Осколки света | Кирилл Егоров

Кирилл Егоров.

Спустя три с половиной недели после того, как я все просрал, город накрыла какая-то гнилая апатия. Не то чтобы я до этого был рад каждому дню, скорее наоборот, меня стабильно перманентно все раздражало, но сейчас — просто тошнило — причем тошнило так, что переплевывало все гнилые апатии этого проклятого мегаполиса.

Три с половиной недели, как из жизни вырезали кусок — не аккуратно, хирургическим скальпелем, а как попало — криво, тупым ножом, оставляя рваные края, которые теперь ноют, напоминая о том, что я, блять, идиот — и, кажется, это мое пожизненное амплуа.

Я даже пытался убедить себя, что так даже лучше — типа, само рассосётся, как синяк после шайбы — пытался, да херово получалось, потому что шайбу можно забыть, а вот её запах — хрен забудешь.

Ну, тут даже «бляяя» будет недостаточно — скорее, понадобится целая симфония из «бляяя» — в миноре, с трагическими завываниями на фоне и обязательным соло на раздолбанном пианино, чтобы хоть как-то отразить всю глубину моей тупости.

Из «плюсов», если это вообще можно назвать плюсом, всплыло дебильное осознание, что ревность — это как рак — медленно, но верно, сожрет тебя изнутри, оставив после себя только пустую оболочку, наполненную горьким пеплом сожалений и кучу неприятных метастазов.

Такая вот патологоанатомия души.

После расставания с ней, мир как будто стал транслироваться в чёрно-белом формате, с долбаным пердежом вместо саундтрека — это не как в фильмах, когда красиво льет дождь, и ты стоишь под ним, весь такой трагичный и промокший до нитки — нет, потому что у меня была долбанная метель и долбанное осознание, бьющее наотмашь, как хоккейная клюшка — что ты все просрал — что ты, блин, сам себе забил в собственные ворота.

И главное даже винить некого — ни продажного судью, ни криворукого защитника — сам себе режиссер этой трагикомедии. Сам себе сценарист, оператор и уборщик реквизита.

Дуракам закон не писан, зато жизнь пишет ахуительные истории — только вот роль в них достается, как правило, последняя — роль долбеба. Причем, долбеба, которому еще и премию вручили за самый идиотский провал года.

Я знал, что облажался. Знал, что все испортил. Знал, как свои пять пальцев, что наломал дров. Но, как бы я не пытался, как бы не изворачивался, нихрена не получалось исправить. Все, что я делал, только усугубляло ситуацию. Закон Мерфи в действии, мать его.

Последнюю неделю прописался у ее дома. Каждый вечер, как пришибленный, приезжал, парковался в каком-нибудь темном углу и сидел в машине, тупо пялился на ее окна — думал, станет легче, если увижу какого-нибудь хмыря, выходящего от нее в три часа ночи — хоть того, что периодически мелькал в ее рабочих сторис — вроде, это был тот самый фотограф, с которым я ее когда-то свел.

Но никто не выходил.

И легче не становилось — становилось только хуже — потому что собственная блевотина подкатывала к горлу от осознания, что это я сам все похерил.

Я, блять, гений, не иначе.

Пялюсь в телефон, будто там что-то изменится — и ощущение такое, что я призрак, который смотрит на мир живых — только лента инстаграма без конца обновляется, подкидывая мне ее старые фотографии с работы, с каких-то дебильных мероприятий... везде Крис. Везде, но не со мной.

А потом, видать, так обрадовался с того, что она взяла трубку, что даже не успел нормально извиниться. Как обычно, мать вашу. Вместо того, чтобы сказать — «прости, я мудак» — начал оправдываться, лепетать какие-то идиотские объяснения, а потом, контрольным в голову, выдал это идиотское: «скажи да, и я отстану».

Нахрена, спрашивается? Что это вообще за бред?

Сам не понял. Наверное, надеялся, что она скажет «нет». Подсознательно.

Дальше был коньяк — много коньяка — столько, что, если бы я был машиной, мне бы уже давно пора было менять все жидкости, включая тормозную, и вызывать эвакуатор. Но я продолжал хлестать его прямо из горла бутылки, чтобы хоть как-то заглушить этот голос, который шептал, что я окончательно все испортил... ну, и далее по списку всех моих самых «замечательных» качеств.

Не помню сколько я выпил, но этого точно было достаточно, чтобы мир поплыл, а реальность стала не такой болезненной — словно наложил на все фильтр «размытие», чтобы не видеть четких линий своей тупости.

В каком я был состоянии, когда бухущим звонил ей среди ночи? — наверное, в состоянии человека, который только что выкопал себе могилу, но все еще отчаянно цепляется за край, надеясь, что кто-то бросит ему веревку — а может, просто хотел услышать ее голос, даже если он будет полон ненависти и презрения.

Но... Крис приехала — сама — отобрала ключи от машины, наорала, что я придурок, что убьюсь нахрен... знал бы заранее, чем это все закончится — лучше бы разбился — потому что, кажется, я снова все умудрился просрать. Талант, мать его, сраный.

Следующее, что помню — ее квартира. Смутно, обрывками. Не помню, как туда попал, не помню, как оказался в ее постели. Только вспышки воспоминаний: котенок, такси, ее коленки, на которых я, кажется, сначала притворялся спящим, а потом и правда вырубился, как младенец.

И вот, утро. Классическое похмельное утро. Солнце безжалостно бьет прямо в глаза. Голова раскалывается на миллион маленьких кусочков, которые, кажется, играют похоронный марш. И я... снова несу херню, а потом целую ее, пока она пытается вырваться. Инстинктивно, мать вашу. Просто не могу удержаться.

— Сеструх, а это вы типа помирились или просто репетируете сцену из «Пятидесяти оттенков серого»?

Блять. Тим. Ну, конечно. Кто же еще мог испортить этот момент?

Да, мать вашу, репетируем — готовимся к премьере — спецэффекты, правда, не завезли, так что как-то бедненько.

Ненавижу этого мелкого засранца. Вечно он появляется не вовремя.

Крис оттолкнула меня от себя и села на кровати, судорожно поправляя футболку — лицо каменное — смотрит на меня, как на таракана, которого увидела на своей подушке.

— Тим, ты можешь хотя бы иногда стучать, прежде чем вваливаться?!

— А че стучать-то? Все свои, — ухмыляется Тим, окидывая меня оценивающим взглядом. — Ну, почти все... хотя, вчера, помнится, мы были гораздо ближе, правда, соня? Я даже, грешным делом, подумал, что ты мне предложение сделаешь, когда я тебя раздевал. Ты так мило мычал.

В обычной ситуации я бы просто проигнорировал его выпад, ну или ответил бы какой-нибудь банальной колкостью, но сейчас... В голове мгновенно всплыли картинки — Тим, Крис... Нет, стоп! Я сейчас блевану, если продолжу в том же духе.

Чувствую, как у меня появляется острое, почти непреодолимое желание вмазать Тиму — с разворота, прямо в его наглую, самодовольную рожу. Еле сдержался. Зато теперь горю желанием проснуться лет через десять — вдруг я проснусь в какой-нибудь параллельной реальности, где я — нормальный человек, а не полный клоун.

— Если ты сейчас же не закроешь свой рот, я тебе его зашью.

— Ой, да ладно, сеструх, чего ты сразу в штыки? Я же просто интересуюсь. Может, вам помощь нужна? Там, свет приглушить, музыку романтическую включить, лепестков роз накидать?

— Знаешь, Тим, вот честно, иногда мне кажется, что тебя в детстве уронили головой вниз... причем, судя по всему, несколько раз, и сразу на асфальт, — устало вздыхает Метельская, потирая виски. — Ты вообще нормальный?

— Ну, так я же говорю — весь в тебя, сеструх, — улыбается Тим, приваливаясь к дверному косяку. — Ты тоже, помнится, в детстве с дерева знатно навернулась. Кстати, отсюда и пошла любовь к неадекватным парням? Хотела, наверное, найти себе такого же пришибленного, как ты сама? Ну, поздравляю, выбор отличный. Нашла своего клоуна. В цирке плакать не будут.

— Тим! — рычит Крис, теряя остатки самообладания. — Заткнись уже!

— Ладно, ладно, ухожу, — поднимает руки в примирительном жесте. — Только, сеструх, напоследок один ма-а-аленький, но очень полезный совет... в следующий раз, когда будете «репетировать» — закрой дверь. А то, знаешь, как-то нелов...

Не успевает пацан договорить, как блондинка хватает с тумбочки первую попавшуюся вещь — ей оказывается пульт от телевизора — и бросает в него. Пульт пролетает буквально в считанных сантиметрах от головы Тима и врезается в стену, разлетаясь на мелкие кусочки, пока блондинка поворачивается ко мне.

50 оттенков серого? Да у нас тут скорее сейчас начнутся «50 оттенков ярости», и я в роли... в роли, блять, главной причины этой ярости — оскароносная роль, сыгранная в стиле «испортить все, что можно, и даже больше».

После «50 оттенков ярости» нужны «50 оттенков примирения». Вот только все мои предыдущие попытки закончились моим эпичным походом нахер — и что-то мне подсказывает, сейчас будет тоже самое. Дежавю, блин.

Если быть до конца откровенным, я уже приготовился к ядерному взрыву — ждал, что сейчас Крис запустит в меня все, что попадется под руку, Тим будет комментировать происходящее с циничной улыбкой, наслаждаясь моим унижением, а я... просто сдохну от переизбытка дерьма в моей жизни...

Нет, ну правда, все шло к тому: Крис смотрит, как на говно; Тим, с присущим ему идиотским выражением лица, кажется уже готов снимать происходящее на телефон и комментировать в прямом эфире; я — который судорожно пытается сообразить, как бы мне побыстрее свалить отсюда, чтобы не оказаться жертвой домашнего насилия с применением подручных средств — все шло к тому, что моя жизнь окончательно и бесповоротно превратится в один большой, бесконечный цирк уродов, где я — главный клоун... Но, как обычно и бывает в моей жизни, все пошло по совершенно другому сценарию. Вернее, по такому же дерьмовому, но с неожиданным сюжетным поворотом.

— Достали. Вы. Оба! — выпаливает Крис, прожигая меня и Тима испепеляющим взглядом. — Меня уже тошнит от вас обоих.

Однако, вместо ожидаемого ядерного взрыва, истерики, криков и полетов тарелок, она вдруг, как по щелчку пальцев, становится спокойной — слишком спокойной — настолько, что это пугает даже больше, чем ее гневный взгляд; хватает свой телефон и вылетает из комнаты, так что до меня долетают лишь обрывки фраз.

— Какая пробежка, сеструх? Ты же...

— Рабочая. Уже опаздываю.

Успеваю заметить, как блондинка натягивает первое попавшееся пальто, и хлопает дверью так, что, кажется, задрожали стекла.

— А че...? Сеструха, походу, сломалась...

Тим, видимо, тоже прифигел от происходящего, потому что завис, вместе со мной смотрел на закрытую дверь — и, надо отдать ему должное, даже не попытался выдать какую-нибудь очередную саркастическую реплику — просто стоял и молчал, пока я пытался переварить случившееся.

Куда, блин, она опаздывает в семь утра воскресенья? В морг на опознание моего трупа?

— Ну чё, «не-парень», доволен? — словно гром среди ясного неба, раздался знакомый голос, вырывающий меня из оцепенения.

Пацан смотрит на меня в упор — без ухмылки — без подколок.

— Ты о чем?

— А о том, что ты обещал мне. Обещал, что не сделаешь ей больно, — цедит сквозь зубы, снимая маску дурачка — теперь передо мной не малолетний придурок, а цербер, готовый грызть глотки. — Где это все, а, герой ты наш?

Перевожу взгляд в сторону и с трудом подавляю желание послать его куда подальше — срабатывает инстинкт самосохранения — защититься, оправдаться. Но что тут скажешь? Он прав — прав, как долбанный учебник по морали — обещал.

Бля, да я — ходячий мусорный бак с несдержанными обещаниями и душком протухшей совести.

Пацан молчит, продолжает сверлить меня этими своими недетскими глазами, словно хочет прожечь ими дыру прямо в моей гребанной душе. И, кажется, у него это получается — потому что чувствую, как что-то внутри начинает трескаться, крошиться, словно старая штукатурка, обнажая гнилые стены.

— Я знаю, что я мудак. Можешь об этом не напоминать, — начинаю, чувствуя себя последним дерьмом. — Знаю, что...

— Что? Что ты просто козёл, который не может держать свое слово? — перебивает, делая шаг вперед. — Кирюх, вот объясни мне, какого хрена ты до нее домахался? Чтобы опять ей мозги трахать? Чтобы она опять плакала ночами?

— Она плакала?! — выдыхаю, как будто меня ударили под дых.

В голове моментально всплывают картины того, как она смеется, злится, спорит, но плачущей... А вот плачущей я ее не видел. Никогда. И от этого становится еще паршивее — это как будто я пропустил что-то важное — что-то, что скрывалось за ее улыбкой.

Что я вообще знал о Крис? — видимо, нихрена.

— А ты думал, ей пофиг, что ли? — усмехается Тим. В глазах — ни грамма сочувствия, только презрение и злость. — Думал, можно просто так поиграться и свалить в закат? Типа, было весело, спасибо за внимание? Она, блин, живая, прикинь? Не кукла, чтобы ты ее поюзал и выкинул.

— Слушай, Тим, я облажался... — пытаюсь начать, но он меня обрывает, во взгляде так и читается: «Не трать мое время на оправдания».

— Это ты ей скажи, а не мне. И не Тим, а Тимур, если уж на то пошло, — фыркает, закатывая глаза. — Ты знаешь, когда я в последний раз видел, как она плачет? Да вот вчера, блять, и видел. А, знаешь, когда она до этого плакала?! До тебя. Когда наша мать забила на нас хрен, оставив нас одних барахтаться в этом дерьме. И я, честно говоря, надеялся, что больше никогда не увижу Крис такой. А потом появился ты... и я поверил. Поверил, блин, что у нее все будет хорошо. Думал, ты не такой мудак. Сам за тебя топил... А получается, ты все просрал — Крис вон, аж убежала, чтобы тебя не видеть. Гениально, чувак. Просто гениально.

Я был готов к тому, что сейчас он начнет орать, кидаться с кулаками — я бы даже не сопротивлялся, честно... но он говорил тихо, почти шепотом, словно змея, которая медленно, но верно сжимает кольца вокруг своей жертвы. И я уже чувствовал, как меня душит.

Так и зависаю смотря на этого пацана, который сейчас, кажется, ненавидит меня больше, чем я сам. В глазах — сталь. Он серьезен, как никогда. И я его понимаю. Знаю, что заслужил этот взгляд, эту ненависть. Единственное, что я хорошо умею делать — это превращать счастье в пепел — врываюсь в чужую жизнь, оставляю после себя руины, и ухожу, как ни в чем не бывало.

— Я понимаю... — начинаю, чувствуя себя идиотом, который повторяет заученную фразу, даже не зная ее смысла.

