The Last of Us: Предел

— Где-то же есть хорошие люди. Ты сам говорил.

— Говорил. 

— Ну и где же они? 

— Прячутся.

— От кого? 

— Друг от друга. 

Кормак Маккарти «Дорога»

***

— Счастье, что не загноилось, — Дория задумчиво проводит пальцами вдоль разорванных краёв раны.

— Будем промывать отваром тысячелистника. Он у меня засушенный ещё остался, — продолжает она, не поднимая глаз. — Помогает от воспаления.

Я киваю.

— Не щиплет?

— Нет, — выдыхаю я.

— Терпишь, значит.

Дория продолжает аккуратно обрабатывать рану. А у меня чувство поднимается, будто я не человек, а старый потрёпанный пергамент, который нельзя повредить ещё сильнее.

Я смотрю на свою руку. Свежая, криво зашитая, красная с надрывом рана разорвала шрам, который я так любила. Тот, который знала наизусть, водила по нему пальцами, чувствовала шершавость тонкой линии под подушечками. Я целовала его, оставляя на коже тёплые поцелуи.

Шрам от бляшки ремня.

Металл рассёк кожу до мяса, кровь стекала по предплечью, капая на дощатый пол. Ремень со свистом рассёк воздух, словно оголённый нерв, когда я выкрикнула в лицо Джоэлу, что не принадлежу ему. Что он не имеет права. Что я уйду. Что он для меня никто.

Это был наш предел. Грань.

Или переступить её — или... Нет. Не было никакого «или».

Он убил за меня в ту ночь. Из ревности. Без раздумий. Без колебаний. И ударил, когда я бросила ему вызов. Когда сказала, что он не может мною владеть.

Я помню, как его взгляд замер. Как в воздухе зависло молчание — плотное, тяжёлое, непробиваемое. Как он стискивал зубы, как жилка дёрнулась на шее, как в глубине его глаз зажглась чёрная вспышка того, что рвалось наружу уже слишком долго.

Свист ремня. Удар. Раскаяние. Поцелуй. Мой вкус на его губах. Его пальцы внутри меня. Он попробовал меня — там, на крыльце, под тёплым летним ветром.

В тот вечер он впервые произнёс моё имя.

Не холодное «ты».

Не привычное «Птенчик».

Селена.

И в этот момент мир вокруг нас рухнул, потому что уже не осталось ничего, кроме него и меня.

Я сжимаю пальцы в кулак, но Дория тут же щёлкает языком:

— Не напрягай руку. Пусть заживёт как надо.

Я не отвечаю. Только смотрю на свой изломанный, переписанный кожей след прошлого и думаю — пусть бы он остался. Пусть бы не заживал. Пусть бы напоминал.

— Главное, что малыш в порядке, — встревоженно говорит Молли, заглядывая мне в лицо. — Да ведь?

— Да, с ним всё хорошо.

Положила ладонь на живот. Тепло разлилось под пальцами, мягкое, живое. Через мгновение — лёгкий, едва ощутимый толчок изнутри. Затем ещё один. Слабый, но уверенный, будто он тоже хотел подтвердить мои слова.

— Он пинается, — улыбнулась я одними губами.

Вот оно моё главное напоминание.

Если бы не ребёнок... Если бы не он, я бы давно сошла с ума. Я бы скулила от боли уткнувшись лицом в сырой матрас, закусывая его угол зубами, обливаясь слезами и хрипя от боли. Тоска по Джоэлу разрывала меня изнутри. Если бы не ребёнок, я бы уже сорвалась в бездну отчаяния.

Но у меня больше не было право на слабость.

Реальность снова и снова вонзала в меня когти, но теперь она не просто заставляла смотреть правде в глаза — она разрывала мне грудь изнутри, выпуская осознание, от которого холодела кровь.

Мы заперты.

И мы умираем.

Можем сразу, в один миг, а можем голодно, безмолвно, как зверь, угасающий в цепях — медленно, мучительно, без надежды на свободу.

