The Last of Us: Предел

Солдат вёл меня по коридорам. Пол сливался в размытую ленту под ногами — я почти не ощущала ступней. Каблуки стучали неровно, спотыкались о каждый шов. Я не умела ходить в такой обуви. Да и вообще — не умела ходить, когда подкашиваются ноги. Я едва держалась, а солдат придерживал меня за локоть, как долбанный робот.

Мне не хватало воздуха. Казалось, я дышу сквозь стеклянную вату. Каждый вдох — как через сито, неглубокий, рваный и колкий. Тело мелко трясло от заведённого мотора паники.

Нас вели куда-то вглубь. По другим коридорам — тёмным, глухим, молчаливым.

Мы остановились перед тяжёлой, стальной дверью. У неё стояли двое мужчин в форме и женщина — тоже в униформе, в зелёной военной кепке, плотно натянутой на голову.

— Сайлас, какого хрена так долго? — зло бросила она, не глядя на меня. — Ты должен был привести её ещё четыре минуты назад.

— Она не хотела одеваться, — коротко буркнул он.

Женщина перевела взгляд на меня, смерила с головы до ног.

— К майору пойдёшь без ребёнка.— Нет... Нет, пожалуйста... — я закрутила головой, как сумасшедшая. Горло сжало. Губы задрожали. Меня затрясло ещё сильнее. — Я не отдам его. Не смейте...

Никакой реакции. Она только сильнее сжала челюсти.

— Вы же женщина... — прошептала, почти не дыша, — Пожалуйста... я вас прошу, не забирайте его.

— Ты меня уже заколебала, — процедил Сайлас и вытащил из кармана шприц.

Я вжалась в стену, прижимая Джоэла крепче. Но его рука уже тянулась к моему ребёнку.

— Здесь цианид. Пиздец какой мощный яд. Не отдашь ребёнка и я всажу иглу ему в шею. И я это сделаю, дура.

— Сайлас, мать твою, убери иглу, — прошипела женщина, отводя его руку. — Не устраивай цирк.Но я уже срывалась. 

Я стонала, задыхалась, тряслась, как в припадке.

— Не забирайте сына... Я должна его видеть. Я не могу без него. Нет... пожалуйста...

— Никто не причинит ему вреда, — женщина заговорила тише. — Просто делай, что велит майор. Без истерик. Без ропота. И ты вернёшься к нему.

Я стонала сквозь зубы. Обняв Джоэла так крепко, потому что это всё, что осталось от моей жизни. Губы дрожали. Дыхание клокотало внутри, обжигало язык. Я сойду с ума, если отпущу его...

— Дай его мне.

— Я не могу... — выдавила. — Пожалуйста, не забирайте...

— У тебя нет выбора, — холодно сказала, глядя мне прямо в глаза.

А меня лихорадить начало. Чувство, что плиту на грудь опустили и я умираю.

— Мы будем за дверью. Когда всё закончится — сами занесём его тебе.

Когда всё закончится...

Я поняла, что это значит.

Когда меня прекратят насиловать.

Когда перестанут использовать моё тело так, будто оно — их собственность. Когда мне позволят снова быть матерью. Если позволят.

Но в ту секунду мне было плевать. На всё. Лишь бы снова увидеть Джоэла. Лишь бы снова услышать его дыхание рядом. Лишь бы убедиться, что он жив.

— Дай сюда, — сказала женщина грубо.

Всё туман. И я как будто смотрю со стороны. Как будто это не мои руки позволяют оторвать от груди моего ребёнка. Как будто не моё сердце в тот момент трескается и вываливается из грудной клетки.

— Умоляю... — прошептала, уже не слыша себя.

— Говорю же, мы будем за дверью, — повторила женщина. — Такой приказ. На всякий случай, я принесла смесь. Захочет поесть — накормлю, — она покрутила банку у меня перед глазами. — Он будет вести себя спокойно. Не будет плакать.

