III Глава 68: Выхода нет
Ей казалось, будто её жизнь протекает в комнате, не имеющей выхода.
Иэн Макьюэн «Искупление»
***
Зима не отпускала. Весна казалась миражом, далёким воспоминанием. Морозы то слабели, то били с новой силой, будто ледяные когти впивались в нас, напоминая: лёд сойдёт, когда сам захочет.
Я не знала, какой сегодня день. Оставшиеся куски календаря были давно сожжены, и время теперь измерялось только тем, как быстро рос мой живот и как тяжело становилось передвигаться.
До родов осталось немного.
С каждым днём тело становилось чужим. Вес тянул вниз, спину ломило, ноги отекали, сердце колотилось, даже когда я сидела неподвижно. Оно стучало за двоих.
Еда стала зацикленной мыслью. Истеричной необходимостью. Она была жизнью — моей, его. Хершиль приносил мясо — то оленье, то заячье, то ещё чёрт знает чьё. Как он охотился в этом аду, я не понимала. Иногда он возвращался с пустыми руками, и его молчание резало острее ножа.
Но только мяса было недостаточно. Всё чаще я чувствовала, как кружится голова, как ломит зубы, как кожу тянет изнутри. Чего-то не хватало — я чувствовала это в костях. Молли нашла мел в скаутском домике — старую коробку с цветными кусками. Протянула мне её с неловкой улыбкой:
— Может, хоть так будет легче...
Я грызла его. Скрипучий, гадкий, он хрустел на зубах, оставлял меловую пыль во рту. Организм был так истощён, что вкус перестал быть отвратительным — сухая горечь стала почти сладкой. Не знаю, спасал ли он меня, но это лучше, чем ничего.
Каждую ночь я засыпала, укладывая ладонь на живот. Едва уловимые толчки — слабые, но живые — пробивались сквозь кожу. Мой ребёнок. Я шептала в темноту:
— Живи. Только живи. Живи ради меня. Ради нас.
И каждое утро, когда открывала глаза, я шептала это снова. Каждый раз сердце замирало — вдруг он замолчал за ночь? Вдруг он умер, пока я спала? Я ждала этих движений, как приговора, вслушивалась в себя, боясь тишины внутри.
Мы держались на краю. Как всегда.
Хершиль охотился, рубил дрова, когда заражённые отходили, обходил округу. Молли стирала, разделывала туши, штопала наше тряпьё, пока пальцы не синели. Я таскала воду, хоть спина выла от боли, варила мясо, хоть руки тряслись. Всё то же, что и они, только с животом, который тянул меня к земле. А Дория слабела. Приступы душили её, паника била чаще, она спала дни напролёт, будто угасала.
Однажды ночью ветер стих. Ледяной воздух смягчился, в щели просочился запах сырости — первый вздох весны. Я лежала, прижав ладони к животу, и вдруг он толкнулся — резко, сильно, не так, как раньше. Живой. Слёзы хлынули сами собой.
— Воробушек мой... — шептала я.
Лёд трещал. Хершиль принёс рыбу — тощую, костлявую, но свежую. Мы ели молча, жадно, выскребая кости.
Но я не просто ждала. Гнить в этих стенах, как они сами, я не могла. Дория учила меня. Она листала старую книгу по ботанике — пожелтевшие страницы, выцветшие рисунки, — водила тонким пальцем по строчкам.
— Тысячелистник. От кровотечений. Им я тебе рану промывала.
— Помню, — кивнула я.
— Валериана. Успокоит, если придётся. Мне уже не помогает...
— А это? — ткнула я в лист.
Я училась этому, потому что это была ещё одна грань выживания — знать, как помочь себе и ребёнку. Жадно хватала каждую крупицу, что могла спасти нас.
Сушёные травы шуршали шуршали в её тонких пальцах Дории, когда она показывала мне, как правильно их обрабатывать, как различать по запаху, по прожилкам, по форме лепестков. Я впитывала каждое слово, каждый жест. Смотрела на её бледное лицо, на тени под глазами и знала: она не дотянет до лета.
***
Снег растаял резко, будто его никогда и не было. Птицы вернулись, их голоса заполняли воздух, как напоминание о том, что зима отступила.
Весна разлилась тёплыми лужами, пропахла сырой землёй, разбудила траву.