Все эти месяцы я видела правду. Видела, как ветхие стены лагеря «Олд-Пайн» скрипят под ветром, как выцветшие вывески с именами детей, когда-то бегавших здесь, мерцают в лунном свете, будто шёпот призраков. Я видела их имена и думала — а сколько детей погибло здесь? Сколько их крошечных костей укрыто в этой земле, в этих хижинах, в этих, чёрт возьми, подвалах?

И теперь я должна была спросить себя: станет ли мой ребёнок одним из них? Сожрёт ли его это место, которое уже насытилось детскими костями?

Нет. Никогда. Я не позволю.

Джоэл ищет меня. Он всегда приходил за мной. Он бы никогда не оставил меня, не смирился бы с мыслью, что я исчезла и не важно сколько времени прошло.

И ведь он не просто искал — он воевал. Разбирался с ублюдками из ФЕДРА, которые посмели угрожать его людям, городу. Сердце заходилось при одной мысли о том, во что это вылилось. Война была развязана, и каждую секунду моему мужу грозила опасность. Каждую.

Но где он сейчас?

Боже... Как он страдает, как сходит с ума. Сейчас и все эти месяцы.

Эта мысль вонзается в грудь ледяным шипом, замёрзшим добела. Я вижу его в своём воображении — иссушенного, поломанного, одержимого поисками. Вижу, как он не спит ночами, выслеживая следы, которые обрываются в никуда. Вижу, как он выходит на охоту, загоняя каждого, кто мог хотя бы краем уха слышать что-то обо мне. Вижу его в темноте, сидящим на краю кровати, сжимая в руках моё платье, вдыхая мой запах, которого с каждым днём становится всё меньше.

Пришедшая весна не принесла облегчения. Она ударила наотмашь, раскрыв передо мной всю бездну того, как много времени прошло.

И могло пройти ещё больше...

Если бы я могла закричать, так чтобы он услышал. Если бы могла дотянуться, дотронуться, хоть на миг, просто чтобы он знал — я жива.

Но я не могу.

Он ищет меня.

Но что, если он никогда меня не найдёт?

Мы затеряны посреди ничто. Глушь, сотни миль глухих лесов, заброшенных дорог, рек, тлеющих городов-призраков, кишащих заражёнными. А между всем этим хаосом — орды.

Там, где заперта я, нет ориентиров, нет опорных точек, только бескрайние руины мира, погребённого под пеплом Падения.

И я должна выбраться сама. До того, как родится ребёнок.

Мы уже голодаем. Сегодня — едва терпимо, завтра — будет хуже, а потом... Потом может не остаться даже завтра. Сейчас мне хватает сил, но что будет после родов? Будет ли у меня молоко? Выработается ли оно в этом стрессе, в этом истощённом теле? Чем я его накормлю, если нет? Вяленым мясом? Горсткой скисших ягод? Сушёной травой? Как долго он сможет продержаться на этом, прежде чем умрёт у меня на руках, обессиленный, крохотный, сжимающий в кулачках мою грудь и ждущий, что мама утолит его голод?

А когда он закричит? Если его плач разнесётся по этим гнилым стенам, прорвётся сквозь доски, через которые свистит ветер? Кордицепс доберётся до моего малыша раньше, чем я успею его спасти.

Господи...

***

Я смотрела на карту, вцепившись в неё пальцами. Глаза метались по линиям дорог, границам, изгибам рек. Сердце стучало где-то в горле, а в висках шумело. Я не видела ничего, кроме этих тонких, выцветших чернил.

Воздух вырвался из лёгких, когда я нашла то самое название.

Джексонвилль.

Двенадцать букв полоснули болью и тоской так, что дрожь прокатилась по всему телу, и в глазах защипало от подступивших слёз.

Я сжала губы, моргнула, прогоняя слёзы, и быстро провела пальцами по бумаге. Мелкие символы, пометки, кривые линии, пересекающиеся пути. Дальше... ещё дальше... слишком далеко тот самый город, ближайший к «Олд-Пайн».

Я скользнула пальцем вверх, вдоль голубоватой извилистой линии реки. Она начиналась где-то в нижнем углу карты тонкой, еле заметной жилкой, постепенно расширяясь, извиваясь петлями, прорываясь сквозь контуры холмов и лесов. Река делала резкий изгиб на восток, разбиваясь на ответвления, а затем вновь собиралась в единую полосу, которая вела к практически к Джексонвиллю.