Мой сын у неё на руках. И вместе с ним моё разодранное в клочья сердце.

— Крики майора раздражают. Особенно детские.

Руки дрожат, я тяну их к Джоэлу, и кажется, что-то говорю, но только из горла выходит сорванный хрип.

— Так что старайся не кричать. Целее будешь.

Эти слова прорезали меня как ножом по сырому мясу.

— Ну всё. Иди, — женщина кивнула. — Открывай, Сайлас.

И дверь медленно поползла в сторону. Я шагнула в темноту, словно в пасть зверя.

У входа — две массивные тени. Стоят по краям, как ворота ада. Их лица утопали в темноте, но по выправке было ясно: охрана (а кто ещё?). Я сделала шаг внутрь.

Передо мной — огромный дубовый стол. На нём — тонкая, почти игрушечная свеча, чьё пламя дрожало в ритме моего пульса. Свет от неё едва доставал до тяжёлых резных и очень помпезных стульев, стоящих по обе стороны. За одним из них сидел он.

Шут.

— Солнышко моё... Я тебя заждался, — протянул он, не вставая.

Отвращение поднялось изнутри, сгустком подступив к горлу. Захотелось вырвать прямо на этот стол.

— Проходи, садись рядом со мной, — он отодвинул стул. Скрип дерева прошёлся по нервам. — Поужинай. Я создал нам романтичную атмосферу.

На дрожащих ногах, спотыкаясь на чёртовых каблуках, я прошла к столу и села.

Стол был завален едой, будто на светском приёме: фаршированное овощами мясо, картофельное пюре с маслом, миска с супом — густым, мясным, дымящимся. Салаты, свежий хлеб с хрустящей коркой, жареные креветки, виноград, мягкий сыр, кусочки яблок. Даже долбаная клубника в сахарной пудре. И всё это в изящной посуде.

— Давай, ешь, куколка. Тут всё, как ты любишь, — с заботливой интонацией.

Мне нужна еда чтобы тело смогло вырабатывать молоко. Чтобы были силы кормить Джоэла. Я не гордая. Я буду есть. Я буду жрать, если надо. Буду давиться — но жрать.

Я схватила руками жареный окорок, отрывая мясо зубами. Горячее, пряное, жирное. Оно скользило в горло кусками. Мне было всё равно. Я глотала, не жуя.

— Вот это аппетит, солнышко, — Шут хмыкнул.

— Пошёл ты, — тихо прошипела я, не отрываясь от куска мяса, губы в масле, пальцы липкие.

— Запей.

Он налил мне в стакан что-то из графина... Не знаю что. Судя по цвету яблочный сок.

Я хлебнула и тут же закашлялась. Горло обожгло огнём. Это был алкоголь.

— Что, не понравился виски? Вот удивила. Обычно хлещешь его в три горла. Это же твой любимый. Элитный.

Он, что, бредит? Психопат несчастный.

— Ладно. Пей воду, — он взял второй графин, налил в другой бокал.

Я выпила всё залпом. В рот летело всё подряд — хлеб, сыр, салат. Я ела быстро, с яростью. Что-то руками, что-то вилкой. Не могла остановиться. Это была не еда — это была надежда. Что мне хватит сил. Что я продержусь. Лишь бы обратно не пошло, когда он или его люди будут меня насиловать.

— Хватит. — сказал он, вырывая из моих рук хлеб.

Он вытер мне губы салфеткой. Резко. Жёстко. Жир размазался по щеке.

— Вот теперь снова красавица, а не чумазая маленькая тварь.

Ненавижу. Ненавижу тебя каждой клеткой. Ублюдок. Мерзкая тварь в шикарном костюме.

А что если... Мой взгляд скользнул к ножу. Он лежал недалеко, на краю стола. Маленький. Острый.

Если схватить. Резко. Всадить ему в глаз. В глотку. В сердце.

