The Last of Us: Предел

Шут стоял у окна, глядя на свои владения. За стеклом раскинулись полигоны ФЕДРА — серые бетонные поля, утыканные вышками, где прожектора резали тьму, как ножи. Высокий забор из стали и колючей проволоки тянулся до горизонта, солдаты в чёрной форме шагали вдоль него. Машины — бронированные звери с пулемётами на крышах — ползли по периметру, оставляя за собой шлейф пыли.

Всё это было его. Не хаос, не руины, а порядок, выкованный железом и кровью.

Он одёрнул пиджак — серый и, разумеется, сшитый на заказ, — и смахнул невидимые пылинки с рукава.

Власть — это не разрушение. Не крики, не взрывы, не груда тел. Настоящая власть — это иллюзия неизбежности. Люди гнут спины перед тем, что кажется им естественным, перед тем, что будто бы само собой вползает в их жизнь. Они цепляются за свою "свободу выбора", но истинный правитель никогда им её не оставляет.

Он расставляет фигуры так, что люди сами идут туда, куда он хочет, сами рвут себе глотки, сами сжигают свои дома. А потом благодарят его за пепел.

Империи падали не из-за осады стен, не из-за голода или чумы. Они падали потому, что кто-то умел правильно расставить фигуры на доске. Достаточно найти слабость, нажать на нужную точку — и можно поставить любого царя на колени.

История полна таких дураков. Менелай, например. Великий царь Спарты. Что он сделал? Развязал войну из-за женщины. Продажной шлюхи, которую назвали Еленой Прекрасной. Прекрасного там точно было немного, разве что пахнущая мёдом дырка.

Но дело не в ней. Менелай не мог вынести, что его, могучего царя, обвели вокруг пальца. Ему не Елена была нужна — ему нужно было доказать, что он прав, что его не сломать. И ради этого он сжёг Трою, угробил тысячи, а в итоге остался с дымом и пустыми руками. Глупец.

Шут не Менелай — он не побежит за приманкой, не поддастся жалким страстям. Но и не Приам, который пустил в город деревянного коня, потому что слишком долго смотрел на звёзды, а не на врагов. Нет, Шут — другой. Он тот, кто строит коня. Тот, кто заставляет врага открыть ворота и сказать "спасибо".

Собственно, врагов то в первые годы у него и не было. Власть органично шла к нему в руки сама.

Падение сожрало всё — эшелоны власти, жирных бюрократов, генералов с их звёздами на погонах. Шут видел, как кордицепс пожирал последнего из них — генерала Тигхауэра, этого надутого ублюдка с медалями и красной рожей, что когда-то отдавал ему приказы. Тот орал команды, пока кордицепс не полез из его глотки, а Шут стоял рядом, смотрел и улыбался — как всегда. Он сам это подстроил.

Система Шута проста: есть люди — жалкие, слепые, жрущие то, что дают. И есть те, с дубинами, кто напоминает им, что они — никто. Исполнители, мясо, винтики. Никаких иллюзий равенства, никаких речей о свободе. Только порядок, где каждый знает своё место. Он не тратил время на уговоры — ломал тех, кто вставал поперёк, и ставил их кости в фундамент. Остальные сами склоняли головы.

Он отвернулся от окна, шагнул к столу. На чёрном дереве лежал нож — тонкий, с костяной рукоятью, рядом стопка бумаг и карта, усеянная красными булавками. Шут взял нож, крутанул его в пальцах.

— Упали в пол, где им и место, — проговорил он, глядя на лезвие.

Тонкая красная линия на ладони оставалась следом за его взглядом, но вскоре он отвёл глаза.

Однако спустя пару лет начали приходить доклады. На востоке и севере — конклавы. Кучки выживших, которые каким-то чудом вытесняли ФЕДРА (то есть, самого же Шута!) с её же земель — шаг за шагом. За всем этим стоял... какой-то мужик.

Разведка назвала имя — Джоэл Миллер. Шуту оно ничего не сказало. Пустой звук. Позже выяснилось: бывший военный, а до Падения — владелец небольшого строительного бизнеса. Строитель! Клал кирпичи, месил бетон, пока мир не рухнул.

И теперь этот чухан с мозолистыми руками осмеливался бросать ему вызов!

Шут сжал нож в пальцах, лезвие блеснуло.

Сначала он не воспринимал этих выскочек — кучку оборванцев, что копошились в грязи, как черви. Шут посмеивался над их "конклавами", пока власть этого Миллера не начала разрастаться.

Его города укреплялись — стены росли, склады полнились, люди шли за ним, как за каким-то мессией.

Ярость, сука, вцепилась в кишки Шута. Сдавила его.

Какой-то прораб, какой-то грязный мужлан с винтовкой посмел бросить вызов ему, руководителю ФЕДРА, человеку, который переписал правила этого мира?

По началу его псы ходили в обносках, жрали помои, а всё равно держались — и это бесило ещё больше. Попытки раздавить Миллера проваливались: отряды возвращались с пустыми руками, базы горели, а этот сука ускользал.