Молли подошла ко мне, заглядывая через плечо.

— Подай мне вторую карту, — тихо попросила я, не отрывая взгляда от бумаги.

— Она там? — Молли кивнула на сумку.

— Да.

Она достала свёрнутый лист. Я разложила его рядом. Карта местности лагеря. Я нашла её среди личных вещей скаутов

— Что мы ищём? — Молли едва слышно выдохнула.

— Выход.

Пунктирные отметки мостиков, пересекающих ручьи. Дорога к старой столовой, рядом обозначены водонапорная башня. Чуть дальше – ограждённая зона, когда-то тренировочная площадка или место для стрельбы из лука. Беседка у обрыва. Я прищурилась, цепляясь взглядом за небольшую отметку на самом краю бумаги. Стершееся название, слабый контур строения.

Лодочная станция.

— Мне нужно проверить лодки. Лагерь наверняка имел их в запасе. Скаутов обучали гребле и сплаву по реке. Если осталась хоть одна, если удастся найти вёсла... Я уйду, как только растает лёд.

Если Джоэл не найдет меня раньше.

— Я с тобой.

Щемящее чувство сжало сердце. Это были слова, которые я слышала от неё не в первый раз. Мне хотелось ответить сразу, но слова застряли в горле.

— Ох... Молли...

Тихий выдох. Почти шёпот.

Она не отвела взгляда.

— Я здесь не останусь.

В углу, на грубой лежанке, Дория тихо замычала во сне. Её дыхание сбивалось, пальцы дрожали. В последнее время панические атаки мучили её всё чаще. Измученная, она подолгу спала, но даже во сне не находила покоя.

Я провела рукой по карте, стараясь сосредоточиться.

— Если удастся найти лодку, к моменту спуска я буду на последних месяцах беременности. По правде, я не справлюсь без тебя.

Где-то внутри я уже знала: даже если в лагере были моторные лодки, топлива для них не осталось. Это была роскошь, слишком дорогая для обстоятельств, в которых мы оказались.

— Я знаю. И поэтому я не отпущу тебя одну.

Её голос прозвучал ровно, но в нём была та редкая глубина, которую можно услышать только у тех, кто уже слишком рано повзрослел.

Я обняла её, крепко, по-настоящему. Молли сначала замерла, но затем медленно сжала пальцы на моей спине.

— Молли, если бы не я, ты бы здесь никогда не оказалась. Прости меня...

— Ты дала мне дом, — ответила она негромко. — Даже если он оказался таким.

Я закрыла глаза на секунду, позволив этим словам осесть где-то глубоко внутри.

— Мы выберемся отсюда вместе, — пообещала я, чуть отстраняясь, но не разжимая объятий. — Я обещаю. Мы сделаем это вместе.

Я почувствовала, как Молли кивнула мне в плечо.

Тихий, сдавленный звук заставил меня вздрогнуть.

— Что... что вы сказали?

Дория приподнялась на локтях, её лицо было бледным, испарина выступила на лбу. В глазах метался страх. Губы дрожали, дыхание сбивалось.

— Вы уходите отсюда? — Голос её задрожал, и я почувствовала, как Молли напряглась рядом.

— Вам нельзя... — выдохнула женщина. — Мы не можем уйти. Мы не можем закончить так... так, как... — Её голос сорвался в шёпот, глаза затравленно забегали. — Как мои девочки...

Она сжала голову ладонями, закачалась, тяжело дыша.

— Дория... — Молли осторожно опустилась рядом, её рука легла женщине на плечо. — Всё хорошо...

— Нет... — Дория задохнулась, судорожно хватая воздух. Паническая атака накрыла её, как набегающая волна. — Нет, вы не понимаете... Если вы уйдёте... Если вы уйдёте, вы тоже...

— Мне очень жаль твоих дочерей, Дория, — сказала я мягко. — Но мы не можем здесь оставаться.

Она задохнулась, её тело начало мелко трястись.

— Н-нет... Нет...

Её руки вцепились в Молли, суставы побелели от напряжения.

— Я позову Хершиля, — сказала я, и двинулась к выходу, но он уже стоял в дверном проёме.