Мысль сгорела за секунду. Её обуглили отчаяние и страх.

Я не успею. А если успею, то не прикончу его. Всего-лишь лишу глаза. У дверей его люди, в этой кромешной тьме. Они не спят. Стоит мне дернуться — меня сразу же сцапают. Меня убьют. И Джоэла тоже. Нет. Ради него... ради сына я стерплю всё.

— Ты будешь делать всё, что я скажу, да? — голос Шута стал мягче. Почти интимным.

Я кивнула.

— Да.

— Как и всегда. Моя послушная куколка. Моя муза. Валькирия.

Что он несёт?!

— У нас сегодня гость, — сказал он, как бы между прочим.

Я подняла на него взгляд.

— Ты не против, солнышко?

— Мне плевать. — выдохнула я.

Шут выпрямился на стуле. Уголки его губ поползли в знакомую полуулыбку. Холодную, как у ящерицы.

— Тебе не плевать, — сказал он тихо, мне на ухо. — Ты просто ещё не знаешь, кого я имею в виду.

Моя кожа покрылась мурашками. Что-то в воздухе изменилось. Пространство будто потяжелело, потемнело. Свет от свечи дрогнул, как дыхание, и на миг показалось, что мир затих, чтобы услышать — как окончательно треснет моё сердце.

Шут бросил взгляд через широкий стол. Я почувствовала, как всё внутри меня застыло, и только потом, медленно, почти с ужасом, повернула голову.

И тогда...

Я рухнула в пропасть. На невероятной скорости, так быстро, что у меня захватило дух.

Из тени, за пределами круга света от свечи, шагнул силуэт. Широкоплечий. Высокий. Словно вытесанный из мрака. До боли любимый и знакомый. До безумия родной.

Меня пронзило шоковой болью от кончиков ногтей, до самых кончиков волос через каждую мурашку на теле, через каждую захлёбывающуюся восторгом молекулу. Всё моё тело закричало, но не могло издать ни звука.

Это был он.

Джоэл.

Он стоял в тени. Всё это время. Смотрел молча и слушал.

Моё тело не подчинялось — оцепенение сковало даже дыхание. Всё, кроме сердца — оно билось так громко, что будто выталкивало кровь прямо в уши. Я смотрела на него и не верила.

Живой... Настоящий...

И лишь когда он медленно подошёл и сел напротив, я осознала, насколько он изменился.

Он прихрамывал.

Его шаги были точными, сдержанными, будто каждый из них причинял боль, которую он прятал глубоко внутри, как и всё остальное.

Его кожа казалось бледной и серой. Волосы практически полностью седые. Щетина, что раньше покрывала подбородок, теперь превратилась в бороду. Губы и глаза напряжены. А глаза.... В них были чёрные языки пламени. Старого, голодного, обжигающего до костей пламени. Глаза выглядели так, будто я видела его в последний раз десятки лет назад, и все эти годы он горел. Не жил — горел. Изрезанный временем Джоэл.

Я не могла выдохнуть. Горло сжало.

И моё сердце зашлось в агонии дикой радости и я уже открыла рот, чтобы прокричать его имя.

Шут резко обхватил меня за плечи, притянул, как куклу, к себе. Его рука вжалась в моё тело, вжимая его в бок.

— Не вздумай, сука. — выдохнул мне в ухо. — Молчи. Скажешь хоть слово — и твоего ублюдыша выпотрошат прямо за этой дверью.

И я кричала. Беззвучно. Широко открывала рот. Крик безмолвный, отчаянный, смертельно сломленный.

Глаза Джоэла прожгли руки Шута на моих плечах, затем скользнули ниже — к вырезу платья. К груди. Задержались там...

И когда он снова посмотрел мне в глаза...

Зрачки были расширены и в них вилось цунами всепоглощающей злости, боли и презрения. И при этом он был спокоен. Только дрогнули уголки его чувственных губ.