— Ты нихрена не понимаешь! — рявкает. — Ты понимаешь только то, что тебе выгодно понимать. А знаешь почему? Потому что ты думаешь, что вот так просто, набухался, приполз обратно с виноватым видом — и все будет как раньше? Тут «Ctrl+Z» не работает, Кирюх.

— И что ты хочешь от меня услышать?! — наконец выдавливаю из себя, голос звучит хрипло, словно его давно не использовали. — Что я уеду из города, чтобы она меня больше не видела? Что я больше никогда не подойду к ней?

Тим смотрит на меня с сомнением. Не верит. И правильно делает. Сам себе не верю.

— Хочу услышать, что ты от нее хочешь, — фыркает. — Ты хоть сам-то знаешь? Или так, по приколу?

— Не по приколу, Тимур, — смотрю на него в упор, и отвечаю, впервые называя его полным именем. — Я хочу попробовать все исправить. Я понимаю, что это, скорее всего, невозможно. Но я должен хотя бы попытаться. Должен, блять. Не могу просто так отпустить ее, понимаешь?!

В глазах у пацана мелькает какое-то странное выражение — вроде бы, удивление, вроде бы, что-то похожее на... уважение? Но эта мимолетная эмоция тут же исчезает, сменяясь прежней злостью.

— Должен, значит... — медленно произносит, словно взвешивает на весах, решая, сколько в них правды, а сколько лжи. — А ты уверен, что это ей надо? Ты свой шанс просрал, Кирюх. Все. Закончилось кино. Ты слишком долго был мудаком, — хмыкает, закатывая глаза.

Совсем, как Крис. Это у них, кажется, семейное.

— И вообще... чел, как ты себе это представляешь? Будешь бегать за ней, как пришибленный, пока она не свихнется окончательно?

Что ж, пришло время быть честным.

— Я не знаю, как это будет, Тимур, — отвечаю, глядя прямо ему в глаза. — Но бегать за ней, как пришибленный, точно не буду. По крайней мере, я постараюсь.

— Не мне старайся, Кирюх — ей старайся. Только боюсь, ты уже все просрал. Но... если нет... — неожиданно замолкает, сверля меня каким-то странным взглядом. — Если хоть какой-то шанс остался... не просри и его, не-парень.

Это сейчас было благословение? От мелкого цербера, охраняющего покой своей сестры, который пять минут назад готов был придушить меня голыми руками, а сейчас, вдруг, играет в доброго самаритянина? Чувствую себя так, будто меня помиловали перед расстрелом — только вот расстрел, похоже, отложили, а не отменили, да еще и приставили ко мне этого малолетнего надзирателя. Если не считать, что это прозвучало, как смертный приговор в случае повторного косяка — даже немного... трогательно? В каком-то извращенном смысле — почти по-отечески — если бы отцом был Ганнибал Лектер.

В любом случае, похоже, я только что получил лицензию на выживание — с испытательным сроком — и если я снова все испорчу, меня ждет не просто поход нахер, а путевка в ад, оплаченная этим мелким цербером. Мило.

И с чего начать, чтобы снова все не похерить? Уйти в монастырь? Податься в горы? Или сразу на курсы по перевоспитанию?

Вариантов миллион, и каждый из них, как мина замедленного действия — одно неверное движение, одно неосторожное слово, и все взлетит на воздух, превратившись в руины... но попытка — не пытка.

Хотя, в моем случае, скорее всего, пытка для обоих.

— Ладно, не-парень, — вздыхает малой, словно принимая какое-то важное решение. — Пошли, хоть покормлю тебя. А то Крис вернется и решит, что я тут над тобой издевался.

Сказал это и, подхватив пробегающего мимо котенка, потащил его на кухню — бормоча что-то про то, какой я мудак, и что теперь коту придется со мной дышать одним воздухом, но ему не стоит расстраиваться, потому что я скоро исчезну из их жизни.

Либо мелкий засранец решил, что недостаточно надо мной поиздевался, либо его просто прикалывает видеть, как я бешусь, но мы с ним едва не сремся из-за несчастного котенка, которого я вчера спас. Потому что этот самопровозглашенный защитник всех обиженных и угнетенных требует, чтобы я отдал ему котенка — мол спасет животное от моей «неминуемой жестокости», потому что «у него теперь травма на всю жизнь после общения со мной и ему срочно нужна экстренная реабилитация с личным психологом».

Котику, блять.

— А может, он чувствует твою гнилую ауру! — не унимается.

— Ты серьезно?! — спрашиваю, стараясь сохранять спокойствие. Получается плохо.

Я, блять, спасаю котиков, а меня еще и виноватым выставляют. Гениально.

Кажется, моя жизнь достигла нового дна — нет, серьезно, я копаю настолько глубоко, что скоро выйду на поверхность с другой стороны земного шара — а Крис... Крис, наверное, сейчас где-то бегает и пытается забыть о моем существовании — а я тут, как придурок, думаю о котенке и о том, как мне стать хорошим парнем.

И, по-моему, у меня ни то, ни другое не получается.

— А я знаю, что ты с ним сделаешь? — огрызается Тимур, наливая себе чай. — Может, ты его, как Крис, по рукам пустишь?

Вот же сучонок. Специально провоцирует. Намеренно растягивает слова, наслаждается моей реакцией... и ведь знает, что бьет по больному.

— Слушай, мелкий, — начинаю, с трудом сдерживая злость. — Я понимаю, что ты меня ненавидишь, но это не повод вымещать свою злость на котенке.

— А я и не вымещаю. Я просто не хочу, чтобы животное страдало.

— И ты думаешь, со мной ему будет хуже?

— Я уверен, что да.

— С чего бы?

— С того, что ты — мудак, который не может позаботиться даже о себе, не то что о котенке, — аргумент, нечего возразить. — И ваще, че это ты вдруг такой добренький стал? Решил перед Крис рисануться? Типа, котик спасен — один грех снят?

— Слушай, завались уже, а?

— А то что, ударишь? — скалится во все тридцать два, наглаживая котенка, что сидит у него на коленях и довольно мурлычет, не подозревая о происходящей вокруг драме. — Значит, котиков ты спасаешь, а маленьких мальчиков бьешь? Герой, блин.

И тут я чуть не сорвался — чуть не рявкнул на этого мелкого засранца, не напомнил ему, что я старше и что он должен меня уважать... Но потом вспомнил, что он имеет полное право меня ненавидеть. Сделал глубокий вдох, стараясь успокоиться. Вдох — выдох. Вдох — выдох.

— Да отвали ты, — фыркаю, допивая кофе, с надеждой, что тот действительно туда не харкнул. Хотя, зная его, вполне мог.

— Сам отвали. Это моя кухня. Чет не нравится — дверь там, — ухмыляется, демонстрируя всю свою «любезность». — Можешь пойти погулять и подумать над своим поведением.

— Да, блин, я просто хочу, чтобы ты понял, что я не собираюсь причинять ему вред.

Чувствую себя идиотом.

— А я хочу, чтобы ты понял, что я тебе не верю, — парирует. — А вообще, молодчик, хоть что-то хорошее сделал. А то я уже думал, что только и можешь, что косячить.

— Ой, спасибо, прям растрогал, — кривлюсь, ставя чашку на стол. — Прям чувствую, как становлюсь лучше.

— Не за что. Всегда рад помочь тебе осознать, какое ты ничтожество.

— Спасибо за комплимент, — закатываю глаза. — Но котенка я забираю, Тимур.

— Мечтай, «спасатель», — ухмыляется Тим. — И, братан, не называй меня больше Тимуром. Бесит. Меня так только покойница воспиталка звала, когда ругала. Ассоциации неприятные, знаешь ли.

Едва сдерживаюсь от того, чтобы снова закатить глаза.

— А как тебя называть? Малой? Ваше Величество? Мой Повелитель?

— А мне тебя как? «Господин Мудак»? Или может, «Кирилл Великолепный, спаситель котиков»? — передразнивает мой тон, поглаживая котенка. — Зови меня как угодно, лишь бы не Тимуром. Тебе, в принципе, можно вообще никак не звать. Просто молчи. За умного сойдешь.

— Ок, молчу, — поднимаю руки в примирительном жесте. — Тогда жестами покажу, как сильно я хочу забрать котенка.

— Жестами не получится. У меня черный пояс по чтению мыслей мудаков, так что все твои грязные намерения я увижу сразу.

— Ладно, сдаюсь, — выдыхаю. — Что мне нужно сделать, чтобы ты мне его отдал?

— Ничего. Он теперь под моей защитой. Считай, что я его усыновил. Он теперь член нашей семьи... — подпирает щеку рукой и смотрит на меня с вызовом, словно ждет, когда я сорвусь. — ... в отличии от некоторых.

— Да пошел ты...

— Нет уж, это ты пошел. И желательно, подальше от Крис.

— Да понял я, понял — иду нахер, — отмахиваюсь. — Может, тогда расскажешь, что мне нужно сделать, чтобы хотя бы ты меня простил? Может, в церковь сходить, свечку поставить?

— В церковь? Ты?! Побойся Бога, — фыркает, театрально перекрестившись. — Да тебя там молнией убьет прям на пороге. А вообще, забудь, — вдруг серьезнеет. — Я тебе ничего не скажу. Сам догадайся. Если, конечно, мозгов хватит.

Спасибо, блин, прозрел. Что ж, будем думать. Хотя думать — это явно не мой конек... но, кажется, я только что прошел еще одно испытание. Остался верен себе и не набил малому рожу.

Медаль мне, блять.

Пора валить, пока Крис не вернулась и не выкинула меня вместе с котенком на улицу — особенно, зная мой талант оказываться не в то время не в том месте — это самый вероятный исход событий и я вполне мог до него довести.

Оставшаяся часть воскресенья и понедельник, проходят как тумане — ни звонков, ни сообщений, ни даже сталкерства под окнами. Просто... тишина, как будто кто-то выключил звук и оставил только размытое изображение.

Я старался не думать о Крис, не проезжать мимо ее дома, не искать в универе.

Образцово-показательный студент, спортсмен, комсомолец — как робот, запрограммированный на одно — не облажаться.

Получалось, прямо скажем, хреново.

Злость, копившаяся внутри, вырывалась наружу на тренировках — я орал, придирался к каждой мелочи, срывался на малейшие ошибки — пацаны смотрели на меня, как на бешеного пса, готового разорвать любого, кто попадется под руку.

Бесило все — тупые шутки, однообразные упражнения, даже скрип льда под коньками — и больше всего бесил я сам.

— Говорю тебе, он влюбился, — в сотый раз услышал я голос Димана, который неистово спорил с Крепчуком. — Просто он ещё как слепой котёнок — нифига этого не видит. Ну или полный придурок, потому что отказывается признать правду.

Я недовольно нахмурился. Ау, мать вашу, у нас так-то тренировка!

— Эй, я вообще-то здесь, если что, и всё слышу!

— А толку-то, если ты отказываешься слушать?! — парирует Крепчук.

Нет, ну он сам нарывается.

— Слышь...

— Да расслабься ты, — перебивает Диман. — Мы ж любя. Мы же видим, что ты страдаешь. Вдруг, бабла не хватает на психолога? Не держи в себе. Выговорись, поможет.

— Диман, ты сейчас реально хочешь, чтобы я тебе в табло зарядил? — спрашиваю, делая шаг вперед.

— О-о-о, полегче, — поднимает руки в примирительном жесте. — Я ж просто интересуюсь. Беспокоюсь о твоем душевном здоровье. Вдруг у тебя там кризис среднего возраста на фоне расставания?

— Да пошел ты...

— Дак куда ж я пойду без тебя, Кирюх? Мы ж команда! Вместе тонем, вместе всплываем!

Заталкиваю в себя комментарии, что такое не тонет и начинаю гонять шайбу с таким остервенением, словно передо мной не шайба, а все мои проблемы — луплю по ней со всей силы, не жалея ни себя, ни клюшку.

— Эу, полегче! — доносится до меня голос Валенцова. — Ты нам всю команду покалечишь!

— А ты не стой на пути!

По итогу, во время отработки бросков, когда эти две курицы-наседки, снова начали повторять свою пластинку — я не выдержал и со всей дури всадил клюшку в борт. Щелчок... и дерево разлетается в щепки. Снова. Какая уже за эти три недели? Третья?

— Ты че творишь, придурок?! — начал Самсонов, как только мы ввалились в раздевалку.

— В первый раз увидел, как клюшку ломают? А вы че вылупились?!

В ответ — тишина, только недоуменные взгляды товарищей по команде.

Знал, что перегибаю палку, но остановиться не мог, так и продолжал орать, распаляясь все больше и больше.

— Хрен ли вы вообще тут делаете? Где агрессия?! Где воля к победе?! Или вам, блять, мамочки перед каждой игрой сопли вытирают?!

Тут не выдержал уже Владос.

— Слышь, ты думаешь, нам в кайф с тобой тренироваться, когда ты бесишься и херней страдаешь?! — прорычал сквозь зубы.

— А мне в кайф с вами тренироваться?!

— Кир, если у тебя проблемы, мы-то тут причем?! — вписывается Захар.

— Да у меня, сука, вся жизнь — одна сплошная проблема!

Сорвался. Снова сорвался. Как всегда.

Замечательно, блять. Просто замечательно. Все идет по плану.

Просыпаюсь от того, что на груди кто-то танцует джигу — вернее, пытается — причем ощущение такое, будто кто-то запустил мне на грудь мини-трактор и теперь он собирается вспахать мои внутренности. Открываю глаза и вижу котенка, который, судя по всему, решил, что я — идеальный батут — потому что сейчас эта маленькая шерсть, устроившись у меня на груди, ритмично перебирает лапками, что-то на своем мурчит и, кажется, требует свой законный завтрак.

Матерюсь сквозь зубы, пытаясь его с себя скинуть — безуспешно — маленький засранец вцепился в меня мертвой хваткой и продолжает яростно требовать еду — пришлось вставать вместе с ним, под смешные мурлыкающие протесты, когда я скинул его на кровать.

Мелкий засранец тут же, недовольно пискнув, принялся тереться об мои ноги, словно говоря: «Давай, шевели булками, раб, я есть хочу!» — что самое паршивое — я, действительно, как послушный раб, поплелся на кухню, насыпать корм.

Кажется, в моем списке «Как стать нормальным» появился новый пункт — «не убить котенка на третьи сутки», а точнее, перефразируя — «не возненавидеть маленького пушистого засранца, который не дает тебе спать, после того, как ты вчера чуть не умер на тренировке» — серьезно, мои мышцы сейчас протестуют громче, чем этот кот требует еду.

Кстати, о коте. Тим, конечно, сначала упирался — типа он теперь член их семьи и все такое, но я надавил на жалость — мол, кроме этого куска шерсти у меня никого нет, что он хоть как-то скрасит мое одиночество и поможет не свихнуться окончательно.