— Отойдите, — твёрдо сказал он.

Молли осторожно разжала пальцы Дории и, не говоря ни слова, отступила, позволяя Хершилю занять её место.

Он присел рядом и взял её за запястье.

— Дыши медленно, дорогая, — тихо сказал он, настойчиво удерживая её дрожащую руку. — Я здесь.

— Останови наших девочек... Они же умрут... Они снова умрут, — она тяжело дышала, её глаза метались по комнате.

Хершиль гладил её по спине, лицу, успокивая. Ещё несколько долгих минут, и её веки дрогнули. Постепенно тело расслабилось, а судорожные вдохи превратились в ровное, глубокое дыхание. Дория заснула.

Хершиль наконец выпрямился и подошёл ко мне. Он бросил взгляд на разложенные на столе карты, нахмурился.

— У неё начался приступ, когда она услышала мои слова о том, что мы с Молли собираемся уйти, — сказала я тихо, не сводя глаз с его лица.

Он не сводил взгляда с карты.

— Покажи мне пристань с лодками.

Я почувствовала, как его взгляд стал тяжелее.

— Не будем говорить об этом здесь, — он кивнул на дверь. — Иди за мной.

Я быстро свернула карту, засунула её в карман куртки и шагнула за ним.

Хершиль шёл впереди, уверенными шагами удаляясь от хижины. Я двигалась за ним, по обыкновению сжимая нож в руке. Снег под ногами уже подтаял, становился вязким, забивался в дырявые ботинки.

Внезапно он резко остановился, развернулся ко мне и сжал губы в тонкую линию.

— Куда собрались? — его голос был холоден. — Совсем с головой не дружите? Там вас ждёт смерть. Я же уже объяснял про реки и...

— А здесь нас не ждет смерть? — перебила я его. — По мне так она уже скребётся в дверь.

— Мы живём так уже не первый год.

— И он может стать последним.

Хершиль стиснул зубы, его взгляд метнулся в сторону ограды, застыв на скрипящем от ветра заборе.

— Возможно, в будущем мы найдём место лучше, а пока что мы живём здесь.

Я покачала головой.

— Это не жизнь, Хершиль. Это сущий ад. Каждый день мы на волосок от смерти. Мы вздрагиваем от каждого звука, боимся ночи, боимся дня. Посмотри, где мы. Обернись. — Я развела руки в стороны. — Это не поселение. Это не бывший лагерь для скаутов. Это могила. Моя. Твоя. Дории. — Я указала на хижину за его спиной. — Наша.

Хершиль молчал.

— Мы должны попробовать выбраться отсюда, — продолжила я. — Здесь есть лодочная станция. Я хочу на неё посмотреть. Ты давно проверял её? Что там с лодками?

Он перевёл на меня тяжёлый взгляд, всматриваясь прямо в глаза.

Молчание затянулось. Оно повисло между нами.

— Когда видел в последний раз станцию, лодки были на месте, — наконец сказал он.

Я почувствовала, как внутри вспыхивает надежда.

— Пойдёмте с нами. В Джексонвилле хватит места на всех.

— Мы больше никогда не примкнём ни к какому сообществу, — процедил он. Его седые брови сведены, он метает на меня гневный взгляд. — Никогда. Хотите попробовать найти ваш... Джексонвилль, пожалуйста. Взять лодку и отправиться по воде, — он опустил взгляд на мой живот. — Прекрасно. Но я и Дория не составим вам компанию.

— Почему?

Он резко шагнул ко мне, и его голос стал почти шершавым от презрения.

— Все эти ваши города, поселения, — его губы скривились в презрительной усмешке, и он сплюнул на снег, — это клоака, сборище поганых мерзавцев. Я видел и на своей шкуре знаю, чем заканчивается жизнь в таких «сообществах». Люди, не способные выжить наедине с собой, всегда ищут, к кому бы присосаться. Идите в ваш Джексонвилль, если хотите, но не ждите, что я приведу Дорию в этот ад. Туда, где каждый будет предавать ради куска мяса и куска тепла. Убивать и насиловать. Нет. Я не позволю ей попасть в этот ад.