Что... почему он так смотрит на меня? Почему убивает взглядом?!

— Ну здравствуй, Селена, — сказал он.

О Боже... Этот голос. Хрипловатый, красивый, любимый... ТОТ САМЫЙ! Мой. Мой дом, моя жизнь, моя точка отсчёта. Моя молитва.

Шут лениво накрутил на вилку кусочек сыра, взглянул на нас и чавкнул:

— Где твои манеры? — процедил с издёвкой. — Поздоровайся с нашим гостем. Ты же его хорошо знаешь.

Мои руки дрожали с такой силой, что казалось, я хватаю пальцами тот самый кислород, которого так не хватает. Все переворачивалось внутри, горело, пылало. Я вцепилась в ткань платья.

— Поздоровайся, — повторил Шут.

— Зд... равствуй, — хриплым клубком из груди.

Джоэл оскалился — медленно, волчье. Не сводя с меня взгляда. А я горела, рассыпалась на атомы, чувствуя, как слёзы сдавливают горло, как немеют руки и ноги.

И я пожираю взглядом его бледное лицо, запавшие щёки, синеватые круги под глазами, каждую черточку, я смотрю в его глаза и... не понимаю ПОЧЕМУ? КАК? Как он оказался здесь? Почему он сидит здесь, за этим проклятым столом, а не пускает кровь мерзкому Шуту? И главное — почему его взгляд обжигает меня презрением и ненавистью? МЕНЯ! А не Шута! На него он вообще не смотрел.

Любимый... что происходит... Что с тобой? Это всё какой-то кошмар...

— Мой.. как тебя лучше назвать... Друг? Нет, точно не друг, — проговорил Шут, обратившись к Джоэлу, и тут он медленно, почти лениво, повернул к нему голову.

И я ощущаю жуткую, леденящую тишину. Джоэл смотрит на Шута и я вижу, как в нём кипит ураган, сдержанный только тонкой нитью — и если она порвётся, он взорвёт всё в этой проклятой комнате.

В тени его глаз бездна из которой сочилась холодная, сдерживаемая ярость.

— У нас с тобой от врагов до тех, кто сидит за одним столом с бутылочкой вина и потрясным виски — один шаг, — продолжал Шут, ковыряя вилкой в мясной тарелке. — Ладно, опустим все эти эпитеты. Не в этом суть. В общем... вы знакомы.

— Знакомы, — отозвался Джоэл, вновь полоснув взглядом меня и мою грудь в разрезе декольте.

— Ну и как жизнь в целом? Не хвораешь? — спросил Шут с ленцой, поддев вилкой кусочек мяса и отправляя его себе в рот. — Пока мы мою куколку ждали, я тебе этот вопрос уже задавал. Но ты уж повтори. Она-то ответ не слышала.

Джоэл сидел расслабленно, почти не двигаясь. Кулак правой руки лежал на столе. Пальцы — крепкие, в шрамах.

— Это я ей лично расскажу. Потом.

Шут хмыкнул, откинувшись на спинку стула, и, щёлкнув пальцами, достал из-под салфетки ещё кусочек сыра.

— Ну раз так... И я ведь как знал — устроил маленький семейный вечер.

Я не могу ни слова сказать. Там, за дверью, мой ребёнок с иголкой у шеи. И я хочу выть! Кричать! Смести всё со стола и ползти к мужу. Рыдать у него на плече. Корчится в агонии на его руках, обхватить сильную шею дрожащими руками, спрятать лицо у него на груди, втянуть знакомый запах тела, прижаться губами к пульсирующей жилке возле уха.

Но я не могуууу! Не могу кричать! У них мой ребёнок! Шуту хватит одного жеста. Одного пальца. И моему сыну впрыснут яд. Мгновенно. И я не смела. Я не имела права. Даже вздохнуть громче.