Однажды Шут встретился с ним лицом к лицу — в какой-то дыре у путей, где воняло порохом и гнилью. Ублюдок оказался неплох в тактике, надо было признать, хоть и через зубы. С небольшой кучкой людей он размотал его отряд, как сопляков.

В конце Миллер, весь в крови и грязи, стоя над телами его людей, бросил Шуту прямо в лицо:

— В следующий раз это будут твои яйца.

Потом наступило перемирие — натянутое, как струна, — но Шут ничего не забыл.

История про яйца, правда, не его, а Миллера, позже вплелась в игру, как жирный мазок на холсте. Однажды ему шепнули, что у этого мужлана завелась любовница — какая-то малолетняя сучка. Шуту было плевать, с кем этот плебей тыкается в койке. Но он собирал портрет — каждый штрих, каждую трещину, каждый грязный секрет.

А потом — сюрприз, мать его. Миллер испепелил город Зеймана, снёс к чертям всё — дома, склады, даже ту вонючую дыру, где этот торгаш тряс оружием и человеческим мясом. Он убил всех.

И всё из-за чего?

Оказалось, Зейман случайно прихватил эту сучку в партию товара на сбыт. Шут чуть не подавился своим кофе, когда услышал, что Джоэл Миллер, сжёг целый город, потому что кто-то тронул его шлюшку. Идиот.

А потом ему передали "привет" от Миллера. Этот ублюдок отрубил голову офицеру — не абы кому, а члену управленческого состава соседнего штата, который позарился на девку. Голову, мать его!

И Миллер ещё постарался, чтобы посылка дошла: вколол курьеру двойную дозу адреналина, чтоб тот не сдох от увечий, которых ему наковырял.

Зарвавшийся урод! Плебей!

Но в этом дерьме был свой сладкий привкус. Шут понял: эта сучка взяла Миллера за яйца и крутила, как хотела. Он трясся над ней, бегал за ней, как пёс за течной сукой, готовый рвать глотки за её юбку.

И вот ЭТО уже было интересно.

Месть — это не блюдо, которое подают холодным. Это вообще не блюдо. Месть — это пила с зубьями, ржавая, тяжёлая, что встаёт на мясо и режет — медленно, пока кости не хрустнут.

И первые зубцы уже впились, когда Шут начал усиленно копать — глубоко, с упорством.

Оказалось, они с этой сучкой — инцестники. Дядя и племянница. Какая прелесть. Шуту было насрать, кем она ему приходится — хоть дочкой, хоть бабкой. Главное — эта девка сносила ему колпак и он, по всей видимости, был ею одержим.

Идеально...

Когда орда погнала беженцев в его столицу, Джоэл, как добрый самаритянин, открыл ворота. Вместе с этими вонючими оборванцами просочились его люди — лучшие из лучших. Они тихо вгрызались в толпу: шептали, подтачивали, аккуратно поджигали недовольство.

Среди его людей был Кук — молодой, с горящими глазами и уязвлённым эго. Он сразу опознал сучку Миллера. Селена МакЭндрюс — та самая, которую он знал с Училища. Шут сразу же разузнал про неё. Ничем не примечательная: средние оценки по всему, кроме литературы — там "отлично". Она сбежала из дальнего поселения ФЕДРА, и, похоже, Миллер подобрал её, как приблудного щенка.

Кук признался: она ему однажды не дала, вот и причина его рвения — хотел отыграться на этой суке. Носом рыл, информацию таскал, как верный пёс. Уязвлённое эго — ещё одна дырка, куда можно сунуть нож и крутануть. Шуту это нравилось.

Он расставлял механизмы, как часовщик с бомбой. Сначала подвёл к Джексонвиллю заряды — не абы какие, а такие, что разнесут всё к чертям. Разведка Миллера не спала, блеф бы не прокатил.

Это создало видимость: у Шута преимущество, и он мог стереть их в пыль. Так и было. Но зачем? Сместишь короля — и пешки твои. А кто дёрнется — полетит с доски.

Дальше — дело техники. Подбросить письмо от "Селены" — строчки, от которых у Миллера глаза бы на лоб полезли. Отравить несколько его шавок из ближнего круга и свалить на неё — свидетелей убить, чтоб не вякали.

Он собрал своих управленцев — Кроу и ещё двоих.

— Письмо — первое, — бросил Шут, крутя нож в пальцах. — Пусть думает, что она его кинула.

— А если не поверит? — Кроу прищурился.

— Поверит, — Шут ухмыльнулся. — Мы убедим его кровью. Докажем, что она продала его ради мести и... меня.

Офицеры рассмеялись.

— Сколько голов? — второй голос.

— Четыре. Может, пять. Все из его приближённых. Чтоб ему больнее было. Лишние языки отрежь. И сделай красиво.

— Передай это Куку, — добавил он, швырнув лист с планом на стол. — Пусть начинает. И чтоб всё выглядело так, будто она сама эту хрень затеяла. Улик побольше.

Осталось ждать, когда Миллер свалит из города. Если он реально был так одержим этой малолеткой, то отвод бомб его бы не купил — он бы её не сдал.