Тим, конечно, потом еще долго ворчал что-то про мою гнилую ауру и про то, что кот, наверное, тоже хочет сбежать от меня, как Крис... но в итоге сдался, буркнув что-то типа «только попробуй его обидеть, я тебя из-под земли достану» — так и стал я счастливым обладателем пушистого чудовища, которое за пару дней заменило мне будильник, психотерапевта и Крис, вместе взятых — постоянно напоминая о том, что теперь я — ответственный за чужую жизнь.

И я, блять, даже начинаю получать от этого какое-то странное удовольствие — словно во мне проснулся какой-то долбанный родительский инстинкт, о котором я даже не подозревал.

Да, Егоров, ты определенно докатился. Что дальше? Вышивание крестиком? Или фенечки плести начнешь?

— Щас, мелкий, погоди, — бурчу, пытаясь хоть как-то сфокусировать зрение. — Тебе жрать, а мне проснуться надо. Ты мне вообще всю печень отбил, пушистый.

Насыпал корм в миску, а котенок тут же принялся жадно его поглощать, урча, как трактор — смотрел на него и невольно улыбался — и, как ни странно, на душе становилось немного легче — как будто и правда, сделал что-то хорошее.

Он ведь тоже никому не нужен был... как и я сейчас.

Надо ему имя придумать, наверное.

В голове мелькнула идиотская мысль назвать его Тимом — в отместку за все его подколы.

Наглый, нахальный, пушистый...

— Демон? — пробормотал вслух. — Слышь, живность, Демоном будешь?

Кот, не отрываясь от еды, лишь дернул ухом, словно говоря: «Мне насрать, как ты меня назовешь, главное, чтобы корм был вовремя», а закончив с едой, деловито помыл лапки и уставился на меня своими наглыми, серыми глазами — что, мол, дальше по программе? Развлеки меня, раб, я тут заскучал.

Подумав, решил позвонить в ветеринарку и записаться на прием, чтобы этот мелкий засранец был здоров и счастлив, ведь теперь я за него в ответе. А потом... потом, надо заняться собой — привести в порядок не только тело, но и голову.

— Ну и че смотришь, — присаживаюсь перед ним на корточки, внимательно рассматривая недовольную моську. — Тоже думаешь, что я мудак?

— Мяв.

Зашибись, Егоров. Тебя даже кот считает мудаком.

Сегодня у нас не было тренировки, поэтому, закончив с ветеринаркой, закинул это исчадие ада домой, взял сумку со спортивными вещами и отправился прямиком в тренажёрный зал — избавляться от напряжения.

Я придумал для себя систему штрафов: за каждую мысль о Крис я удваивал свою нагрузку — это был ад, потому что примерно через полчаса мышцы начали гореть, крича о пощаде, но я стиснул зубы и изводил организм до потери пульса — приседал, жал, тянул, поднимал, пока руки не начали дрожать, как у эпилептика.

Потом мне показалось этого мало, и ещё минут сорок молотил по груше голыми рукам — даже когда брезент в местах ударов начал окрашиваться в красный цвет, а костяшки пальцев болезненно запульсировали, не остановился — продолжал колотить, пока мир перед глазами не начал расплываться.

Пот застилал глаза, стекал по шее за шиворот футболки, но я его практически не чувствовал, потому что меня всего можно было хоть выжимай, как половую тряпку.

Лишь когда брезент практически лопнул, я вроде смог прийти в себя — дыхалка сорвалась, лёгким не хватало кислорода, кисти горели огнём, но голова прояснилась, и я начал чувствовать себя лучше. Физически. Внутри — все так же паршиво.

Хочешь не думать — верни её — бред, но, кажется, единственное, что сейчас имеет хоть какой-то смысл.

Достал телефон, посмотрел на ее номер — заблокирован — правильно, сам заблокировал, чтобы не сорваться.

Заблокировал ее номер, но не заблокировал ее в своей голове... и тренировки эти, как мертвому припарка — вымотался, выдохся, а она все равно там, сидит, не дает покоя.

Антивирус не работает — перезагрузка не помогает — настройки заклинило намертво.

В среду, как назло, коуч, кажется решил, что нам не хватает свежего воздуха и повёл всю нашу шайку-лейку на уличный каток — как будто специально решил добить остатки моего и без того херового настроения.

— Какие люди в Голливуде... — ухмыляется Захар, как только я подъезжаю к какому-то ТЦ, где все должны были собраться.

— ...никогда не снимутся, — заканчивает фразу Олег.

Ну ты-то куда, Олежка?

— Я пришлю вам открытку со своей звездой на Аллее славы, — добавляю своему оскалу ехидства.

— Ага, — ржёт Диман. — Из палаты в психушке, где будешь лежать с Наполеоном и Гитлером.

— Ну, если так, то я там хотя бы буду в приятной компании, — фыркаю, закатывая глаза.

— Главное, чтобы у тебя там была приятная поддержка, — со смехом роняет Валенцов.

— Ага, например, стакан воды и таблетки... — прыскает Диман.

— Да пошли вы все.

— Не ссорьтесь, девочки, — смеётся Гар, пытаясь закинуть на меня руку. — Люлей на всех хватит.

Снова фыркаю и уворачиваюсь.

— Да отъебись ты от меня.

Честно — сначала ахуел, когда увидел, где мы сегодня будем тренироваться. Да я лучше в душной раздевалке в одиночестве посижу, чем тут... — на улице минус пятнадцать, пронизывающий ветер, и ни одной нормальной раздевалки, чтобы переодеться, не рискуя себе ничего отморозить.

Зато, блять, свежий воздух и единение с природой.

«После такого единения — только в гроб», — пронеслось голове, когда я прикидывал хватит ли длинны моего шарфа, чтобы замотаться в него полностью.

Недовольно огляделся по сторонам, жалея, что пачка сигарет осталась в машине. Картина... удручающая. Какой-то унылый двор, окруженный серыми многоэтажками, тусклые фонари, запах мороза и безысходности; какие-то бабки с недоверчивым видом пялятся на нас, как будто увидели перед собой, по меньше мере, НЛО, а не семнадцать пацанов «во тьме ночной» с огромными баулами наперевес. Коробка — кусок льда, залитая, похоже, местными энтузиастами; бортики покосившиеся, лед в трещинах и буграх — коньки сломать легче, чем пас отдать. Атмосфера, как в фильме про советских хоккеистов, которых закаляли в Сибири — и граффити на гаражах соответствующие — за углом, кажется, даже медведь в ушанке притаился.

Заебись, блять. Зима, холод, ветер... И наша команда в полном составе — все замёрзшие и недовольные.

— Ну что, красавцы, — заорал Андрей Викторович, привлекая внимание. — Сегодня у нас тренировка в стиле «Назад в СССР»...

И как начал вещать про «командный дух» и «единение с природой», а тут — сугробы по колено, лед — как стиральная доска, и какой-то обоссаный фонарь еле светит.

Хотелось врезать. Очень сильно врезать.

— Давайте, парни! Не мерзнем! Двигаемся!

По лицам видно, что настроение у всех было ниже плинтуса — Владос, кажется, вообще со мной разговаривать не собирается — остальные пацаны переминаются с ноги на ногу, поглядывают на коуча с нескрываемой злобой — чувствую, сейчас кто-нибудь не выдержит и пошлет этого энтузиаста куда подальше «единениться с природой».

И, кажется, это буду я.

— Ну и рожа у тебя, Кирюх, — Диман хлопает меня по плечу, когда я, с трудом натянув коньки, выхожу на лед. — Как будто тебе сейчас пизды дадут.

— Советую заткнуться, пока я тебе сам пизды не дал.

— Да ладно, чего ты такой злой? — не унимается Диман. — Крис что ли приснилась, и даже во сне тебя послала?

— Диман, блять, я сейчас серьезно говорю — отвали от меня.

После получаса катания на этом дерьме, пока с пацанами, под аккомпанемент из отборного мата, пытались очистить лед — я понял, что коуч, наверное, прав — лучше всего согревала... злость.

Только закончили очищать каток от снега и более-менее привели его в божеский вид, как из-за угла вывалилась толпа каких-то олдов в непонятной хоккейной форме. У кого-то щитки перемотаны изолентой, у кого-то коньки разных мастей — выглядят, как банда вышедших на пенсию хоккеистов, решивших вспомнить молодость и тряхнуть стариной. Владос, скривившись, сплюнул под ноги — остальные просто молча наблюдали за приближающимся цирком, готовые ко всему.

Форма — ладно, хрен с ней, но вот лица... Лица — словно сошли с плакатов времен тех самых «Назад в СССР» — только вместо лозунгов о светлом будущем и трудовых подвигах — в глазах читалось одно: «Пошли отсюда нахрен».

А вечер перестаёт быть томным. И попахивает дерьмом.

— Э, пацаны, — заорал самый здоровый из них. — Че за хрень тут происходит?

— Тренировка у нас, — огрызнулся кто-то из наших. Может я. Хрен знает.

И вот эти вот деды морозы, всем своим видом излучающие суровую советскую ностальгию, подкатили к нам и, не здороваясь, заявили, что это, вообще-то, их коробка.

— Послушайте, мы... — начал было наш коуч, пытаясь уладить конфликт, но бородатый перебил его, даже не дав договорить.

— Все, хорош тут сопли жевать. Собирайте манатки и валите отсюда. У нас сегодня товарищеский матч.

— Слышь, мы тут тоже вообще-то не просто так, — тут уже не выдержал я. — Нам тренер сказал — мы пришли. И валить мы никуда не собираемся. Мы вообще-то эту сраную коробку чистили!

— Ну спасибо. Нам помогли, а то мы лопаты забыли, — ухмыляется. — Теперь можете идти домой, спокойной ночи малыши смотреть.

Заебись.

И тут все завертелось. Они, видимо, решили, что мы вторглись на их территорию и намерены отобрать у них «святое» — право играть в хоккей по средам на этом засранном катке — мы пытались отстоять свое «право» тренироваться, потому что чистили этот обосанный каток.

Диман хрустнул кулаками, готовый поддержать любую движуху — остальные нахмурились, сжимая клюшки в руках. Атмосфера накалилась до предела — наши пацаны вписались за меня, их мужики — за их бородатого вожака.

Я, если честно, уже приготовился к худшему, готовый втащить первому, кто попадется под руку, ибо настроение и без того приближалось к отметке «не подходи — убъет», но тут, как по мановению волшебной палочки, в ситуацию вмешался коуч, решив проявить свои дипломатические навыки.

— Слышь, пацаны, тут походу Джеймс Раймер, — угарает Крепчук, кивая в сторону разминающегося мужика, чья майка давно выцвела, а шлем, кажется, помнит еще Брежнева.

— Раймер еще в лучшей форме, — огрызается кто-то. — Этот походу в этом шлеме еще с Харламовым катался.

— Пацаны, вы че, угораете? — закатывается Дергачев, тормозя рядом с нами. — У них там Кросби в запасе сидит.

— О, чекайте, у того на коньках, небось, еще клеймо «Сделано в СССР», — подхватывает Федорцов, закидывая руку мне на плечо. — А вон тот, с пузом — «Русская ракета». Только взорвалась давно.

— Да не, — смеется Самсонов, хотя я вижу, что ему тоже нихрена не весело. — Это у него просто допинг подпивасный. Секретная разработка КГБ.

— Ага, ща еще как начнут гимн СССР петь, так вообще все тут ко льду примерзнем, — вставляет Валенцов, переминаясь с ноги на ногу от холода.

— Да завалитесь уже, — не выдерживаю. — Какого хрена мы вообще тут делаем? Холодно, лед дерьмовый, да еще и с этими дедами рубиться...

— Да ладно, че ты, — отмахивается Крепчук. — Мы их сейчас как детей раскатаем. Они ж еле ползают.

— Ага, главное, чтобы нас потом эти бабки не раскатали, — усмехается Диман, кивая в сторону группы женщин, которые с любопытством наблюдали за нами с лавочки.

— Не, ну если бабки впишутся, нам пиздец, — резюмирует кто-то. — Против бабок мы бессильны.

Смешно, конечно, но не до смеха.

— Не расслабляйтесь, — обрывает наш словесный понос Кисляк. — Они может и деды, но деды опытные. Сейчас выйдут и покажут вам, как надо шайбу гонять.

— Да чё они нам покажут? — бурчит Крепчук. — У них там зубов-то половины нет.

— Зубы — это не главное, главное — желание, — парирует коуч. — А у них его, походу, хоть отбавляй.

Мда, уж. Заруба века. Мы, уставшие, злые и замерзшие — против этих советских дедов морозов, у которых, кажется, кроме хоккея в жизни ничего и не осталось — и, если честно, перспектива проиграть им меня ни капли не радует.

— Главное, чтобы они эту коробку не разнесли, — фыркаю, закатывая глаза. — А то потом виноватыми останемся.

— Да не ссы, Егоров, — хлопает меня по лопаткам Файзулин. — Мы их щас аккуратненько так, по бортику размажем. Чтоб без травм.

— Ага, а потом скажем, что они сами упали, — подмигивает Диман.

— Ладно, парни, хорош трепаться, — обрывает нас коуч. — Недооценивать их не стоит. Работаем аккуратно, никаких личных подвигов. Кирилл, тебя особенно касается. Знаю, заводишься быстро, но помни про плечо. Без фанатизма.

Смотрю на него с недоумением. С чего вдруг такая забота?

— Да ладно, коуч, я ж не маленький, — отмахиваюсь. — Сам разберусь.

— Слушай, я знаю, чем иногда заканчиваются вот такие «товарищеские» матчи, против вот таких вот «ветеранов»... — замолкает, будто не желая вспоминать что-то неприятное. — А ты сейчас не в лучшей форме, нервный какой-то. Да и плечо это твое... Береги себя, ладно? Не лезь на рожон. Нам твои травмы сейчас ни к чему. Не надо повторять чужих ошибок.

Только бы этот идиотский матч поскорее закончился. И я не сорвался.

Первые минуты мы, конечно, валяли дурака — расслабились, недооценили противника, и уже через пять минут получили шайбу в свои ворота. Отличился, конечно же, самый бородатый — тот самый «вожак» — потом, конечно, собрались и начали играть в полную силу, пытаясь хоть что-то им противопоставить, носились, как угорелые, по этому сраному льду, натыкаясь друг на друга и спотыкаясь о колдобины.

Через пять минут Кисляк заорал что-то про «дисциплину» и «контроль», но всем было похер — хотелось просто согреться и свалить отсюда.

— Давайте, парни! Двигайтесь! Чувствуйте шайбу!

Да хрен ее почувствуешь на этом льду.

Я сдерживался из последних сил, стараясь не ввязываться в драку, но когда один из этих дедов, с размаху, практически въехал мне клюшкой по больному плечу — чуть не сорвался — благо вписались пацаны и обошлось без кровопролития, хотя каждый нерв в теле кричал: «Втащи ему!».

В какой-то момент даже поймал себя на мысли, что мне это нравится — адреналин хлестал через край, злость кипела в крови, и я уже не помнил, когда в последний раз чувствовал себя настолько живым — настоящим, а не просто тенью самого себя.

Четверг начался с уже привычных прыжков Демона мне на грудь.