— Жизнь тебя потрепала, Джоэл. Прямо не узнать. Вон, одной ноги считай нет... А седины сколько, а? Постарел ты. Сильно постарел. Ещё и этот шрам на лице. Ужас просто.

Всё тело налилось тяжестью. Каждый вдох будто рвал мне грудную клетку изнутри.

— Миллер один пришёл сюда, представляешь? Полстраны прошёл, — Шут вздохнул, будто рассказывая хорошую байку. — Как только сил хватило, удивляюсь. Упрямый ты, Джоэл. Прямо как я.

— Не в силе дело. В цели. А цель у меня перед глазами.

Джоэл смотрел прямо на меня. И в его взгляде — ни капли жалости. Ни капли сомнения. Только... боль. И гнев. И я поняла — он думает, что я предала. Думает, что всё это добровольно. Что я здесь... по своей воле.

— На тебя посмотреть захотел. А то вдруг я вру или ещё чего. Удерживаю тут тебя силой, ну знаешь... заставляю, — Шут отпил вина, причмокнув.

Из груди вырвался хриплый стон.

— Заставляю? — Шут накрыл мои пальцы, лежащие на коленях, своей тяжёлой пятерней и резко сжал, до хруста, до боли, так, что я едва не закричала, а перед глазами сын на руках у тех ублюдков.

— Нет.

Его хватка ослабла. Он убрал руку.

Джоэл сжал челюсти с такой силой, что я почти физически услышала, как скрипят кости под кожей.

— Всё у неё хорошо. Лучше, чем с тобой было. Красиво тут её одеваю. Видишь же. А её запросы, знаешь ли... ресурсов стоят немереных. Ну ты ведь и так в курсе, ага.

Он бросил взгляд на Джоэла и ухмыльнулся.

— Говорит, носить буду только Лабутены, мать их. Ну те, что с красной подошвой. Попробуй их ещё достать сейчас. Однажды у меня пацаны подохли пока рыскали по шоппинг-центру. Помяни, Господь, их души. Сталкеры разорвали. А всё из-за туфлей. Ох, эти женщины...

Джоэл наклонился вперёд, взял со стола стакан с виски, крутанул в пальцах.

— Ну, если ты за неё платишь, значит, товар того стоит, — с насмешкой, грязной и холодной.

Он сделал глоток, не сводя с меня глаз. И тонко усмехнулся.

— И скажу честно... Цена когда-то соответствовала качеству.

Джоэл не моргнул. Не отвёл глаз. А я внутри истошно кричу, срывая горло.

— И сейчас соответствует. Отрабатывает всё на ура. Не сомневайся, — Шут похлопал меня по кистям рук, сцепленным на коленях. Я их не чувствовала. — А теперь вот сидит, как мышка. Молчит. Скромница.

Джоэл, не верь! Всё это — фарс, срежиссированный кошмар, а я в нём марионетка. И я НЕ МОГУ закричать! Потому что за дверью НАШ сын!

— И давно ты с ним? — голос Джоэла ледяной.

— Так конечно... — начал Шут.

— Я спрашиваю не у тебя, — он прервал его резко.

— Наш гость обращается к тебе, моя дорогая. Ответь.

— Мне повторить вопрос? — Джоэл слегка наклонился вперёд. — Или ты оглохла?

Я открыла рот, но язык будто прирос к небу.

— Я... Мы не....

Шут сжал нож в пальцах. Металл скрипнул.

— Нет.

— Что нет? — цедит Джоэл.

— Не давно, — на выдохе.

— С-сука... — выдохнул сквозь зубы, медленно откинувшись на спинку стула.

Меня лихорадит. Меня всю трясти начало. Воздух в лёгких сплошные иглы.

— Это он научил тебя врать так убедительно? Или это природный талант? Не пойму.

— Ну, насчёт "природный дар" или "воспитание" — тут уж ты сам нам подскажи, — Шут лениво пожал плечами. — Вы ж с одной грядки. Из одной семейки. Может, у вас там все такие талантливые были. Но не ты точно, — он усмехнулся, ковыряя зубочисткой между зубами.