Шут приправил всё деталями: избили её отца — за пределами города, где люди Шута поймали его, как кролика, и отмудохали до слезливого месива. Первоклассный снайпер даже не успел поднять винтовку.

Господи, оба брата — конченые лохи!

Снимки — с кровью, соплями, мольбами — легли в письмо с требованиями. Чиз, нахрен, улыбочку!

Затем провернули теракты в городе и всё пошло как по маслу. Девку вывели из города — тихо, чисто, без шума.

Но на воде план чуть не сорвался. Какой-то старик-отшельник, вонючий псих из леса, перебил конвой Шута. А потом вышел на связь по их же рации.

— Если твои люди её тащат, значит, она тебе нужна, — прохрипел он. — Отдам за медикаменты для моей женщины. И вы нас не троните!

Шут хотел убить отчаянного старика с явным альцгеймером. Он был очень зол...

Но потом выдохнул. Карты легли лучше, чем он ждал. Хочешь спрятать дерево — зарой его в лесу. Пусть сидит там, пока не понадобится Шуту для финального аккорда.

И если б Селена сдохла там, он бы выкрутился — подкинул бы Миллеру её башку с запиской "судьба такая". Но этот сценарий был не так филигранен. А тут — жива, дышит, даже после родов не загнулась. Удача, мать её, была на её стороне. Немного.

Шут держал её там, чтобы забрать в нужный момент.

Это была его феерия — личный триумф, спектакль для одного зрителя.

Ярость помутила разум Миллера. Боль от потери — удар под дых. Но предательство? Это ломает до костей. И Миллер сделает ход. Глупый, отчаянный, слепой. Побежит за приманкой, как пёс за костью.

И, чёрт возьми, всё вышло потрясающе. Он пошёл.

Сводки приходили одна за другой. Точечные убийства — патруль на перекрёстке, двое с перерезанными глотками у старого моста, ещё трое с простреленными башками у заброшенного склада. Дорожка из тел тянулась за ним, будто он метил путь своей же кровью. И каждый раз этот хромой ублюдок ускользал.

Офицер зашёл к Шуту с докладом.

— Сэр, он движется к железнодорожным путям. Если пойдёт дальше, может выйти к нашим границам.

— Ну и пусть выходит, — Шут кивнул.

Он шагнул к карте, взял булавку и воткнул её в точку у станции — чуть южнее. Офицер смотрел, не понимая. Шут любил эти мгновения — когда его люди барахтаются в собственной тупости, а он уже видит финал.

— Прикажете его взять?

— Нет, — ответил он, не оборачиваясь. — Пусть побегает, окунётся в дерьмо мордой. А потом... мы устроим ему встречу.

Офицер кивнул и вышел, дверь за ним закрылась.

Миллер оказался примитивным идиотом. Менелай на Трою хоть с армией попёрся, а этот...

Этот пошёл один, потому что поверил во всё то, что подготовил ему Шут. Сожрал и вылизал миску.

Нет, серьёзно, он даже не ждал такого бреда. Что будет настолько легко. Миллер шёл прямо в его руки САМ.

Вот он, ключ, который Шут так долго искал. Девка была идеальной приманкой. Идеальным троянским, мать его, конём с бантиком на башке.

Надо отдать должное этому хромому уроду — прошёл через полстраны, через заражённых, грязь и пули, и всё ещё не сдох. Эта тяга, этот тупой, звериный напор... Если б не их вражда, не обстоятельства, Миллер был бы его лучшей боевой единицей, который с винтовкой наперевес рвал бы глотки по щелчку пальцев.

И он уже был на подходе.

— Привезите девку из Олд Пайна. Пора, — Шут отдал приказ подчиненным.

— Принято, сэр.

— А она, надеюсь, еще не родила? — Шут скривился, смахнув с плеча невидимую пыль. Он ненавидел младенцев — орущие, сопливые комки, от которых уши вяли, а нервы трещали.

— Старик передал, что роды прошли три недели назад.

Шут хмыкнул, уголок рта дёрнулся.

— Фу, какая мерзость. Но, чёрт возьми, вовремя — лучше не придумаешь.

— Джоэл уже в Сиэтле. Он пришёл, — влетел боец с докладом, его голос дрожал от спешки. — Один, как вы и сказали.

Губы Шута растянулись в улыбке. Мееедленно.

— Конечно, пришёл. Он предсказуем.

Он шагнул к окну, глядя на полигоны, где прожектора выхватывали куски ночи. Миллер сломан — не физически, пока что... но внутри уже трещит.

Шут раздавил его не пулями, не армией, а одной маленькой сучкой. Всё, что этот ублюдок строил — города, людей, веру в светлое будущее, — рассыпалось, стоило подкинуть ему достоверное предательство "Елены". Он шёл через полстраны, оставлял трупы. И теперь он здесь. Один.

Побитая шавка, которая даже не видит, что битва давно проиграна.

И когда он это осознает, будет поздно.

Шут поставит его на колени.