Даже заражённые будто затаились. То ли долгая зима выморозила их,
то ли ушли дальше, в поисках добычи.Мы не знали. Мы ждали. Ждали, когда лёд растает, вода освободится, и мы сможем покинуть это место.
И вот он — этот день.
Вещи у входа — тощая сумка, завязанная узлом, фляги с водой, мешочек с остатками еды. Всё, что у нас было. Всё, что могли унести.
— Готовы, — тихо сказала Молли, закидывая ремень сумки на плечо.
Я кивнула. Я тоже была готова.
Мы собирались молча, заранее, чтобы не разбудить Дорию. Её травма вспыхнула бы от наших шагов, от звука сумок — ещё одна паника, ещё один приступ. Я склонилась к ней, коснулась губами её холодного лба. Она спала.
— Прости, — шепнула я. — Мы не можем остаться.
Я поднялась, развернулась к Молли.
— Идём.
Шагнули за порог. Тёплый ветер лизнул лицо, солнце ударило в глаза.
Я чувствовала прилив сил.
Мы уже подходили к тропинке, ведущей к лодочной станции, когда услышали шаги. Быстрые, спешные. Хершиль бежал к нам, его лицо было белее мела, рот раскрывался, но не мог произнести слова.
— Что? — я сжала ремни сумки. — Что случилось?!
— Лодки... — он задыхался, — крыша... пристань... обвалилась!
Земля ушла у меня из-под ног.
— Что?
— Крыша рухнула! Всё погребло под обломками!
Я сорвалась с места, забыв о тяжести в теле, о ногах, которые едва держали.
— Селена, подожди! — крикнула Молли.
Грязь чавкала под ногами, липла к сапогам. Я мчалась вниз по тропе, спотыкаясь на каждом шаге.
Внизу, где должна была быть лодочная станция, теперь лежала груда покорёженных досок и балок.
Я сделала последний шаг, и ноги поехали. Грязь подо мной была слишком скользкой. Я бы рухнула вперёд, если бы в последний момент Хершиль не схватил меня за руку.
— Осторожно!
Я вырвалась, шагнула вперёд.
— Нет... нет... нет... — прошептала, всматриваясь в завалы.
Лодки.
Их не было.
Только обломки торчали из воды — расколотые, полузатопленные.
Вода поглотила всё.
Я упала на колени, вцепившись пальцами в мокрое дерево, пытаясь приподнять одну из балок, но она не поддавалась.
— Нет! — вскрикнула я, снова и снова вжимая пальцы в дерево, в кровь сдирая кожу. — Мы не можем остаться! Мы не можем!
Чьи-то руки схватили меня за плечи, дёрнули назад.
— Селена, хватит! — голос Хершиля.
— Мы выберемся, мы обязательно выберемся, только не сейчас! — Молли прижимала меня к себе, удерживала.
Острая, резкая боль вспыхнула внутри, полоснула под рёбрами. Я вскрикнула, схватилась за живот.
Хершиль подхватил меня на руки.
Я стиснула зубы, прижимая ладони к животу. Слёзы жгли глаза, дыхание рвалось.
— Не умирай, — прохрипела я ему. — Прости меня. Прости...
***
Я лежала на тюфяке, скрученная, холодная, пустая. Я не чувствовала ничего, кроме темноты внутри себя. Последняя надежда оказалась похоронена под теми завалами.
— Тебе нужно отдыхать, — голос Молли был тихим.
Я не ответила. Слова застряли где-то в горле.
— Ты слышишь меня, Селена?
Я закрыла глаза. Я слышала. Я слышала всё. Как трещат ветки за окном, как скрипит хибара от ветра, как Дория тихо бормочет что-то себе под нос, сидя в углу.
Слышала каждый звук, кроме тех, что ждала. Ни гула машин, ни рокота вертолёта над SOS, что мы выложили брёвнами. Ни его голоса — грубого, родного, обещающего конец этому аду.
— Селена, ты должна беречь себя, родная, — Молли придвинулась ближе. — Тебе нельзя нервничать. Мы не можем позволить, чтобы ребёнок родился раньше срока.
— У нас больше нет надежды... — выдохнула я в матрас, сиплым, мёртвым голосом.
— Есть. Она скоро появится.
Её пальцы коснулись моей руки, сжали её.
— Нам осталось продержаться месяц. Ещё месяц, и ты родишь.
Я молчала.
Я больше не верила в надежду.