Он остановился, тяжело выдохнув, и его взгляд, полон боли и решимости, встретился с моим.

— Я не буду частью этого, и вы тоже не будете.

— Ты нам не был! Джексонвилль не такой. Люди там... — пыталась я объяснить, но он перебил меня.

— Люди там такие же.

— Послушай меня, Хершиль. Там безопасно. Мой муж — глава города. У него есть все ресурсы, целый укреплённый мир, армия! Это не какая-то бандитская шайка, а новая власть в этом проклятом мире Падения. Вам не нужно будет прятаться, бояться, что кто-то однажды заявится в дом. Вы вздохнёте впервые от ненадобности выживать.

— Ты помог нам с Молли. Ты вытащил нас тогда на плоту, защитил. Если бы не ты, я не представляю, куда бы мы попали. Должно быть, я была бы в плену у ФЕДРА, и неизвестно, чтобы там со мной сделали бы, как с женщиной их главного врага. Ты спас меня, когда я была беременной.

— Когда мой муж узнает про это... — продолжала я, — Джоэл возвысит тебя до небес. Он оценит твои действия по отношению ко мне. У вас с Дорией будет всё, что пожелаете. Он вознаградит вас жильём, безопасностью, бесконечным запасом продовольствия, медициной. У нас в городе есть врачи, чёрт возьми! Как ты думаешь, как долго Дория протянет? У неё срывы всё чаще и чаще. Её рассудок уже повреждён. Ещё немного — и она окончательно сойдёт с ума!

— Тише, — процедил он сквозь зубы, нависая надо мной.

— Джексонвилль, город, — передразнил он меня в злой гримасе. Я впервые видела его эмоции. Прежде он всегда был холоден, немногословен.

— Я же тебе не рассказывал, как именно умерли дочери Дории? Мы примкнули к небольшой группе. Когда начались все эти взрывы, когда не было других путей... Мы верили им. Оказались среди тех, кто был готов выжить. Знаешь, с ними даже было неплохо. КПД от каждого был весомый, — сказал он, очевидно намекая на нас с Молли. — Но однажды, как это часто бывает, что-то пошло не так.

Пауза.

— Когда я вернулся с охоты, обнаружил Дорию всю в крови и едва живой. А девочек я даже.. я... их тела не сразу узнал. Они... эти ублюдки, с которыми мы жили рука об руку, насиловали девочек. До полусмерти.

Я услышала, как его голос дрогнул, и, хотя он продолжал говорить.

— Когда они... — его голос надломился. — Когда они продолжили свою жестокость и разорвали их, они перешли к другим частям. Они слишком громко кричали. Их убили. Убили выстрелами в лицо. И это всё происходило на глазах у Дории. Я успел вовремя... но не достаточно вовремя, чтобы предотвратить насилие по отношению и к ней. Я, блять, не успел.

Он замолчал. Я не могла говорить, не могла сказать ни слова. Внутри оглушала боль от вещей, которые могли происходить в этом проклятом мире.

— Дория отдала всё, что могла. Второй раз мы такой цены не заплатим, — закончил он.

— И у меня нет ни малейшего шанса убедить тебя в том, что подобное никогда не повторится в городе под полной протекцией моего мужа?

— Ни единого.

Мы смотрели друг другу в глаза. Я кивнула, принимая его слова как окончательное решение. Не было смысла спорить.

— Покажи мне станцию.

— Позже. Я хочу сделать ещё один обход, — он отвёл взгляд от меня.

— Сейчас. Ты покажешь мне лодки сейчас.

И он, словно почувствовав, что я не отступлю, хмыкнул:

— Пошли. Не отставай.

Лодочная станция выглядела заброшенной, как и всё здесь. Она была расположена под старым, обветшалым навесом. Ржавые металлические лодки покосились от времени. Тяжёлые вёсла лежали рядом, покрытые пылью и следами влаги.

— Моторы есть?

— Ржавые давно. Бензина тоже нет.

Я кивнула и посмотрела на пустые бочки и остатки сырого металла, обложенные ветошью.

— Поможешь нам спустить лодки на воду?

Он тяжело вздохнул и закатил глаза.

— Да.

— Хорошо. Мы скоро уйдем.