— Браво, Селена. — Джоэл покачал головой, не обращая внимания, как мне казалось, на выпады Шута. — Должен признать. Браво...

Я сжалась, будто кто-то вбил крюк прямо в грудную клетку и начал медленно тянуть вверх.

— Но браво — это ещё не финал. У нас сегодня вечер откровений, так что... — Шут постучал чайной ложкой по бокалу. — Скажите там, пусть его принесут, — отдал он приказ теням.

Я сразу поняла. До того, как дверь открылась. До того, как я увидела. Моё сердце уже рвалось из груди, и всё тело напряглось в преддверии удара.

Сквозь тонкий просвет в двери хлынул свет. Женщина в военной форме вошла... и в руках у неё был мой сын.

Я издала странный, сорванный звук. Всхлип, стоны, мольба — всё сплелось в нём. Я рванулась встать, но рука Шута молниеносно легла мне на плечо.

— Сиди, — прошипел он.

Женщина подошла и осторожно, почти уважительно, протянула мне Джоэла. И я, дрожащими руками, прижала его к груди. Его тёплое тельце, знакомый вес, этот запах... Он моргнул, посмотрел... и узнал. Маленький мой... узнал.

— Старина, — Шут повернулся к Джоэлу, — познакомься с моим сыном.

Эти слова ударили по мне, как плеть. Горячая волна с грохотом врезалась в затылок, в грудь, в живот. Меня качнуло.

— Что? Это не...— прохрипела я.

Шут наклонился, обняв меня за живот, и шепнул прямо в ухо:

— Молчи, тварь.

Джоэл смотрел на СВОЕГО сына. Его зрачки были расширены до предела. Плечи напряжены. Под скулой дёрнулась жевательная мышца. Вена на виске пульсировала, и даже через этот огромный стол я видела, как тонкая жилка на лбу бьётся в такт бешеному сердцу. В его взгляде — шок, сухая, выжженная злость и пульсирующее молчание. Его пальцы стиснули бокал с такой силой, что, мне кажется, я сейчас услышу треск стекла.

— Смотри, какой хорошенький, — продолжал Шут. — К счастью, похож не на меня. Весь в мать.

А потом Джоэл посмотрел на меня. И я уже не видела лица любимого — только разбитое, холодное зеркало боли и злости. Всё. Всё разрывалось внутри меня.

— Дети... — сказал Шут, откинувшись в кресле. — Как это говорится? Цветы жизни. Вот и он — мой цветочек.

Меня тошнило. Казалось я сейчас упаду со стула. В голове гул, дикий вой.

— Ну а у тебя, Джоэл, есть кто-нибудь?

— Нет, — сухо, глядя мне в глаза.

— Жаль.

Тебе не жаль, ублюдок! Он прямо сейчас упивался болью Джоэла. Моей тоже. Я вырву тебе сердце, Шут, собственными руками!

— А чего никто не ест? Ну же, угощайтесь. Солнышко, ты же любишь овощи? А рыбку? Вот ещё тебе, кушай. И булку возьми, а то совсем отощала, — Шут подкладывал мне еду.— Ешь, — добавил он.

Ватными пальцами взяла вилку в рот и наколола...что... не знаю что.. Во рту тоже ничего не ощущалось.

— Вот так, хорошая девочка. Ага, ещё с лучком в прикуску. Только на чеснок не налегай. Целовать не буду. Умничка. Поправишься в нужных местах. А то всё диетами себя морила, да на тренажёрах прыгала. В беременность набрала сильно. Боялась, что я потеряю к ней интерес. Но она мне нравится любой.

Шут потрепал меня за щёку. А Джоэл сжал бокал, до белых костяшек, до синевы под глазами, до искр из глаз.

