эти слова где-то рядом.

Пол подо мной поплыл. В ушах стоял оглушительный гул — то ли от криков трибун, то ли от собственного сердца, которое колотилось так, словно пыталось вырваться из груди. Всё вокруг замедлилось. Не слышала ни свистков, ни криков их тренера, ни рёва трибун.

— Ну же, Кир, — губы шепчут сами собой, словно я действительно могла достучаться. — Ну пожалуйста, вставай...

Но Егоров не вставал.

Его рука беспомощно скользнула по льду, пальцы судорожно сжались, но тело не слушалось. Голова низко опустилась, и даже сквозь шлем я увидела, как он зажмурился от боли — резкой, пронзительной — той, от которой темнеет в глазах.

Я вдруг осознала, что не даже не дышу. Что пальцы впились в поручень так, что побелели костяшки. Что где-то внутри, под рёбрами, поселился ледяной ком, и он медленно разрывает меня изнутри.

Вставай. Вставай. Вставай.

Вижу, как Кирилл наконец пытается подняться и тут же зажмуривается снова — от света, от боли, от беспомощности, которая ему ненавистна больше всего на свете.

— Крис, ты как?

Лиза дергает меня за плечо, но я даже не оборачиваюсь — потому что он встал — шатко, неуверенно, но встал — и тогда во мне что-то щёлкнуло. Я даже не заметила, как из груди раздался всхлип, как по щекам скатились предательские слезы, как губы сами собой прошептали:

— Придурок... — потому что он, должен был дать врачам сделать свою работу.

Но нет.

Этот упрямый баран отмахивается и от врачей, выскочивших на лёд, и от Крепчука с Валенцовым, которые хотели ему помочь — делает шаг, второй — его взгляд резко взлетает вверх, к вип-ложе.

Автоматически поворачиваюсь следом, замечая фигуру его отца, который застыл перед стеклом, с каким-то сложным, не читаемым выражением на лице — Егоров-старший смотрел четко на сына — даже отсюда я вижу, как Кирилл усмехается, закатывает глаза, и вот он уже едет к скамейке. Тренер что-то кричит, но он лишь качает головой, словно говорит, что всё нормально.

Но это не нормально.

Потому что я только что умерла за эти тридцать секунд.

Не знаю, как моё сердце выдержало эти последние минуты игры. Трибуны вокруг взрывались рёвом — одни ликовали, другие неистово свистели, протестуя против судейства, недовольные поражением «Акул», а в моих ушах стояла оглушительная тишина. Пальцы всё ещё дрожали, а в груди колотилось что-то горячее и колючее, словно проглоченный осколок стекла. Кирилл скрылся в тоннеле за скамейкой ещё десять минут назад, но перед глазами всё стояло то самое падение...

Мне нужно было увидеть его. Не через искажающее реальность защитное стекло, не сквозь толпу — близко — настолько близко, чтобы разглядеть, действительно ли он в порядке или просто снова врёт всем, включая себя.

Толпа вокруг внезапно оживает, зрители вскакивают с мест, но я уже протискиваюсь к выходу, даже не замечая, как Лизу смывает людским потоком.

— Крис, куда ты?!

Не отвечаю. Не могу. В ушах — только навязчивый стук собственного сердца, в груди — тот самый ледяной ком, который теперь раскалывался изнутри, впиваясь острыми краями в рёбра, оставляя кровавые царапины изнутри. Ноги сами несут меня вниз по ступенькам, к служебным коридорам, чтобы обойти толпу. Охранник в ярком жилете пытается перегородить проход, но я ловко ныряю под его руку, даже не сбавив шаг.

Бегу, спотыкаясь о собственные ноги — бегу, хотя даже не знаю, что скажу ему, когда найду — бегу, потому что если остановлюсь начну кричать. Или плакать. Или бить кулаками по этим дурацким стенам, пока не сломаю костяшки, лишь бы не чувствовать этого бессилия.

Коридор кажется бесконечным. На повороте резко скольжу по кафелю и едва не падаю, хватаясь за холодную стену. Где-то впереди слышались голоса — резкие, отрывистые — среди них я чётко различаю низкий бас Егорова-старшего и знакомый хриплый голос Кирилла.

— Я же сказал — ничего страшного!

— Ты вообще головой думаешь?!

Сердце бьется уже не от страха — от чего-то другого. От ярости, которая разливается по венам горячим свинцом. От бессилия, которое скручивает желудок в тугой узел. От осознания, что этот упрямый идиот снова заставил меня пережить ад, тем что отыграл этот геребанный третий период, просто чтобы кому-то что-то доказать.

Поворот. Ещё один. Вот и дверь в медкабинет.

Замираю на пороге, вдруг осознав, что не знаю, что хочу сказать. Что могу сказать. Всё, что есть — этот ком в горле и дрожь в руках, которая не проходит, сколько бы я ни сжимала кулаки.