Мелкий засранец, кажется, всерьез решил, что я должен вставать вместе с первыми лучами солнца, и его совершенно не волновало, что вчерашняя тренировка выжала из меня все соки — да и тренировкой это сложно было назвать — скорее, выживанием. Но, кажется, пушистик начал привыкать к моему обществу и теперь не только мурчит как трактор, но и тычется мокрым носом мне в щеку, давая понять, что я, оказывается, не такое уж и дерьмо — или просто просек, что если хорошо себя вести, то получит больше еды и внимания. Но это не точно. Может это его: «Окей, раб, я признаю, ты не совсем пропащий мудак. Но не расслабляйся, я все еще слежу за тобой».

Вчерашняя «тренировка» аукалась каждой клеточкой тела — каждое движение отдавалось болью в мышцах, словно кто-то втыкал в них раскаленные иглы — даже думать было больно, не то, что двигаться. И, как назло, сегодня экзамен по термеху.

Настроения — ноль целых, хрен десятых, единственное желание — забиться в угол и никого не видеть. Но надо. Говорят, если долго мучиться — что-нибудь получится.

На автомате запихнул в себя кофе, покормил Демона, и поехал в универ.

Преподаватель, мужик в возрасте, с проседью в бороде, глянул на меня с таким выражением лица, как будто я лично ему всю жизнь испортил — ничего удивительного, ведь я, кажется, был единственным, кто явился на экзамен без единой мысли о том, что я вообще здесь делаю.

В голове — пустота. На автомате что-то писал, что-то чертил, но понимал, что все это — полная хрень. Сдал работу и вышел из аудитории, чувствуя себя как будто меня не просто переехали катком, а потом еще и перепахали — вот вам и будни мажора, который сам закрывает сессию — ну, или хотя бы делает вид.

В коридоре — толпа студентов — шум, гам, смех... и Крис, которая резко сворачивает в противоположную сторону. Инстинктивно рванулся за ней, но тут же остановился, когда в голове на секунду всплыло лицо Тима — «не просри и его, не-парень».

Блять, как же сложно.

— Ну что, Егоров, опять облажался? — раздался ехидный голос прямо над ухом.

Резко обернулся. Рядом, уперев руки в боки, стояла Лиза — лицо довольное — выглядит так, словно всю жизнь только и мечтала увидеть меня в такой ситуации. Кажется, она получает какое-то извращенное удовольствие от чужих проблем, особенно, если эти проблемы — мои.

— Тебе то какое дело? — огрызнулся, пытаясь скрыть раздражение, но, судя по ухмылке Москвиной — не вышло.

— Да ладно тебе, Кирюш, чего ты такой злой? Просто мимо проходила, — жмет плечами, делая акцент на слове «мимо». — И, как говорится, застала момент. Как думаешь, куда это наша принцесса так резво убежала? Карета превратилась в тыкву?

— Слушай, Лиз, отстань, а?

— Да я и не пристаю, — кривит губы в усмешке. — Просто интересно наблюдать за твоими страданиями. Тебе не кажется, что карма настигла?

— А тебе не кажется, что тебе пора заняться своей жизнью?

— Моя жизнь прекрасна, — сладко улыбается. — А вот у вас с Метельской, кажется, не все так гладко. Ты — как приведение, она — вся такая печальная, бровки домиком, графику вон сегодня завалила... Жалкое зрелище... Прям сердце кровью обливается.

— Ну и к чему ты клонишь? — начинаю закипать.

— Да ни к чему. Просто так, поделилась информацией. У человека проблемы, мог бы хоть как-то помочь, поддержать. Хотя, о чем это я? Ты же у нас мастер по созданию проблем, а не по их решению. Так сказать, «специалист широкого профиля».

— Спасибо за ценный совет, — цежу сквозь зубы. — Очень помогла. Прям глаза открыла.

— Да всегда пожалуйста, — ухмыляется Москвина. — Ладно, пойду я, не буду мешать твоему горю, — с этими словами разворачивается и уходит, оставив меня наедине со своими мыслями.

Идиотский экзамен, идиотская Лиза, идиотская ситуация.

Стоп... а что, если...?

— Мне бы Казанцева найти, — обращаюсь к замученной жизнью секретарше, чей взгляд, казалось, вот-вот прожжет во мне дыру за то, что я отрываю ее от чего-то «архиважного», вроде раскладывания пасьянса.

Серьезно, смотрела так красноречиво, что чуть сам не начал извиняться за факт своего существования.

— Вадим Юрьевич? А он где-то здесь был, — отмахивается та, возвращая взгляд к компьютеру. — Может быть, на кафедре, может быть, в архиве... Я не слежу за его перемещениями.

Заебись. Искать проректора по всему универу — это как искать иголку в стоге сена. Но отступать некуда, а в голове уже крутится план, как убедить проректора помочь, не спалив при этом себя перед Крис — затея, конечно, рискованная, но, как говорится, кто не рискует, тот не пьет шампанское.

Хотя, в моем случае, скорее, кто не рискует, тот не вернет свою девушку.

Пошел по кабинетам, заглядывая в каждый, словно маньяк, выискивающий свою жертву, заглянул в один — экзамен, во второй — преподаватели что-то бурно обсуждают, в третьем — вообще никого нет.

И так — по всему этажу.

— Вы Казанцева не видели? — отчаявшись, спрашиваю у уборщицы, протирающей пыль на подоконнике.

— Да вон, минут пять назад в столовую пошел, — кивает она в сторону лестницы. — Голодный, наверное.

Отлично. В столовую, значит, в столовую. Посмотрим, чем там кормят наших проректоров.

Спускаюсь вниз и вижу картину маслом — сидит себе, заняв столик около стены, увлеченно печатает что-то в телефоне и параллельно жует какой-то пирожок, блаженно прикрывая глаза. Как ангел, мать его. На лице — умиротворение и полное отсутствие каких-либо проблем.

Подхожу к нему и откашливаюсь, привлекая внимание.

— Вадим Юрьевич!

— Я за него, — не отрывая взгляда от телефона, делает жест рукой, мол, говори быстрее. Видно, что ему совсем не до меня, но когда это кого останавливало? Особенно меня. — Чего хотел?

— Нужна ваша помощь, — хмыкаю, приваливаясь плечом к стене.

— Егоров, ты, кажется, должен сейчас бежать на тренировку, а не просить милостыню, — Вадим Юрьевич наконец-то поднимает голову, и смотрит оценивающе, как на надоедливую муху — и, судя по его выражению лица, очередную боль для его размеренного существования. — Какая помощь? Коньки жмут?

— Да я быстро, — уверяю его. — Тут такое дело... у одной студентки проблемы с графикой.

— А я тут при чем? Это к Давыдовой. Или к Москвиной, — в голосе сквозит раздражение, но мне пофиг. Сейчас нет времени церемониться.

— Ну, вы же проректор... Можете как-то повлиять на ситуацию?

— А я-то тут при чем? — повторяет свой вопрос. — У нее есть преподаватели, деканат. Пусть к ним и обращается. Я такими мелочами не занимаюсь.

— Ну, Вадим Юрьевич, — делаю жалобное лицо. — Вы же человек добрый, понимающий... Помогите, а?

«Ну, пожалуйста, ну хоть раз в жизни сделай что-то хорошее», — добавляю про себя.

— Симпатичная хоть?

— Очень, — хмыкаю. — Кристина Метельская, третий курс. Группа — 27/03-КСП. Учится на коммерции, сами понимаете, отчислят — получите дыру в бюджете. А это, насколько я знаю, не в ваших интересах.

Проректор откусывает еще один кусок пирожка, жует медленно, смакуя каждый кусочек, словно перед ним не пирожок, а какое-то изысканное блюдо. Смотрит на меня с каким-то хитрым прищуром.

— Метельская, говоришь... — протягивает, тщательно пережевывая пищу. — Симпатичная, значит... какой там КСП?

— 27/03.

— Ладно, что-нибудь придумаем, — наконец-то тянет, откладывая выпечку и вытирая рот салфеткой.

— Буду благодарен. И, Вадим Юрьевич... — тут же предупреждаю, боясь, что Крис все узнает и пошлет меня куда подальше. — Буду ещё больше благодарен, если этот разговор останется между нами.

— Благодарность — это хорошо. Это очень хо-ро-шо! — усмехается, оглядывая меня с головы до ног, словно одновременно оценивает мой генофонд и перспективы на дальнейшее сотрудничество. — Но я предпочитаю конкретные результаты.

— Какие, например? — настораживаюсь, чувствуя подвох.

Что ему нужно взамен? Душу? Почку? Голову на блюде?

— Кубок в конце сезона. Чтобы лично мне его принёс, — усмехается, закатывая глаза. — А теперь шуруй на тренировку, и да... передай остальным малькам, что у меня для них есть сюрприз. Думаю, вам понравится.

Сюрприз? Чувствую, что ничего хорошего этот сюрприз не предвещает.

И как же я, блять, оказываюсь прав. Потому что прямо посреди тренировки, появляется Казанцев — причем с таким торжествующим видом, как будто выиграл в долбанную лотерею... и хрен бы с ним, был бы он один — так нет же, за собой приволок это ходячее недоразумение, именуемое Максимом, мать его, Громовым.

Пацаны, как по команде, перестали двигаться, словно их разом выключили из розетки, и вылупились на эту парочку, как на инопланетян, прилетевших к нам с другой планеты — кажется, только я понял, что сейчас произойдет.

Сюрприз, значит.... Вот только, судя по моему же выражению лица, сюрприз этот пахнет не розами, а чем-то гораздо более вонючим. И, как всегда, я оказался в эпицентре этой вони.

В какой-то момент ловлю на себе взгляд Владоса, в его глазах — немой вопрос, который так и читается: «Что за хрень тут происходит, Егоров?».

— Слышь, Кирюх, а это не тот тип, которого тогда с игры удалили?

— О, внатуре, он, — подхватывает Крепчук, разворачиваясь ко мне всем корпусом. — Кстати, че у Вас там за терки были?

— Кажется, я настоятельно рекомендовал ему отвалить от Крис, — пожимаю плечами, пока в голове проносится момент, когда этот придурок получается от меня по морде.

— «Настоятельно рекомендовал»? — взорвался хохотом, стоящий рядом Федорцов. — Да ты назвал его ебанутым придурком и пригрозил оторвать ему яйца, если он еще раз их подкатит!

В самом деле?

— Ну да, может, я немного перегнул с формулировками, — хмыкаю, пытаясь оправдаться.

— А что, звучит неплохо: «Настоятельно рекомендую тебе, о негодный смерд, покинуть сие поле зрение мое, ибо Крис принадлежит мне!» — ухмыляется Крепчук, глядя на меня. — Эпично, Кирюх, эпично.

— Да заткнётесь вы уже, а?!

— Не, ну а что? — не унимается Гарик, толкая меня плечом. — Может, у вас там какой-то недосказанный гештальт? Вдруг вы, наоборот, друг к другу тянетесь, а Крис — так, катализатор вашей запретной любви?

— Внатуре, а то, может, еще и поцелуетесь для примирения, — подыгрывает Федорцов. — Я ж такого не выдержу.

— Я щас вам обоим настоятельно порекомендую сходить нахер, если вы не завалите свои морды.

— Так, погодите, а че он здесь забыл-то? — спрашивает кто-то из толпы, возвращая меня к суровой реальности, и Громову, который стоит рядом с Казанцевым, словно приклеенный, и прожигает меня взглядом.

Передергиваю плечами, ибо сам не понимаю, что за хрень происходит.

— Ну что, хищники, — растягивая слова, начинает проректор, оглядывая нас, как барин своих крепостных. — Как я и обещал, у меня для вас есть небольшое обновление...

Обновление, мать вашу — да лучше бы он нам новую форму купил, чем это...

—... представляю вам нового члена нашей команды. Максим Громов. Надеюсь, вы примете его в свой дружный... — продолжает проректор, не замечая наших кислых мин. Подталкивает Макса вперед и начинает вещать какую-то хрень про «новую кровь» в команде и про «усиление состава».

Да. Дружный сплочённый состав... в котором все друг друга ненавидят.

Говорит что-то про новые возможности, про то, что Громов — опытный игрок, и что он нам всем поможет... Бла-бла-бла. Слушать это дерьмо противно.

— Может, на этот раз «порекомендуешь» ему перейти в другую команду? — Крепчук со смехом толкает меня плечом. — Или сразу за яйца возьмешься?

— Да отвали ты от парня, — подключается Федорцов. — Не видишь что-ли, наша принцесса сегодня не в настроении.

— Вы заткнетесь сегодня или нет?! — бросаю на Федорцова испепеляющий взгляд. — Вон, Громом повосхищайтесь, или что вы там обычно делаете! От меня только отвалите...

Кажется, этот сезон будет «веселым». Очень веселым.

Настроение итак было хуже некуда, а тут еще этот... «усилитель состава». Кажется, Громов это прекрасно понимает — отчего его самодовольная ухмылка становится еще шире — словно мудак наслаждается моей реакцией.

— Что, не рад видеть старого друга, Кирюх? — ухмыляется, подходя ближе и протягивая руку.

— До усрачки, Макс, — цежу, игнорируя рукопожатие. — Только ты, вроде, не в ту дверь постучался. Цирк в другом месте.

— Ой, да ладно тебе, дружище, не строй из себя обиженку, — закатывает глаза и кивает на протянутую ладонь, как будто делает мне одолжение. — Или правила хорошего тона в твоей деревне не завезли?

— Завезли. Просто рукопожатие с двуличными мудаками в них не входят, — хмыкаю. — В нашем селе как-то принято руки мыть после такого.

И началось это долбанное «усиление состава» — Громов, следовал за мной по пятам, стараясь задеть плечом, толкнуть, или просто «случайно» наехать коньком на ногу — вот честно, еле сдерживался от того, чтобы втащить ему.

В какой-то момент, когда я уже конкретно заебался терпеть эти выходки, мы столкнулись в борьбе за шайбу — Макс, видимо, решил просто снести меня с ног — не вышло. Хотя, попытка засчитана.

Я успел увернуться, и он, промахнувшись, влепил мне с разворота клюшкой прямо по ребрам — залетела, как положено — аж искры из глаз словил, а Гром стоял рядом, с довольной рожей, и что-то там себе бубнил про «случайность» и «игру».

Ну да, конечно, случайность. Просто ему случайно захотелось мне ребра сломать. Че нет-то.

— Судя по вашим ахуевшим лицам, вы слегка удивлены? — выдает после тренировки, подходя ко мне в раздевалке, когда вываливаемся из душа, одними из первых.

— Слегка? Да я просто восхищен твоим мастерством маскировки под неуклюжего тюленя на льду, — хмыкаю, вытираясь полотенцем. — Ты прям виртуозно изобразил случайность. Аплодирую стоя.

Пытаюсь говорить как можно более спокойно, хотя ребра, сука, до сих пор ноют.

— Старался для тебя, Кирюх, — ухмыляется, глядя прямо в глаза. — В любом случае, мы снова в одной команде. Судьба, не иначе.