— А вот знаешь, как говорят — мужики не собаки, на кости не бросаются. Херня это всё, — Шут откинулся назад, потянувшись за вином. — Бросаемся. Смотря на какие кости. Правда, Джоэл? Тем более у этой, вон, грудь какая стала после родов! Шикарная же! Да и худые гнутся хорошо. Трахать удобно. Да, солнышко?

Бокал в руке Джоэла разлетелся на мелкие осколки со звоном.

— Ёмаё... Осторожнее, — ублюдок бросил взгляд на осколки. — Это, между прочим, раритет. До Падения стоил немереных бабок. Вон, с гравировкой. Франция. Людовик какой-то там.

Джоэл, не проронив ни слова, стряхнул осколки с ладони, как крошки. Несколько стекляшек застряли в коже, и из-под них тут же выступила кровь. Он схватил салфетку, приложил — ткань моментально пропиталась алыми пятнами. И он даже не поморщился.

— С тебя не убудет, — бросил он.

Шут усмехнулся, подливая себе вино в бокал.

— Что ты так нервничаешь-то, а? Я, между прочим, никого не держу. Селена здесь по собственной воле. Меня любит. Ну а что мне остаётся? — он сделал широкое, театральное движение рукой. — Говорит: "Зачем тебе, Мадс, — она, кстати, называет меня по имени, не в пример тебе, — мараться, ресурсы тратить, людей сжигать? Я всё сделаю тонко. Придурок даже не поймёт." — Шут поднял глаза на Джоэла. — Я тебя не обижаю, заметь. Это она тебя придурком назвала. Не я. Я-то всегда считал тебя умным.

Он замер на мгновение, улыбка соскользнула с лица. И голос стал чуть тише:

— По крайней мере, до того момента, как ты явился сюда. Один. 

Я начала мотать головой и шептать:

— Нет... нет... нет... — всхлипами, стонами, беззвучной мольбой. 

Он лжёт! Я не говорила этого. Никогда. Я...

— Утю-тю... сыночек, — иронично пропел Шут, склонившись над малышом. Его пальцы чуть небрежно поправили уголок распашонки на горле ребёнка. — Последнее предупреждение, шлюха.

Я вцепилась пальцами в сына. Он чуть зашевелился, и я плотнее прижала его к груди.

Шут отпил вина, смачно, медленно, в удовольствие, и продолжил, как бы обращаясь ко мне, но так, чтобы слышал Джоэл:

— Мать твою трахнули и убили люди твоего дядюшки. Изверги долбанные. Но мы им всё простили. Уже простили. Кровь за кровь. Око за око...

По щекам текли слёзы. Горячие, обжигающие. Я не знала, сколько их, пока не почувствовала, как они капают на лоб ребёнка. Сквозь искажение слез вижу — Джоэл. Моя любовь. Мой Джоэл.

И муж не отводит взгляда.

И тогда Шут мягко, почти ласково, заговорил вновь:

— Ты же долго тогда плакала, да? Ну когда про мать узнала? Вот прям как сейчас. Только всхлипы были погромче. Но, моя куколка, ты ведь отомстила. До последней капли. Порешила его людишек и смылась красиво.

Боже.... Неееет... Внутри меня всё на кровавую боль исходит. Если бы не сын на моих руках, я бы завыла правду. И плевать, пусть Шут убивает, лишь бы не видеть эту ненависть в глазах моей Любви.

Шут повернулся к Джоэлу, улыбка заострилась.— Джоэл, считаем этот эпизод закрытым.

Джоэл не сразу ответил. Он медленно убрал окровавленную салфетку с ладони и поднял на него холодный взгляд.

— Эпизоды закрываю я. Когда все персонажи сдохнут.

И Шут оскалился, чуть наклонив голову в сторону. Ублюдок знал — мой муж его не боится. И именно это разжигало его больше всего.

На какие-то мгновения повисла пауза, в которую я слышала только вой в своих ушах.