Медкабинет оказался почти пустым — ни врачей, которых я ожидала здесь увидеть, ни Егорова-старшего с его ледяной яростью — только Кирилл. Сгорбленный на кушетке, словно собственный вес стал непосильной ношей. Плечо перетянуто эластичным бинтом, но он сидит так, словно все тело — одна сплошная рана. На лбу уже алеет свежая ссадина, а под глазами — фиолетовые тени.

Когда он поднял голову на звук моих шагов, его темно-серые глаза оказались пустыми. Не просто без эмоций — выгоревшими, словно изнутри выжгли все, оставив только этот пепел.

Застываю на пороге, внезапно осознав, что не знаю, зачем пришла. Чтобы убедиться, что он цел? Чтобы наорать на него? Чтобы... обнять?

— Тоже пришла отчитать? — хрипло бросает, небрежно откидываясь назад, пока затылкок не упирается в стену с глухим стуком.

Дверь захлопнулась с такой силой, что стеклянные шкафчики зазвенели в унисон моим нервам — не со злости — просто тело больше не выдерживало этого напряжения, этих невысказанных слов, этого кома в горле, что душил меня с момента его падения.

В груди бушевал ураган — ярость, замешанная на таком животном страхе, что даже сейчас, видя его перед собой целым — ну, относительно — мне хотелось схватить его за плечи и трясти до тех пор, пока он не перестанет быть просто бледной тенью того Кирилла, которого я знаю.

— Просто не могла пропустить такое зрелище. «Великий Егоров», сидит и жалеет себя в одиночестве. Очень трогательно, знаешь ли, — слова вырвались сами, резче, грубее, чем я планировала. Голос дрожал, выдавая меня с головой. — Особенно в том моменте, когда он летел в борт, как мешок с картошкой.

Егоров фыркнул, потянулся за бутылкой воды, но его рука дрогнула — едва заметно, но достаточно, чтобы я увидела. Увидела, как его пальцы на мгновение разжались, как челюсть напряглась, как он буквально заставил себя сжать пластик, чтобы не показать слабость.

— Давай не сейчас, Крис.

— Не сейчас? — делаю шаг, и теперь между нами остается меньше метра. — А когда, Кир?! — голос сорвался на хрип, обнажая все, что я пыталась скрыть. — Ты должен был ждать врачей, а не корчить из себя супермена! Какого хрена ты вообще поперся обратно на лед?!

— Крис. Уйди, — парень резко поднимается, успеваю заметить, как кровь отливает от его лица, как он на секунду зажмуривается, но тут же берет себя в руки. — Реально, не сейчас. Уйди. Пожалуйста.

— Нет.

— Блять! — его кулак со всего маху врезается в стену. — Ты вообще понимаешь, что я не в настроении для твоих нравоучений?!

Я не отступила. Не моргнула. Просто стояла, чувствуя, как что-то внутри — то самое, что еще оставалось целым, — медленно разрывается на части.

— Понимаю, — тихо отвечаю. — Но мне плевать. Потому что я тоже не в настроении смотреть, как тебя размазывают по борту. Но, прикинь, у меня никто не спрашивал хочу я этого или нет.

— Так не смотри! — его крик ударил по мне, как порыв ледяного ветра. — Кто тебя заставляет?!

— А, вот как, — горько усмехаюсь. — Ну конечно, кто я такая, чтобы переживать?! В следующий раз, обязательно учту и пройду мимо!

— Ты же прекрасно знаешь, что со мной всё будет в порядке!

— Откуда мне знать?! — кричу в ответ, и эхо моих слов разносится по пустому медкабинету. — Если ты сначала лезешь в драки, молчишь, терпишь, а потом удивляешься, почему же я злюсь!

— Потому что это не твои проблемы!

— Да это ты моя проблема! Ты достал каждый раз делать вид, что тебе плевать! На себя, на других, на...

— Да кому я нужен, а? — его голос сорвался, глаза горели каким-то странным, почти безумным светом. — Отцу? Да он уже давно меня списал. Команде? Они найдут замену. Тебе? — он фыркнул, но в этом звуке не было ни капли веселья. — Да у тебя прям щас на лице написано: «до свидания, Кирилл, ты опять все проебал»! — шагнул так близко, что почувствовала его дыхание на своем лице. — Ну же, Крис! Давай, скажи, как тебе было страшно! Как ты переживала! Какой же я ужасный человек, что заставил тебя волноваться!

Что-то во мне надломилось — не просто рассердилось — разбилось вдребезги.

— Нет, Кирилл, ты не ужасный — ты просто мудак, который срывается на других, когда у него плохое настроение! — холодно цежу в ответ. — Вот скажи, ты реально такой тупой или серьезно не понимаешь, что я уже задолбалась от этой долбанной карусели?!