— Судьба — это когда ты случайно падаешь на лед и ломаешь себе шею.

— Кирюх, ну ты как старая бабка, ей-Богу. Я-то думал, ты обрадуешься, дружище. Думал вспомним былые времена... — обводит взглядом пустую раздевалку с фальшивой настольгией в голосе. — Помнится, ты мне в такой же рыло начистил?

— Рыло тебе, насколько помню, начистил не только я, но и половина нашей прошлой команды, — усмехаюсь, приближаясь к нему вплотную. — Напомнить из-за чего?

— А, ну да, точно, — Громов театрально прикладывает руку ко лбу. — Это ж не твой батя тогда уволил моего.

— Бля, Макс, три года прошло. По-моему, ты слегка затянул с местью. Я тебе ещё тогда сказал, твой папаша сам виноват, что воровал, — продолжаю давить на больное, наслаждаясь его яростью. — А мой — просто проявил милосердие. Мог бы и посадить, но... решил дать ему шанс. Ошибся, наверное.

— За языком следи. А то ненароком можно и зубов лишиться.

— Ой, как страшно. И что ты мне сделаешь? Опять клюшкой случайно заедешь? Или, может, решишь рассказать всему миру, какой я плохой? Только вот, знаешь, всем насрать, — иронизирую, закатывая глаза. — Так что расслабься и прими тот факт, что твой папочка — вор, а мой — успешный бизнесмен. Это — реальность, Макс. Живи с этим.

Какая разница, кто кого оскорбит первым, если финал закономерно всегда один — сбитые кулаки и подбитые морды у обоих? Да и греха таить, хорошего настроения эта рожа не прибавляет.

В общем, когда в раздевалку ввалилась команда, картина была, мягко говоря, неприглядной — два идиота валяются на полу, избитые и злые — словно два пьяных бомжа, дерущихся за место на помойке.

— Э, пацаны, хорош!

Чувствую, как чьи-то руки хватают меня за плечи, оттаскивая назад — пытаюсь вырваться, но держат крепко.

— Что, Кирюх, струсил? — ядовито выплевывает Гром, сквозь зубы, хотя его самого держат Файзулин с Крепчуком. — Думал, герой? А тут, бац, реальность...

Хер тебе, а не струсил.

— Это ты, щас в реальность попадешь... — рявкаю, начав вырываться с удвоенной силой. — Да отпустите меня!

— Да успокойся ты! — рычит Диман, помогая Владосу держать меня. — Сейчас тут всех переломаешь!

— Ты че творишь, придурок?! Совсем с катушек слетел?! — рявкает Самсонов. — Че вы тут цирк устроили? Нам проблем и без вас хватает.

— Это он начал, — огрызаюсь, не отрывая взгляда от Громова, чье лицо хоть и перекошено от злости, однако в глубине глаз мелькает какое-то мазохистское удовлетворение.

— Да мне похер, кто начал. Заканчивайте, пока я вам обоим рожи не начистил!

Громов фыркает и отворачивается, демонстративно скидывает руки пацанов и, подхватив свою сумку, направляется к выходу из раздевалки, словно ничего и не было.

— Увидимся на льду, — бросает через плечо.

— Наколенники не забудь, — цежу в ответ. — Тебе понадобится.

— Не, ну я, конечно, понимаю, тестостерон, все дела... Но, блять, ты хоть иногда думаешь головой, а не тем местом, которым на лед садишься? — хмуро смотрит на меня Самсонов, качая головой. — У нас через неделю игра, а мы теперь из-за ваших тёрок страдать должны?!

— А что, у нас игра? — притворно удивляюсь. — Да ладно?! А я и не знал. Может, еще и тренироваться надо?

— Ну ты и придурок.

Вместо ответа я лишь сплюнул кровь на пол.

Настроение испорчено окончательно. Мало того, что на тренировке Громов мне чуть ребра не сломал, так еще и Самсонов со своими нравоучениями. Все как всегда, блять. Вся жизнь — одна сплошная жопа.

Выходные прошли как в тумане. С одной стороны — все болело, ныло и протестовало против любого движения, напоминающая о «дружеском» спарринге, с другой — терзания по поводу Крис. А между ними — Демон, требующий внимания и еды.

Забить на все и просто лежать пластом не получилось, в субботу — ветеринарка, прививки шерстяному, а потом уборка квартиры, ибо срач, который устраивает этот мелкий уже начинает угрожать экологии. И все это — на фоне постоянных мыслей о Крис, о Громове, о предстоящей игре...

Настроение хуже некуда — впрочем, как обычно — кажется, если бы можно было измерить мое настроение в цифрах, оно было бы отрицательным.

В воскресенье решил хоть немного развеяться и пошел в кино — выбрал какой-то тупой боевик, чтобы хоть на время забыть обо всем, но и там не получилось — в самый разгар фильма, когда на экране происходила какая-то эпичная битва, в зале зазвонил телефон. И, как назло, это была она — не Крис, конечно — мама.

— Кирюшка, привет, — защебетала в трубку, как только я вывалился из кинозала. — Как ты там, чертенок? Все хорошо?

— Все гуд, ма, не переживай.

— Ну смотри у меня, — с наигранной строгостью. — Ты хоть там нормально кушаешь? А то знаю я тебя...

— Нет, блин, умираю от голода, — фыркаю в трубку, морща нос. — Питаюсь исключительно хамоном, запиваю шампанским. Фуа-гра на завтрак, трюфели на обед, икра на ужин.

Закатываю глаза, понимая, что сейчас снова начнётся марафон стандартных вопросов — и, матушка не разочаровывает, потому что эти самые вопросы продолжают сыпаться из нее, как из рога изобилия, что в какой-то момент хочется сбросить трубку — как дела, что нового, как учеба, как тренировки, как здоровье... как Крис.

«Она такая хорошая девочка» и бла-бла-бла... «Хорошая девочка», ага — прямо сейчас эта «хорошая девочка», скорее всего, меня ненавидит.

Выйдя из кинотеатра, почувствовал себя еще более дерьмово, чем до этого. Вроде и отвлекся немного, но все равно — внутри какая-то пустота. Захотелось напиться, но вспомнил про Демона — нельзя же бросать эту мелкую пушистую жопу на произвол судьбы.

Ответственность, блин.

Вернувшись домой, завалился на диван и уставился в потолок, Демон, почувствовав мое состояние, запрыгнул на колени и начал мурлыкать, словно пытался утешить — или просто требовал еду? Не знаю. Но на какое-то время стало немного легче — все-таки, этот мелкий засранец — неплохой психотерапевт. Хоть и пушистый.

И вот, очередной день подошел к концу. Впереди — новая неделя. Новые тренировки, новые проблемы, новые терзания. И одна большая надежда на то, что все еще можно исправить... Но как показал понедельник — моя сверхспособность — это, блять, влипать в дерьмо. С космической скоростью и неизменным успехом.

А все потому что, краем глаза, замечаю их — стоят себе возле расписания, болтают о чем-то. Мило так. Смеются.

И все бы ничего, я же обещал не доставать ее и дать время — свято верил, что смогу сдержаться, но, видимо, у меня что-то сломалось в прошивке, или просто не доложили самоконтроля при сборке.

Вкакой-то момент этот ублюдок хватает ее за руку и сжимает — слишком сильно. Крис что-то ему говорит, с какой-то натянутой улыбкой — пытается вырвать свою руку, но Макс не отпускает — лишь сжимает ее еще сильнее, и я вижу, как с лица Метельский сползает улыбка.

«Не просри и его, не-парень», — снова всплывает в голове голос Тима. Да я и не собираюсь ничего просирать — просто надо напомнить одному дебилу, что чужое трогать нельзя.

Не помню, как именно это произошло, однако в следующий момент я уже сорвался с места и подлетел к ним, как гребанный истребитель.

В голове — только одна мысль: «Убить, блять».

Все. Рубильник переключился.

Удар получается сильным и точным — прям в челюсть — Громов отлетает к стене, держась за лицо, но на него мне было насрать. Я просто не мог по-другому. Ненавижу, блять, когда ей делают больно.

Протягиваю руку, чтобы коснуться ее — хочу убедиться, что с ней все в порядке — медленно провожу большим пальцем по покрасневшей коже ее запястья, как будто это поможет убрать боль.

Твою мать, раньше нужно было действовать, а не стоять, как истукан — и вообще сломать ему нахрен руки ещё два месяца назад — тогда бы он точно больше не смог ее тронуть.

— Тебе лечиться надо, Кирюх.

Он еще жив? Вопрос риторический — как и ответ — жаль, что жив.

Удержаться стоило всех сил. А мне так хотелось врезать, очень хотелось — но знаю, что если сейчас сорвусь, то все будет кончено. Окончательно. И хуже всего будет только ей. Себе, конечно, тоже, но сейчас это — не главное.

Делаю глубокий вдох, стараясь успокоиться — стараясь сосчитать до десяти — представить, как прыгаю с парашютом — представить, как Демон довольно жрет корм из миски... Не помогает — ни хрена не помогает — все эти мантры и аутотренинги — херня полная.

В голове по-прежнему еще крутится мысль о том, как бы вырвать Громову кадык, и выгуливать его потом на поводке.

Перевожу взгляд на Крис — от греха подальше — и смотрю в ее испуганные глаза. Девушка молчит, просто сжимает мои пальцы и смотрит с каким-то обреченным выражением лица — как будто я — стихийное бедствие, цунами, смерч и ходячая катастрофа в одном флаконе, от которой нужно бежать без оглядки. Или, может, она просто устала от всего этого дерьма.

И я ее понимаю. Правда.

Тим был прав. Я — не-парень. И, кажется, никогда им не стану. Хорошим — точно. А, может, и вообще никаким. Просто ошибка природы — какой-то кривой код, который нужно удалить.

Подмигиваю ей, стараясь придать лицу хоть какое-то подобие уверенности — хоть немного разрядить обстановку, показать, что я — все еще я — не монстр.

И понимаю, что сейчас лучше просто уйти — если останусь, точно сорвусь, снова натворю херни и только усугублю и без того херовую ситуацию.

Заткнуться и уйти, Егоров. Сейчас.

Но почему так тяжело-то, мать вашу...?!

Вываливаюсь на улицу, как оплеванный. Холодный воздух обжигает легкие, но мне плевать — конечно, не альпийский, но хоть немного легче дышать.

Достаю из кармана пачку сигарет, которая за этот месяц стала моим лучшим другом. Закуриваю, жадно затягиваясь и чувствуя, как становится немного легче. Хотя, кого я обманываю... Руки дрожат, а привкус пепла на языке только усиливает ощущение дерьма.

Стою, как пришибленный, практически у входа в этот гадюшник. Медленно выдыхаю дым, и пялюсь в никуда, пытаясь выветрить из головы все дерьмо, которое там скопилось за последние дни.

Вокруг снуют студенты, спешат куда-то, смеются, болтают... живут. А я — словно выпал из этого потока. Стою тут, как призрак, застрявший между мирами — слишком живой для мертвых, слишком мертвый для живых.

Выкидываю окурок, топчу его ногой и достаю вторую сигарету. Снова затягиваюсь, чувствуя, как дым обжигает легкие, словно пытается выжечь все мои грехи — бесполезно — видимо, у моих грехов какая-то особо прочная броня.

Ничего не выжигается, только легкие чернеют, и ты, в общем-то, тоже. А, может, это и есть цель, а? Сгореть в этом аду.

— И долго ты тут собираешься травить воздух? — раздается знакомый голос моей личной совести, одетой в красивую, но разъяренную оболочку. Руки скрещены на груди, лицо — как грозовая туча — красивая, блин, даже когда злая.

— Пока не выкурю все свои проблемы, — невесело усмехаюсь. — Или тебе тоже стало нечем дышать?

— Мне и так нечем дышать, — огрызается в ответ.

Ну какого хрена именно сейчас, когда у меня в голове каша из ревности, угрызений совести, и вообще вселенской печали?! Когда хочется выть, бить морды и курить одновременно.

Не мог я просто спокойно отравиться никотином, уйти в нирвану, и оставить всех в покое? Видимо, нет. Судьба-злодейка решила, что я недостаточно настрадался — мозг, впрочем, быстро откидывает вариант притвориться мертвым — не прокатит.

Вот что я ей должен ответить? Куда бежать, что говорить?

Разум лихорадочно соображает, каким образом заткнуть пасть внутреннему дебилу, но тот уже готовится к своему феерическому выходу, решив, что сейчас самое время, чтобы выдать что-нибудь гениальное. Зачем молчать, когда можно облажаться по полной программе?

— Ну, извини, если мой дым мешает твоему прекрасному настроению, — усмехаюсь. — Могу отойти в другое место. Или, может, ты теперь предпочитаешь дышать исключительно Громовым? У него, наверное, аура более... здоровая.

Аплодисменты мне.

Грёбанная ревность... Грёбанный собственник внутри меня, который вопит о том, что не хочет, чтобы она дышала ничьим воздухом, кроме моего. Гребанное всё...

Ну какого хрена, Крис... почему ты не могла подойти ко мне раньше, а не когда я в таком состоянии, когда могу на эмоциях натворить еще большей херни?!

Она замолчала. Зато в глазах — такой фейерверк, что хоть сейчас садись и пиши сценарий для фильма ужасов — даже страшно, что сейчас последует — обычно после таких взглядов в меня что-то летит.

— И что это сейчас было?

— Ты про Макса? Просто забочусь о твоем здоровье. Боюсь, как бы ты там совсем не задохнулась от его... обаяния.

— Ах, вот оно что... — Крис прищуривает глаза, прямо как кошка, готовая к прыжку. — Ты серьезно? Ты — который две недели назад называл меня меркантильной сукой, теперь вдруг решил стать моим рыцарем? Какой трогательный жест. Я прям расчувствовалась. Слезу пущу сейчас. Браво, Егоров, — закатывает глаза. — Ты превзошел сам себя.

— Стараюсь, — пожимаю плечами. — Для тебя все, что угодно. Хочешь, еще что-нибудь скажу? У меня тут целый арсенал сарказма и самобичевания, на любой вкус. Могу даже стихи сочинить, в стиле «Крис и Громов под луной, а я один, как волк-изгой». Как тебе?

Блять, Егоров, заткнись.

Что ж, кажется, внутренний дебил только что одержал очередную победу — поздравляю, засранец — ты добился своего. Теперь можешь праздновать.

Блондинка, видимо, решила, что лучший способ отреагировать на мой сарказм — это снова сделать вид, что я пустое место — ну, ок, буду пустотой — в конце концов, привыкать не впервой.

Просто сверлит меня взглядом, наблюдая, как я продолжаю выпускать струйки дыма. Кажется, сейчас взорвется. Ну, или придушит меня своими прекрасными ручками — вариант, в принципе, неплохой — зато не придется мучиться от собственного идиотизма.

— А что, если я и правда задохнусь от его обаяния? Убъешь его? — делает шаг вперед, сокращая расстояние между нами. Запах ее духов ударяет в нос — ваниль и что-то цитрусовое, дьявольски соблазнительное. — Ты знаешь, Егоров, иногда мне кажется, что ты намеренно стараешься сделать так, чтобы я тебя ненавидела. И знаешь что? У тебя это отлично получается.