— А батёк её, — Шут кивнул в мою сторону, не сводя взгляда с Джоэла — тот ещё выродок. Ты же брата не грохнул, когда он узнал, что ты его дочь трахаешь? Псевдоморалист, должно быть, нарывался. Кстати, где он сейчас?

— Без понятия.

Я разучилась дышать. Вздохи-всхлипы, рваные, истеричные. 

— Всё ты знаешь. Должно быть, папаша тоже уже на подходе.

Шут сухо рассмеялся и резко ударил ладонью по столу, приборы и блюда подскочили с бряцаньем.

— Соберём всю семейку! Полный комплект! Повезло, солнышко, правда ведь?

Томми! Мне казалось, что я уже дошла до предела, что больше не выдержу боли, не приму ни капли ужаса. Но мысль, что Томми — здесь... что он тоже в этом капкане... Нет-нет-нет...

Шут повернулся ко мне, как будто ждал подтверждения. 

— Папаню твоего обезглавлю, как ты и просила, милая. Всё ради тебя. Он этого заслужил. Интересно, сколько у него таких нагуленных дочек по свету бродит? Если, конечно, все не передохли. Хотя...

Шут хмыкнул.

— Если одна выжила, то и у других шанс точно был. 

И тогда Джоэл резко сказал:

— Твоё лицо.

Его глаза были прикованы ко мне. Только прямой, тяжёлый, страшный взгляд.

— Почему оно разбито?

Я повернула голову к Шуту. Медленно.

— М..мне отв...ветить? — губы сухи, едва двигаются.

Мне ответить и сказать ему правду? Я хотела ответить. О, как же я хотела...

— Только правду, — проговорил Шут быстро, в его глазах прорезалась серая сталь угрозы забить меня ногами насмерть. — А правда в том, что я её воспитываю. Зарывается иногда. Характер ещё тот. Ей нужен крепкий кулак. Тот, который ты ей не давал.

Шут поцокал языком.

Взгляд Джоэла скользил по синяку под глазом, по ссадине на переносице, по сбитым губам, по щеке, которую Шут рассек тыльной стороной руки.

Он ничего не сказал. Но его брови медленно сошлись, а пальцы, сжавшиеся на столе, побелели от напряжения. Из порезанной руки просочились алые капли на белую скатерть.

И взгляд... медленно, тягуче, точно... упал на Шута.

Я ощущала его молчание кожей. Оно било хуже крика.

— Ну что ж... — в голосе Шута такая приторная, склизкая нежность, от которой хотелось блевать и душить его руками одновременно. — Куколка, благодарим тебя за компанию. Тебе пора идти. Кажется, сынок обмочился. Иди, поменяй ему там... что там надо менять? Как это называется? Памперс хуго-бэбис?

Мир начал крениться. Меня бросило в холодный пот. Я замотала головой. Рвано. Слёзы струились по щекам, горячие и солёные. Я рыдаю, скусывая губы до крови, чтобы не завыть.

— Солнышко, я же сказал — вам пора. Взрослым дядям надо поговорить.

И когда сын заплакал, отчаянно, срываясь на крик, Шут поморщился. Джоэл сглотнул. Его взгляд скользнул по малышу, и в глазах мелькнуло нечто человеческое... боль. Жгучая, пронзительная. Но она тут же исчезла, спряталась за бронёй ярости. За ледяной маской презрения.

— Уведите их, — бросил Шут.

— Ещё увидимся... Селена, — голос Джоэла глухой. 

Чёрные пули пробили меня насквозь и он сжал челюсти. На его виске снова запульсировала та самая вена.

— Я вам этого не обещаю, — бросил Шут не поворачивая головы.

Пока меня выволакивали, я чувствовала на себе взгляд Джоэла. Немой и неотвратимый. Будто он вонзил в меня нож и повернул его, чтобы убедиться, что рана настоящая. А она и была... настоящей.