— Что такое? Ждала, что я стану твоим идеальным мальчиком? Извини, принцесса, не вышло. Потому что я — это я. С драками, с риском, со всем этим дерьмом, — разводит руками. — Задолбалась от карусели — ну тогда вперед! Сходи! Никто тебя не держит!

Делаю глубокий рванный вдох, подавляя в себе желание послать его нахер и уйти. Ногти впиваются в ладони — четыре полумесяца боли, четыре якоря, чтобы не слететь с катушек — приходитсся даже до боли прикусить губу так, что вкус крови на языке в эту секунду кажется странно уместным. В носу снова щипет, сердце гулко ударяется о ребра — я почти физически ощущаю эту боль, но заставляю себя оставаться на месте — должен ведь хоть кто-то из нас быть умнее.

— Егоров, тебя могли...

— Что? Сломать? Это хоккей, Крис. Тут так бывает, — резко хватает меня за плечи так, что пальцы впиваются в кожу. — Что теперь?! Обнимешь меня? Может, пожалеешь? Вот только я не ребёнок, чтобы ты бегала за мной с пластырем! Мне нахер не упала твоя жалость и...

Нет. Все. Это была последняя капля.

Отшатываюсь в сторону и удар приходится неожиданно даже для меня самой. Ладонь хлопает по его щеке с такой силой, что пальцы немеют, а в запястье тут же отдалось острой болью. На его скуле, рядом с уже лиловой ссадиной после драки с Громовым, остался красный отпечаток — пять четких линий, пять доказательств того, что моё терпение не безгранично.

— Знаешь, что самое смешное? Ты кричишь, что меня никто не держит. Но это не я цепляюсь за тебя, Кирилл. Ты хотел услышать, какой ты ужасный? Получай. Ты был прав. Ты — эгоистичный, жестокий, напуганный ребенок, который разрушает все вокруг, лишь бы не признать, что ему больно. И самое ужасное то, что даже не пытаешься это исправить!

— Значит, я — кусок дерьма, а ты — святая?

— Конечно, нет, Кирюш, — выплевываю, нарочно сладким тоном, от которого даже мне становится противно. — Ты у нас жертва. Всегда жертва. Отец виноват, хоккей виноват, я виновата. А ты — бедный, несчастный, которого никто не понимает!

— Блять, Крис, ты реально нихрена не понимаешь...

— Я поняла все! — вырываюсь, и мой крик разбивается о стены. — Я поняла, что ты не изменился. Что, даже когда я дала тебе еще один шанс — ты все равно выбрал быть дерьмом. Что ты все тот же эгоистичный, самовлюбленный ублюдок, который думает, что весь мир крутится вокруг его боли! Ну так вот новость, Кирилл — у меня тоже есть боль. И я не обязана терпеть твою! Знаешь, ты прав, — выдыхаю, чувствуя, как что-то внутри умирает. Голос звучит чужим. — Мне реально стоит сойти.

Егоров замер. Что-то промелькнуло в его взгляде — может, осознание, может, боль — но было слишком поздно.

— Крис, стой... — хоккеист пытается поймать меня за руку, но я успеваю увернуться, ускоряя шаг. — Крис! Прости! Крис, я...

— До свидания, Кирилл, — бросаю, возвращая его же слова. — Ты опять все проебал.

Тишина в коридоре была оглушающей — давящей — словно весь мир застыл, затаив дыхание, оставив только тепло от горяих слез по щекам и ту самую, знакомую до тошноты, боль где-то под рёбрами.

Ожидаемо.

И в этот раз — больнее — настолько, что дышать трудно.

От ненависти до любви один шаг? —прекрасная сказка для идиотов.

Между нами их тысяча.

Тысяча обманутых надежд, тысяча «прости», тысяча невыполненных обещаний.

Тысяча шагов, каждый — по битому стеклу.

Монета не упала на ребро — она прожгла мне ладонь и провалилась сквозь землю — как и всё, во что я в последний раз поверила.

***

Tvoji klaviri sviraju note
(твое пианино играет ноты)
Moji klaviri sviraju mrak
(а мое — тьму)
Oduvek znao da moram da odem
(я знаю, что должен уйти)
Jer nisu za tebe ovakvi kô ja
(такие как я тебе не подойдут)

Faberge — KLAVIRI.

***

От Автора.

Буду благодарна, если после прочтения поставите звездочку. Спасибо! 🫶🏻

Ссылку на тгк со спойлерами и ответами на вопросы можно найти в моем профиле (или вбив в поиске тг Kilaart)

В этой главе содержится большое количество отсылок на их предысторию, которая находится в фф Лампочка (который на данный момент я постепенно переношу с фикбука на ваттпад, найти его можно в моем профиле, 9/29 глав уже доступно здесь к прочтению)