— Это комплимент? — попытался усмехнуться, но вышло так себе.

— Это все что ты можешь сказать?! Отлично, — Крис кивает сама себе, будто подтверждая свои слова. — Тогда я пойду. Не буду мешать тебе наслаждаться твоим никотиновым раем. А то, не дай бог, мои меркантильные вибрации нарушат твою драму одинокого гения. И да, завязывай с этим дерьмом, — красноречиво кивает на сигарету. — Дыхалку посадишь.

— А лучше бы тебя на член.

Я это вслух сказал? Блять.

Блондинка закатывает глаза, разворачивается, чтобы уйти, но я мягко хватаю её за ладонь — не сильно, но достаточно, чтобы остановить.

— Погоди.

Она вздыхает, всем своим видом показывая, как я её достал. Снова. Кажется, я всерьез подумываю о том, чтобы компенсировать ей каждую секунду, проведенную рядом со мной, пожизненным абонементом к лучшему психологу города.

— Чего ещё? Хочешь, чтобы я вызвала психиатра? Или сразу экзорциста? Потому что, кажется, из тебя сейчас демоны полезут.

— Прости, — выдыхаю. — Я не это хотел сказать.

— Да неужели?

— Нет, правда... Серьезно, вырвалось... прости, Крис.

Замолкаю, пытаясь найти подходящие слова — их нет — есть только ревность, обида и этот гребаный страх потерять её.

— И за что ты просишь прощение? За то, что ты придурок? За то, что ревнуешь меня к каждому столбу? Или за то, что ты никак не можешь заткнуться? За что конкретно, Егоров? — голос срывается, кажется, она тоже на грани. — Знаешь, что...

Замолкает, словно передумав что-то говорить. Потом вздыхает и отворачивается.

— Да какая разница, — бормочет себе под нос. — Все равно бесполезно.

И тут меня прорывает.

— Хочешь, чтобы я упал на колени и завыл как побитая собака?

— А ты умеешь? — усмехается. — Что-то не припомню.

— Захочу — научусь. Только не думаю, что тебе это нужно, — снова затягиваюсь, чтобы хоть как-то занять руки, иначе они сами бы потянулись к ней, чтобы обнять. — А с Громом... Ты сама видела, что он делал. Макс сам меня провоцировал.

— И ты решил устроить показательную порку?

— Твою мать, Крис, он тебя за руку схватил так, что у тебя синяк останется! Что, по-твоему, я должен был сделать? Стоять и смотреть? Вежливо попросить? Так я попросил. И что? Он послушал?

— Может, если бы ты не вел себя как придурок, люди бы тебя слушали! — ее щеки покраснели от злости.

Швыряю сигарету под ноги, раздавливая ее кроссовком и шагаю к ней вплотную.

— Знаешь что? — наклоняюсь так, чтобы наши лица были в сантиметрах друг от друга. — Может, ты права. Может, я и правда ебнутый. Но если выбор — быть нормальным парнем и смотреть, как тебе делают больно, или стать придурком и доходчиво объяснить, что так делать не надо... — внезапно голос предательски срывается. — Я выберу второе. Даже если ты меня возненавидишь.

Она замерла, губы дрогнули, и на секунду мне показалось, что вот-вот... но нет. Крис резко отпрянула.

— И что теперь? Будешь избивать всех, кто посмотрит в мою сторону?

— Если понадобится.

— Да не вопрос, — отрезает Крис, отворачиваясь. — Только потом не удивляйся, если я начну отвечать взаимностью каждому, кто хоть немного ведет себя не как мудак.

Где-то там, под ребрами, клубится черное, липкое... шепчет — скажи ей — скажи, что ты боишься. Что не знаешь, как это — не облажаться снова. Что на самом деле, в глубине души, ты не уверен, что заслуживаешь ее прощения. Что хочется сказать ей столько, что ты почему-то молчишь и продолжаешь вариться в этом котле из стыда и страха. Что без нее ты задыхаешься. Что каждый раз, когда она рядом мозг к хренам отключается, просыпается тот самый первобытный дебил, который может из себя выдавить только то дерьмо, которое хотелось похоронить под семью замками, и действуешь на гребаннах инстинктах. Что просто не умеешь говорить это вслух, предпочитая показывать действиями, потому что стоит открыть рот, как раз за разом все руинишь... потому и молчишь.

Как ребенок веришь в то, что она сама все поймет, даже зная, что это максимально глупо — просто не умеешь иначе.

Ну же, Егоров, сейчас или никогда.

— Блять, Крис... — выдыхаю, а все слова превращаются в клейкую жижу и застревают где-то поперек горла. — Я не умею так, как надо...

— О чем ты... — начинает, но я перебиваю.

— Нормально говорить. Без сарказма, без дурацких шуток. Я пытался. Правда, — чувствую, как ускоряется пульс и хочется просто обнять ее. — Но каждый раз, когда ты рядом, в голове остаётся только «блять» и «какая она красивая»...

Уголок её губ дрогнул.

— Вот прямо сейчас?

— Прямо сейчас, — кивнул и тут же спохватился. — То есть... не только сейчас. Вообще всегда. Даже когда злюсь.

— Да?

— Да.

— Ладно. Давай по-другому. Вот тебе последний шанс сказать что-нибудь... НЕ идиотское, чтобы я хоть на секунду поверила в то, что ты не полный кретин. Повтори за мной: Крис, я...

— Крис, я...

— ... веду себя как последний мудак, который не умеет контролировать свои гребаные чувства и постоянно все портит. Который совершенно не заслуживает твоего внимания и вообще, в принципе, тебя — потому что ему проще набить кому-то морду, чем хоть раз нормально извиниться за свое придурошное поведение или сказать что-то искреннее.

— Серьёзно? Вот прям так и сказать?

— А ты что, надеялся, что я тебе какую-нибудь оду любви предложу продекламировать? — закатывает глаза. — Просто повтори, Егоров. Или признайся, что ты безнадёжен, и я пойду.

— Слушай, Крис, я... ну, может, чуть-чуть перегнул, но он же реально придурок! А если...

— Ты сейчас опять собираешься сказать какую-то хрень?

Открыл рот. Подумал. Закрыл.

— ... возможно.

— Знаешь что? — вздохнула так глубоко, что, кажется, вдохнула всю мою глупость разом. — Я передумала.

— Просто уйдешь?

Действительно надеюсь, что она не уйдёт — хотя бы просто потому, что мне нужно ещё пару минут, чтобы придумать, что сказать.

— У меня был хороший учитель, — фыркает, явно намекая на меня. Что ж. Заслужено.

— И все?

— А чего ты ждёшь? Фейерверк? Торжественную речь? Кольцо с бриллиантом и предложение руки и сердца? — Крис складывает руки на груди. — Извини, у меня с собой нет. Забыла в сумочке вместе с волшебной палочкой, которая превращает придурков в принцев.

Закуриваю снова — третья сигарета за десять минут — рекорд, блин. Наверное, стоит позвонить в Книгу Гиннесса. Или, может, сразу в похоронное бюро?

Выдыхаю, смотря, как её спина тонет в людском потоке, а пачка сигарет в руке хрустит, смятая в бесформенный ком.

«Сам все просрал» — эхом отдается в голове, но еще громче — другое: «не отпускай».

Раньше было проще — раньше, Крис для меня была как дикий зверь —красивый и опасный, которого надо было приручить, укротить — что-то вроде «или пан, или пропал» — если уж спускать себя с поводка, то на полную катушку, лететь навстречу неизведанному, рискуя разбиться о скалы её неприступности. Тогда мне казалось, что я контролирую ситуацию, что я готов к любому исходу, даже к самому печальному — ошибался — нихрена я не был готов к тому, что сам все разрушу. К тому, что стану главным злодеем в собственной сказке.

Смотрю ей вслед, и понимаю, что вместе с ней уходит что-то очень важное — какой-то кусок меня самого.

Еще недавно, всего пару месяцев назад, я просыпался с мыслью, что Крис — это верховный демон — кара небесная, которая должна была наказать меня за все мои косяки — тогда я готов был пройти через все это, готов был сдохнуть, лишь бы понять — хочу ли я видеть рядом с собой только ее.

И ответ был очевиден — с самого начала, как только увидел её — я хотел. Он всегда был очевиден, просто я слишком долго отказывался признавать правду.

Даже тогда, когда проклинал ее за то, что она не давала мне спать, за то, что она так сильно меня зацепила, за то, что я не мог ее отпустить, даже когда ее ненавидел — даже когда ревность сжирала меня изнутри, отравляя все вокруг — даже когда мне хотелось ее придушить. Даже тогда.

Я был уверен, что если пойму, что мне нужна только она, то стану для нее самым лучшим. Самым надежным, самым ответственным, самым серьезным.

Только вот, загвоздка: ни надежным, ни ответственным, ни, уж тем более, серьезным, мне так и не удалось стать. Зато с успехом превратился в придурка, которого она теперь, наверное, видеть не хочет. Сейчас я — худшее, что случалось в ее жизни — сплошное разочарование, боль, и один большой вопрос: «Как я вообще могла с ним связаться?».

Ирония судьбы, мать ее.

Думал, если у тебя есть красивая картинка под названием «отношения», можно просто расслабиться и любоваться ею — а оказалось, это долбанная работа, как будто ты, блин, вагоны разгружаешь, только вместо угля — твои собственные комплексы и страхи.

Сидишь такой, мнишь себя умным, а потом какая-то хрень в голове щелкает, и ты уже зеленый гоблин, готовый сожрать все вокруг, потому что в моей воспаленной голове все слова блондинки про фотосессию — были сценарием из порнухи, где она изменяет мне со всем мужским населением планеты.

Кажется, впервые в жизни я действительно хотел чего-то настоящего... и собственноручно отправил это в утиль.

И теперь отчетливо понимаю — мне отчаянно, до боли в костях нужно, чтобы она не ушла.

Слышишь, судьба? Мне нужно! Это не просьба, это — приказ.

Звучит эгоистично, конечно. Да и вообще, я эгоист по жизни. Что поделать, таким уж уродился. Но это правда — моя правда, какой бы уродливой она ни была.

Если я что и усвоил в этой жизни, так это то, что за всё приходится бороться, если хочешь что-то иметь. Абсолютно за всё. И если мне нужна Метельская — придётся попотеть, переломить себя, вырвать с корнем все свои недостатки, но сдаваться я не собираюсь — даже если она меня ненавидит — даже если я сам себя ненавижу.

Взгляд цепляется за выходящего из универа Гарика, а в голове уже созрел план — лишь бы Крепчук не решил сейчас припомнить какой я мудак и не отказал в помощи.

— Братан, ты хоть понимаешь, что когда она узнает, что это всё подстроено, она нас обоих прикончит? — выдает, как приговор, когда я худо-бедно обрисовываю свой «гениальный», как мне казалось, план. — Знаешь, вообще-то, у меня лицо — мой хлеб. И если Метельская решит на нем потренироваться в боксе, мне потом на что жить?

— Не ссы, в долгу не останусь, — закатываю глаза, отмахиваясь от его нытья, хотя сам прекрасно понимаю, что Крис способна на многое, когда её выводят из себя. Особенно, когда это делаю я. — Да и что она сделает? Максимум, пару синяков оставит. Ну, может, тарелку в меня запустит. Переживу.

— Охренеть план, конечно.

— Главное — не спалиться. Сделаем все аккуратно.

— Ты? Аккуратно? — Гарик взрывается смехом. — Кирюх, держу в курсе — ты на ровном месте умудряешься все просрать!

И главное смотрит так, как на ходячий учебник по всем возможным видам фейлов — что, собственно, не без оснований. Я и сам понимаю, что затея — та ещё хрень, но другого выхода тупо не видел. Или, может, видел, но они какие-то уж слишком... сложные, что ли. А тут вроде как все просто — хоть и рискованно для жизни.

— Эй, полегче, — предупреждаю. — Тем более, ты будешь помогать. Только, смари, никакого «Кирюха просил», лады? Просто предложи ей поработать, и все.

— Да понял я, понял. С чего начать-то хоть? Типа, «Крис, привет, тут такое дело...»?

— Типа, «Крис, детка, я тут работаю с крутым фотографом. Он как раз ищет модель на новый проект, и ты идеально подойдешь. Гонорар — космос, слава — вечная, все бабы обзавидуются». Ну, ты понял, в своем репертуаре. Ты ж у нас плейбой всея универа и все такое.

— Братан, звучит, как дерьмо, — морщится Гарик. — Как будто я пытаюсь ее на бабки развести, или в секту заманить.

— А у нас есть варианты лучше?

— А если она спросит, кто фотограф и где эта «крутая локация» находится? Что я скажу? Что это секретная база инопланетян? Или что фотограф — призрак, который снимает только в полнолуние?

Блять. И правда, что он скажет? Я как-то не подумал об этом.

— Да придумай что-нибудь, — огрызаюсь, начиная терять терпение. — Скажи, что это новый проект какого-нибудь известного бренда, что локация держится в секрете, фотограф — инкогнито... хз, фантазию включи...

Оставшуюся часть дня ходил, как пришибленный — в голове только одно: как бы эта афера не накрылась медным тазом еще до того, как началась — ну, или, что еще хуже, не закончилась для меня летальным исходом — ибо фантазия уже рисовала картины, где Крис, с маниакальным блеском в глазах, гоняется за мной с топором, намереваясь сделать из меня фарш.

И ведь это — еще самый безобидный вариант развития событий.

На тренировке, кажется, даже шайба летала с какой-то обреченностью — словно чувствовала, что надвигается что-то хреновое. Владос и тот, как ни странно, не докапывался, а Диман, обычно не умолкающий ни на секунду, ходил молчаливый, как призрак — словно заранее оплакивал мою безвременную кончину от руки разъяренной блондинки.

Да и хрен с ними — все равно не до них сейчас.

Надо думать, как разрулить ситуацию с «фотосессией», чтобы и Крис не заподозрила ничего, и план не провалился.

К вечеру мозг превратился в перекрученный в мясорубке фарш, а в голове, как заезженная пластинка, крутилось только одно: «Нахрена я вообще в это ввязался?» — то есть, я, конечно, понимал, что все это ради Крис, и что без нее мне хреново, но чтобы вот так — с риском для жизни — это уже перебор.

Но отступать было поздно — Гарик уже написал Крис, и вроде как договорился о встрече.

Оставалось только ждать. И надеяться на то, что Крепчук не спалит контору, и Крис не просечет, что вся эта хрень — подстроена, а еще — умудриться как-то не свихнуться от нервного напряжения, потому что руки уже тряслись, чтобы написать ей самому, а сердце билось так, словно решило устроить марафонский забег.

В голове — пустота, как будто кто-то выключил свет и оставил меня в полной темноте, наедине со своими страхами — и эти страхи, словно голодные звери, уже начали грызть меня изнутри, нашептывая на ухо всякую хрень про то, что ничего не получится, что все обречено на провал, и что Крис все равно меня никогда не простит.

Закуриваю. Снова. Кажется, скоро начну кашлять легкими — или чем там еще кашляют заядлые курильщики?

И тут меня осеняет.

Зачем изобретать велосипед, когда у меня есть все, что нужно? Зачем искать какую-то левую локацию, какого-то фейкового фотографа, когда у меня есть идеальный вариант прямо под носом? — точнее, не совсем под носом, но достаточно близко, чтобы им воспользоваться.

Ресторан отца — тот самый, что на другом конце города. «La Dolce Vita» — место, где я бывал бесчисленное количество раз, но почему-то ни разу не приводил туда Крис. Тот самый ресторан, о котором отец говорил с таким пафосом, словно это был не просто кабак с дорогими интерьерами и вкусной пастой, а храм гастрономии — нужно будет только все организовать так, чтобы отец не знал, и ни в коем случае не присутствовал.

А это — задача со звездочкой, учитывая наши с ним «теплые» отношения.

Благо, в ресторане у отца, кроме него самого, была еще куча народу — администраторы, официанты, повара... и, конечно же, тетя, которая работает там управляющей — о существовании которой я как-то почти забыл и, которую в последний раз видел хрен знает когда — и, которая наверняка уже с ума сошла от счастья, что ее племянник вспомнил о ее существовании.

Она, конечно, сначала долго возмущалась, что я звоню ей по такому «важному» поводу, а потом, выслушав мою, мягко говоря, бредовую идею, выдала что-то вроде: «Кирюш, ну ты, как всегда, в своем репертуаре. Ну, ладно, помогу тебе, горе-любовник».

Фух. Хоть кто-то меня понимает.

Позвонил Гарику, чтобы изложить суть дела — тот, выслушав, выдал что-то вроде: «Кирюх, ну ты опять херню какую-то придумал!».

— Ну, а что ты предлагаешь? — спрашиваю у него на тренировке, уже предчувствуя, что сейчас начнется.

— Ну, я хз... — почесал затылок. — Может, другой рестик? А то твой батя — тот еще фрукт.

— Да похер на него, — отмахиваюсь. — А этот рестик — идеальное место. Пафосно, красиво, антуражно... Нормальный свет, все дела.

— Ага, — кивает, но видно, что сомневается. — А если твой батя там окажется?

— Гарик, ну харош ныть, а? Ну окажется, не повезет ему, че, — хмыкаю, пытаясь успокоить его, хотя сам внутри начинаю нервничать. — Да не ссы, я все разрулю. Просто сделай, что от тебя требуется.

— Может, просто скажем Крис, что это ты все организовал? Типа, сюрприз, все дела... Ну а че? Ну да, накосячил, ну да, виноват... Зато от души, честно, искренне...

— Ты хоть раз видел, как Крис реагирует на меня?

— Ну... — Гарик задумывается. — Да, согласен, лучше не надо.

Как бы банально это ни звучало, но сейчас главное — не наломать дров — набраться терпения, и ждать, когда Крис согласится на эту гребанную фотосессию, а потом уже — действовать по обстоятельствам.

В конце концов, я всегда был мастером импровизации.

И тут же мысленно фыркаю. Ага, «мастером» — особенно, когда дело касалось разрушения собственных отношений.

Снова зашел с фейковой страницы на её профиль. Знаю — больной ублюдок, да и только — но ничего не мог с собой поделать — как наркоман, зависел от этих пикселей, как от дозы, хотя и без этого знал абсолютно каждое фото наизусть.

Пролистал ленту до упора — свежих фоток не было, только старые — с моря, с универа, с работы, с каких-то вечеринок. На всех — улыбается, счастливая такая... И ни одной — со мной. Блять.

И тут же, как гребаный мазохист, вошел со своего основного аккаунта. Там, в архиве — наши общие фотографии.

Сначала — фейковые.

Самые первые, когда мы только начали притворяться парой — те самые, ради которых мне приходилось морозить свою задницу по сугробам, стараясь изобразить влюбленность — дурацкие селфи, где я обнимал её, а она, с кислой миной, делала вид, что ей это нравится. Случайные сториз, когда я еще не замечал, что мой план превратился во что-то большее — взгляд натыкается на то самое, которое я сам снял, когда поцеловал ее лежа в сугробе.

Пролистал дальше — и вот — первые настоящие. На одной из фотографий сидим на капоте моей машины в тот самый день, когда я пытался научить её дрифтить — обнимаемся, и Крис что-то шепчет мне на ухо. Не помню, что именно, но помню, как тогда замерло сердце — помню, как тогда хотелось, чтобы этот момент длился вечно — помню, как в тот день она согласилась быть моей настоящей девушкой...

Вот она спит у меня на плече в кино, а я, с глупой улыбкой, снимаю это; вот мы на каком-то концерте, орем во все горло, подпевая любимой песне, вот мы перед Новым годом гуляем по парку и оба кривимся от того хренового глинтвейна; вот мы целуемся на фоне огней ночного города, и в этот момент кажется, что весь мир замер, и остались только мы двое.

Как я мог все это просрать?

И последняя сториз... Та самая, что была сделана в новогоднюю ночь — мы вдвоем стоим на балконе, смотрим на салют, и Крис прижимается ко мне, обнимая за шею, стоя в одной простыне; я целую её куда-то в висок, и на лице — какая-то глупая, счастливая улыбка, а впереди — яркие вспышки фейерверков, словно мир решил отметить наш маленький праздник.

Крис кусает меня за подбородок, мы смеемся, что-то говорим в камеру, а потом она вдруг замолкает, смотрит мне прямо в глаза, сквозь шум петард слышно только обрывки фраз: «... лучший Новый год...» — щелчок, и видео обрывается.

Я пересматривал его уже сотни раз — просто, чтобы снова и снова услышать эти слова. Просто, чтобы снова и снова убедиться в том, что это было правдой — все это было реальным.

«Ну, че, Кирюх. Смари, она согласилась», — телефон вибрирует уведомлением от Крепчука. — «Но предупредила, что если это окажется какая-то тупая реклама зубной пасты или трусов, она вырвет мне кадык)».

«Збс», — ухмыляюсь, печатая ответ. — «Значит, все идёт по плану».

«Твоему плану», — тут же приходит ответ. — «Мой план — это просто выжить после встречи с Крис, когда она все узнает. И да, если Метельская меня потом кастрирует, виноват будешь ты».

Демон, словно чувствуя мое состояние, запрыгивает на колени и начинает мурлыкать — пытается успокоить — или просто выпрашивает вкусняшку? Все равно приятно. Хоть кто-то меня любит. Или, по крайней мере, терпит.

Глажу его по голове, чувствуя, как становится немного легче. Хотя бы на секунду. Все-таки, животные — лучшие психотерапевты — не задают лишних вопросов, не осуждают, просто греют своим теплом. В отличие от людей.

Открываю ноутбук и нахожу в сети какой-то сайт с шаблонами договоров — выбираю самый мудреный, с кучей пунктов и подпунктов, чтобы выглядело солидно — заполняю от балды и кидаю Гару — теперь у меня есть официальный документ, подтверждающий, что Крис — модель, а я — какой-то хрен с горы, который решил потратить кучу денег на ее фотосессию.

Следующий день начался с дурацкой тренировки, где Громов демонстративно игнорировал меня, зато весь остальной состав смотрел с каким-то сочувствием, словно провожали в последний путь. Гарик тоже ходил с кислой миной, и на все мои вопросы отвечал односложно — «ага», «угу», «хз».

И как тут, блять, не нервничать?

Да еще и коуч, словно сговорившись со всем миром, гоняет нас как сидоровых коз, будто специально решив выжать из меня все соки перед тем, как я отправлюсь на свидание с Крис — а точнее, на поле боя.

Время тянулось мучительно медленно — казалось, что стрелки на часах застыли, и мир решил надо мной поиздеваться, пока в голове была каша из мыслей, планов и страхов.

Еле дожидаюсь конца тренировки, когда же можно будет свалить отсюда и начать действовать — мчусь домой, пытаюсь немного поспать, но не выходит — чтобы хоть немного привести себя в порядок перед «фотосессией» — бреюсь, натягиваю чистую рубашку, пытаюсь хоть как-то уложить волосы, которые, как назло, торчат во все стороны.

Смотрю в зеркало и вижу какого-то замученного жизнью придурка — чувствую себя каким-то гребаным шпионом, который отправляется на секретное задание — только вот, в отличие от шпионов, у меня нет никакого плана, и я понятия не имею, что меня ждет впереди.

Прыгаю в тачку, и несусь туда, где меня уже, наверное, ждет рассерженная Крис, готовая разорвать на части всех, кто попадется под руку — и Гарика, и меня — и, возможно, даже случайных прохожих, если у нее будет особо плохое настроение.

— Ну че там? — спрашиваю у Гарика, который нервно курит у заднего входа. Лицо — как у смертника перед казнью.

— Да хреново все, Кирюх, — отвечает тот, выдыхая в лицо облако дыма. — Она уже тут. И смотрит на меня так, как будто я ей торчу лям баксов.

— Готов?

— К тому, что Крис меня прибьет? Да я, блять, с рождения к этому готов...

Уже через каких-то десять минут, которые я просидел, как на иголках, вжавшись в водительское сиденье, сверлю взглядом окна ресторана, наблюдая за тем, как Гарик приближается к Крис, которая стоит, скрестив руки на груди и прожигает его взглядом — кажется, даже стекла в окнах дрожат от её ледяной ауры гнева, готовой испепелить всё живое на своем пути — Крепчук ей что-то говорит, размахивая руками и пытаясь изобразить на лице подобие улыбки, но получается у него хреново — скорее, как у побитого пса, пытающегося вымолить прощение. Крис слушает его, нахмурившись, и с каждой секундой её лицо становится все более и более угрожающим.

Наконец-то этот горе-переговорщик заканчивает свою речь и отступает на шаг, как будто боится, что сейчас в него прилетит что-нибудь тяжелое — блондинка кивает, что-то ему отвечает и поворачивается в сторону окна — смотрит куда-то на парковку, словно чувствует, что я где-то рядом.

В голове проносится идиотская мысль о том, что надо было надеть не просто бронежилет, а построить вокруг себя бетонный бункер, потому что сейчас в меня полетят не просто молнии, а настоящие ракеты класса «земля-воздух».

Глубокий вдох, выдыхаю — пора.

Вылезаю из тачки, стараясь изобразить на лице что-то вроде непринужденности, но получается, наверное, как всегда, через жопу. Крис смотрит на меня с таким видом, как будто я — последняя сволочь на земле — впрочем, чего уж тут скрывать, наверное, так оно и есть.

— Привет, — говорю, стараясь улыбнуться, но улыбка получается какой-то кривой и натянутой.

— О, это, я так понимаю наш «гениальный» организатор! Какими судьбами, Кирилл Сергеевич? Решили лично проконтролировать процесс? — цедит сквозь зубы. — Значит, тебе не хватило того цирка, который ты устроил в универе? Решил продолжить представление? Или тебе тупо нравится смотреть, как я трачу свое время на всякую хрень?

Краем глаза замечаю, как Крепчук сваливает из ресторана, складывая пальцы в значок сердца. Придурок.

— Может, сядем и нормально поговорим? — предлагаю, надеясь, что удастся хоть немного разрядить обстановку, но чувствую, что шансов на это практически нет.

— Ты — можешь делать, что хочешь, а я — пошла.

Действительно разворачивается, всем своим видом демонстрируя, что разговор окончен, и начинает решительно идти к выходу — но я не могу её отпустить, не сейчас — догоняю её, огибая по дуге, и перехватываю за талию, заставляя остановиться и практически уткнуться носом мне в шею — чувствую, как её тело напрягается, и понимаю, что сейчас будет взрыв.

— Какого хрена, Кирилл?!

— Один шанс, — выдыхаю практически ей в губы. — Просто шанс все исправить...

— Шанс исправить что? То, что ты придурок? Боюсь, тут уже ничего не исправить, — смотрит на меня снизу вверх и усмехается. — Окей, один вопрос. Ответишь честно — может быть, у тебя еще есть шанс. Соврешь — можешь больше никогда не подходить ко мне.

— Хорошо, — киваю. — Спрашивай.

— Я хочу хоть один долбанный раз услышать, почему ты всегда так — сначала ломаешь все, а потом делаешь вид, что ничего не было? Объясни мне. Не «мне жаль», не «я мудак», а нормально, Егоров!

Замолкаю, чувствуя, как внутри все сжимается от страха. Пытаюсь найти подходящие слова, но они словно застряли где-то в горле, и я не могу выдавить их из себя. Чувствую, как по спине ползут мурашки, а пульс ускоряется так сильно, что сердце скоро завершит начатое Громом и к хренам проломит мне ребра.

Боюсь сказать что-то не то. Боюсь все испортить. Снова.

— Ты хочешь услышать правду?

— Да! — выдыхает, глядя мне прямо в глаза. — Хочу. Хочу услышать хоть что-то настоящее... но тебе же, блин, сложно.

— Правды не существует, Крис. Есть только то, что ты хочешь услышать. И то, что я хочу сказать. А это — разные вещи.

— О чем ты вообще... — она пытается перебить, но я не даюдаю.

Нужно сказать все, пока я не передумал — пока не струсил.

— Ты хочешь правду? Хорошо. Я — эгоист. Я ломаю все, к чему прикасаюсь. Это моя натура, с этим ничего не поделать. Каждый раз, когда у меня начинает хоть что-то получаться я сам же это и рушу, — мои губы растягиваются в кривой усмешке. — Видишь, я даже сейчас не могу нормально попросить прощения, потому что если бы я был нормальным, мы бы сейчас не стояли здесь... — сглатываю, отводя взгляд. — Тебе нужны слова, Крис? Ладно. Я... чувствую все эти вещи. Я чувствую, что мне хреново без тебя. Я чувствую, что пиздец как скучаю по тебе. Я чувствую, что мне реально жаль, и я уже тысячу раз себя проклял, что тогда тебе не поверил...

Делаю глубокий вдох, стараясь успокоиться. Бесполезно. Внутри — буря.

— Я даже сейчас не могу нихрена нормально сказать, потому что боюсь, что снова всё испорчу ... потому что эгоистично хочу, чтобы ты была рядом, даже зная, что в итоге я могу снова причинить тебе боль...

Выдыхаю практически шепотом, замирая в считанных миллиметрах от её губ, и кажется, что эти слова — последние остатки кислорода в этом проклятом мире, где без неё я просто задыхаюсь, превращаясь в жалкое подобие себя.

— Почему ты не сказал этого раньше?

Крис замирает — смотрит с каким-то странным выражением лица, словно видит меня впервые — или, наоборот, наконец-то увидела настоящего меня.

— Потому что это звучит как бред.

— Это самая честная чушь, которую ты сказал за все время...

Тело действует на автомате, словно принадлежит кому-то другому — какому-то одержимому идиоту, который плевать хотел на все мои благие намерения. Абонент не абонент. Оставьте сообщение после звукогого сигнала.

Свободная ладонь тянется к ней, касаясь ее щеки — пальцы нежно поглаживают кожу, чувствуя тепло, словно ищут там спасение от этого гребанного ада.

Запах ванили и цитрусов — приторно сладкий, приторно горький — ее фирменный аромат, оседает где-то на дне легких, заполняя всё пространство, вытесняя остатки разума.

Душит, задыхаюсь им, и все равно продолжаю жадно втягивать воздух.

Не знаю, что именно я сейчас делаю — может, просто хочу её почувствовать, услышать дыхание, ощутить тепло её тела, просто — быть рядом. Хоть на секунду. Потеряться в моменте, где нет ни прошлого, ни будущего — раствориться к хренам, забыть обо всём на свете.

Резкий, до рези в глазах, контраст между её теплом и ледяным ужасом, застывшим внутри меня.

Вдарил бы по тормозам, но они давно уже сломаны. Или я сам их сломал — не помню. Да и какая теперь разница.

Сердце отбивает сумасшедший ритм, который вторит дрожи в пальцах, касающихся её кожи. Кожа — гладкая, нежная, невероятно манящая — и такая до боли знакомая. Замираю, боясь спугнуть это мгновение, боясь разрушить эту иллюзию, которая вот-вот исчезнет, как сигаретный дым, оставив меня в полной темноте.

— Послушай, — шепчу, и мои губы, словно магнитом, тянутся к ее скуле, касаясь нежной кожи — чувствую, как её тепло обжигает, проникая под кожу, в самое сердце. — Пожалуйста... просто дай мне... шанс...

Блондинка вздрагивает — чувствую, как напрягается ее тело.

— Кир... не надо... — слышу её хриплый шёпот, и в этот момент понимаю, что перешел черту.

Горький привкус сигарет на языке смешивается с острым желанием коснуться её, ощутить ее тепло, убедиться, что она — реальна, а не плод моего воспаленного воображения.

Мягко, кончиками пальцев, касаюсь её лица, заправляя выбившуюся прядь за ухо, чувствуя, как дрожит кожа под моими пальцами.

В голове — пустота, словно кто-то выключил свет. Время замерло.

Миллиметр — ничтожное расстояние, которое сейчас кажется гребанной пропастью, черной дырой, в которую вот-вот засосет меня целиком — ровно столько между нашими губами. Только наше дыхание — одно на двоих — хриплое, прерывистое.

Все или ничего.

Отстраняюсь на доли секунды, разрывая этот почти невыносимый контакт. Смотрю ей прямо в глаза, стараясь прочитать в них ответ. Наверное, я должен остановиться.

— Ты можешь уйти. Сейчас... — голос хрипит, словно сорванный, и я сглатываю вязкую слюну, делая глубокий вдох. В голове ни одной приличной мысли, но я должен. Должен дать ей выбор. — Я... не буду тебя держать.

Она не отводит взгляда.

Секунда тянется как вечность. Все тело напряжено до предела — каждая клетка кричит о том, чтобы прижать ее к себе, заткнуть этот гребанный разрыв между нами, почувствовать ее губы на своих.

Но я стою. Жду.

— Выбор за тобой.

Держусь из последних сил, сжимая руки в кулаки, чтобы не сорваться, не разрушить все, что еще можно спасти. Смотрю в её глаза — в них отражается мое собственное безумие — что-то, что заставляет сердце пропускать удары.

— Кир... — снова этот хриплый шепот, проникающий прямо в кости.

— Да или нет.

Словно в замедленной съемке, вижу, как она прикусывает нижнюю губу. Маленькое, нервное движение, которое поджигает меня изнутри.

Все. Тушите свет. Предел достигнут. Больше не могу, но всё еще жду.

— Боже, какой ты тупой...

Замираю, боясь даже дышать, ожидая приговора. Готов ко всему — к пощечине, к упрекам, к молчаливому уходу. Заслужил. Вижу, как она делает крошечный, едва заметный шаг вперед — прохладные пальцы касаются моей щеки — нежно, осторожно, словно боясь обжечься — этот маленький, невинный жест проламывает последнюю брешь в моей обороне.

Не выдерживаю — рывком притягиваю её к себе, впечатывая свои губы в её — словно умирающий, хватающийся за воздух — углубляю поцелуй, позволяя языку скользнуть в ее рот, исследуя каждый миллиметр.

Блондинка протяжно стонет в поцелуй — чувствую сладкий привкус кофе на ее губах и, как ее пальцы вцепляются в меня, царапая шею. Отрывается на мгновение, проводит кончиком языка по моей нижней губе — собственный стон застревает где-то в горле, переходя в невнятное мычание — легко прикусывает ее.

Контрольный в голову.

Совсем не больно, скорее щекотно, но от этого невинного жеста окончательно сносит крышу — в голове лишь один пульсирующий, навязчивый импульс — Крис.

Подхватываю ее на руки, одним движением, не размыкая поцелуя — она вздрагивает, но не отстраняется — вместо этого, обвивает руками мою шею, прижимаясь ещё крепче, оплетает ногами мою талию, углубляя поцелуй.

Кабинет отца — самая дальняя комната — огромная дверь из темного дерева, с массивной ручкой, словно вход в какое-то тайное убежище. Знаю, что отец им практически не пользуется, предпочитая проводить время в зале, а потому тот всегда открыт — толкаю дверь плечом, вваливаясь внутрь. В нос сразу же ударяет запах дорогого дерева и кожи — запах, который я помню с детства — запах, который всегда ассоциировался у меня с отцом, с его властью, с его силой.

В комнате — полумрак. Тяжелые шторы плотно закрывают окна, не пропуская ни лучика света с освещённой парковки, на стенах — картины в массивных рамах, изображающие какие-то морские пейзажи, корабли, парусники... Что-то, что всегда казалось мне скучным и неинтересным, но сейчас мне на всё это плевать.

Кидаю взгляд на абсолютно пустой, огромный письменный стол из темного дерева — идеальное место — подхожу к нему, не прерывая поцелуя, и резко опускаю Крис на край стола, вклиниваюсь между её бедер и чувствуя, как её тело снова слегка вздрагивает от прикосновения к холодной поверхности.

Упираюсь ладонями в столешницу по обе стороны от её бедер, запирая в ловушку — смотрю сверху вниз, наслаждаясь видом её растрепанных волос, слегка приоткрытых губ и расширенных зрачков — пиздец красиво.

Оставляю ее губы в покое, опускаясь ниже — жадно вдыхаю аромат кожи, пока губы скользят по ее шее, ощущая, как под кожей бьется пульс — учащенный, как и мой собственный. Она вся — сплошное электричество.

Кончиком языка обвожу ее шею, вызывая мурашки. Слегка прикусываю нежную кожу, оставляя следы — чувствую, как она вздрагивает, выгибаясь навстречу. Протяжно стонет, запрокидывая голову, пока опускаюсь ниже к ключицам — целую каждый изгиб — кажется, будто она вот-вот сорвется в крик, но сдерживается, лишь прерывисто выдыхая какие-то тихие маты, сквозь стоны.

— Блять... мф-ф. Кто-нибудь может войти...?

— Похер, — впиваюсь в нежную кожу, оставляя легкий засос. Слышу ее короткий стон — победа — она не против. — Нравится?

— Пошёл нахер...

Может, и пошёл. Но только для того, чтобы вернуться и доказать, что «нахер» — это временно, а «навсегда» — это мы.

— Здесь пахнет твоим папочкой... — голос хриплый, с легкой усмешкой. — Не боишься что он нас отшлепает?

— Ты права, — легкое касание ко внутренней стороне бедра, но достаточно, чтобы отправить её нервную систему в перегруз. — Хочу, чтобы пахло тобой.

— И как ты себе это предствляешь?

— Так представляю, что готов дрочить на это прямо сейчас.

Чувствую, как её ногти пробираются под одежду и до боли впиваются в мою спину, заставляя шипеть сквозь зубы.

— Какая ты сегодня кровожадная, — скольжу рукой по кромке белья. — Что случилось? Кто-то тебя обидел?

— Ты... — выдыхает, притягивая меня ближе, так, что я снова чувствую ее дыхание на своей шее. — Ты всегда меня обижаешь, просто фактом своего существования.

— Мне снова извиниться?

Боль от ее ногтей становится почти приятной, как напоминание о том, что она здесь, в моих руках — пусть и на грани мазохизма, потому сейчас в голове только одно — как сорвать с неё это долбанное платье.

— Боюсь, одних извинений будет мало, — шепчет, легко прикусывая кожу на моей ключице.

— Тогда, может быть, я расскажу тебе сказку? — продолжаю поддразнивать. — Про прекрасную принцессу...

— Догадываюсь, кто в этой сказке дракон, — перебивает. — Лучше придумай что-нибудь более оригинальное.

— Хочешь, чтобы я станцевал?

Отстраняюсь на мгновение, смотрю на нее сверху вниз и улыбаюсь — криво, безумно, но искренне.

— Было бы забавно, но вряд-ли твой папочка оценит стриптиз на его столе.

— Тогда я тебя на нём трахну, — сжимаю ее бедра с такой силой, что, уверен, на коже останутся багровые следы.

Блондинка прикусывает нижнюю губу, словно пытаясь сдержать рвущийся наружу стон, надавливает на ранку, которая уже была, когда я начинаю расстёгивать ремень, и проводит кончиком языка по своим зубам.

Крис словно заговоренная следит, как её ладонь оказывается на моем прессе — самостоятельно вжимаю сильнее, чтобы девушка прочувствовала жар моего тела, и ниже, пока не уткнётся в выпирающий стояк. Блять. Член дёргается, желая, чтобы она его обхватила, а не просто накрыла пальцами через джинсы.

И этот взгляд на меня — полная капитуляция.

Кажется, что сейчас взорвусь. Или она взорвется. Или мы оба взорвемся.

— Ничего не будет, ясно?

— Ага, я вижу, — намеренно толкаюсь в неё, чтобы сквозь ткань прочувствовала мое «не будет». — Совсем ничего.

— У тебя есть правая и левая ладонь, используй их.

— Ты настолько щедрая? Сразу две своих руки предлагаешь? Я бы, пожалуй, воспользовался.

Крис даже не находится с колким ответом, вызывая во мне довольную улыбку. Только терзает свои губы, заставляя прикоснуться к ним пальцами — оттянуть, чтобы больше не кусала — да так и остаюсь, касаясь, надавливая, сползая ниже, пока не сожму грудь — обвожу сосок, надавливаю пальцами и наслаждаюсь тем, как она протяжно стонет, выгибаясь навстречу, всего от одного касания.

Пиздец, как соскучился по ней такой.

— Егоров!

— Скажешь, что тебе не нравится?

— Ты... совсем не думаешь, да...?

— Только о тебе. Постоянно. 24/7.

Сжимает губы, щурится, разглядывая мое лицо — а потом подается вперед, захватывает мочку моего уха, оттягивая зубами серёжку — маленькое платиновое кольцо, которое я ношу уже несколько лет и практически никогда не снимаю, кроме тренировок и игр. Этот жест — какой-то собственнический — каждый раз, когда она так делает, я слышу её довольный стон — и сам едва сдерживаюсь, чтобы не замурчать, как долбанный Демон.

— Оу, а выдержки у моей принцессы маловато. Ауч... — выдыхаю, когда она с силой оттягивает мои волосы. — Что ты делаешь?

— Устанавливаю правила...

— И какие? — хриплю.

— Правилое первое... — усмехается и проводит кончиком языка по моей щеке, оставляя влажный след. — Не забывай кто здесь главный.

Останавливаюсь, когда ее грудь почти полностью обнажена — только тонкая полоска кружева отделяет меня от совершенства. Смотрю на нее — дышит тяжело, часто — в глазах — чистейшее желание.

— Знаешь... что сейчас я хочу сделать... — собственный голос дрожит от возбуждения, практически толкаюсь в неё пальцами, хотя до зубного скрежета хочется членом. Замираю в считанных милиметрах, оттягивая резинку влажного белья. — Хочу вылизать тебя... каждый миллиметр... пока ты не будешь кричать от удовольствия...

— Кричать...? Ты настолько в себя поверил? — в полумраке комнаты вижу, как расширяются её зрачки. — Может, я просто буду стонать... тихонько, чтобы не спугнуть твою самооценку?

— А может, ты будешь умолять меня остановиться, — выдыхаю ей в шею, приближаясь еще на миллиметр.

— Ты сейчас пытаешься запугать меня, или возбудить?

— И то, и другое. Разве не видно?

Губы почти соприкасаются, обдавая горячим дыханием.

— Вижу только самоуверенного придурка, который думает, что знает, чего я хочу.

— И чего же ты хочешь на самом деле?

— Чтобы ты целовал каждый сантиметр моей кожи, начиная отсюда... — касается кончиком пальца своей шеи, проводя им вниз, к груди. — ... и заканчивая там, где ты собираешься усердно работать языком. И знаешь что еще? — продолжает, понижая голос до хриплого шепота. — Я хочу, чтобы ты смотрел мне в глаза.

— И... что... потом? — спрашиваю, стараясь сохранить спокойствие в голосе, но нихрена не получается, потому что из горла вырвается какой-то бессвязный хрип.

— А потом я решу, достаточно ли ты хорошо себя вел... — замолкает, проводя пальцами по моим губам, а связь с шатлом уже давно потеряна, потому что уже дорисовал картину в своем воображении. — Может, пока я не передумала, вместо того, чтобы трепаться, мы перейдем к делу? Или тебе что-то мешает?

Ничего.

Больше ничего не мешает... Абсолютно...

... кроме ебучего красноречивого покашливания за спиной.

Ну какого... Серьезно, какая тварь прокляла меня и сделала куклу-Вуду?!

Полотно Репина «Иван Грозный убивает сына», или переводя на нормальный язык — картина маслом — практически двенадцать часов ночи, мой «мерин» припаркован в темном переулке рядом с пафосным рестораном «La Dolce Vita» — в котором по словам моей дрожайшей тетушки должно было быть ни души, вплоть до самого утра; подо мной... практически голая Крис — покрасневшая Крис — которая сейчас прожигает меня таким взглядом, что я до сих пор в шоке, как от меня еще не осталась лишь жалкая горстка пепла; на мне — практически нет штанов, а стояком скоро можно будет вбивать гвозди — причем, судя по всему, в крышку моего же гроба... А в дверях — вишенкой на этом сраном торте — стоит мой отец с лицом, выражающим одновременно отвращение и глубокое разочарование в собственном генетическом материале.

— Надеюсь, вы не забыли, что камеры пишут не только видео, а еще и звук?

***

Где-то за кадром.

— Она меня ненавидит?

— Возможно.

— Я облажался?

— Определённо.

— Что мне делать?

Отец смотрит на меня. Долго. Потом вздыхает.

— Перестать быть идиотом, удалить запись и больше никогда не входить в мой кабинет.

— Это всё?

— Пока да.

— Зачем приехал?

— Ключ от сейфа забыл.