III Глава 60: У Исави
Темнота окружала меня, холодная, липкая, тянущая вниз. Я не дышал. В груди давило, рёбра сжимало железными обручами, лёгкие горели, как после затяжного бега. Я уходил глубже. Где-то там, наверху, за тяжёлой чёрной водой, был воздух, но меня туда не пускало.
Ты уже здесь.
Здесь — это где? В могиле? В аду? В пустоте?
— Джоэл...
Голос пробился сквозь глухую воду, разорвал вязкую мглу. Низкий, хриплый от боли и тоски, от затаённой ярости, от бесконечной, пожирающей всё на своём пути любви. Голос, который жил во мне. Который держал меня за горло, даже когда молчал. Который гнал меня сквозь пепел и кровь, сквозь ледяные воды и скалистые пустоши. Голос, в котором было отчаяние, нежность и безумие. Тотальная власть надо мной.
Я готов был за него умереть.
Селена.
Я пытался увидеть её, но видел только блики на чёрной воде. Они складывались в очертания — глаза, губы, рука, протянутая ко мне. Я тянулся в ответ, но пальцы прошли сквозь её ладонь.
Нет. Нет, девочка... не уходи.
Но она уходила. Лик терял очертания, размывался, и я тоже тянулся за ней — вверх, к свету, к жизни.
Рывок. Грудь взорвалась болью. Что-то сдавило меня изнутри, разорвало ткань мира и выбросило наружу.
Воздух хлынул в лёгкие. Я кашлянул, пытаясь выбросить воду из себя, согнулся, как будто меня ударили. Мир был расплывчатым, но уже не чёрным. Я жил.
Картинка перед глазами прыгала, будто кто-то дёргал её за нитки. Потолок? Крыша? Стены? Запах — землистый, сырой, с оттенком дыма.
Кто-то двигался рядом. Темноволосая женщина. Лицо мелькнуло, но тут же растаяло, и я снова провалился. В этот раз не в смерть. Просто в темноту.
***
Я вижу женщину. Темные волосы, рассыпавшиеся по плечам. Миндалевидные глаза. Смуглая кожа.
— Sich'ta отбила тебя у духов. Но она не может бороться за тебя, — голос пробивается сквозь вязкую мглу. Спокойный. Откуда-то издалека.
Мир вокруг медленно растворяется, погружает в пустоту. Небытие окутывает меня, словно тёплая трясина. Тело проваливается глубже, но что-то останавливает. Легчайшее прикосновение. Пёрышки скользят по коже. Лёгкие, невесомые.
Птичка. Как дыхание на щеке. Как касание на запястье. Как пронзающая насквозь тоска.
Что-то твёрдое касается губ. Голову приподнимают, вода проникает в рот. Осторожно, понемногу. Глоток. Второй.
Жажда.
— Пей... Пей воду.
Я пью. Тёплая влага наполняет пересохшее горло, разливается по нутру.
Потом – вонь. В нос ударяет резкий, густой и тягучий запах. Желудок сжимается в комок. Я разлагаюсь?
— Это рыбий жир с отваром. Тебе нужно пить.
Голос звучит ближе. Пустота накрывает снова, но слова цепляются за сознание.
— Ты хочешь жить, — женщина говорит твёрдо.
Жить? Что такое жить? Идти за ней. Найти. Ненавидеть. Любить. Подыхать. Изнывать.
Если жизнь – она...
— Вот так, да... Вот так. Почти всё.
Пальцы скользят по лбу. Ткань касается кожи. Кто-то убирает влажные пряди волос со лба.
— А теперь спи. Ты будешь жить.
***
Исави осторожно опустила чашу с отваром, наблюдая за мужчиной, который уже несколько дней не приходил в себя. Сильное, крупное тело — но осунувшееся, исхудавшее. Раны на груди, уже зашитые её руками, тянулись свежими шрамами. Грубая кожа на плечах, испещрённая старыми рубцами, говорила о прошлом, полном боли. Волосы тёмные, но в прядях вплетена седина. В бороде тоже. След времени, упрямо берущий своё.
Он был вынослив, сильнее большинства тех, кого она видела. Но даже сильный зверь истощается, когда его ранят.
Исави осторожно наклонилась, приподняла его голову и поднесла чашу к потрескавшимся губам. Он инстинктивно потянулся, сделал несколько глотков — и вдруг пальцы сжались на её запястье.
Сильные, грубые с мозолями. И уже тёплые.
— Где я?
Голос был хриплый, словно ржавое лезвие, но в нём чувствовалась сила. Исави встретила его взгляд и невольно замерла.
Глаза волка.
Тёмные, пронизывающие, полные угрозы и первобытной ярости. Зверь, очнувшийся после долгой, мучительной борьбы, готовый продолжать драться.
Она не отвела взгляд.
— Там, где духи решили оставить тебе дыхание.
Его глаза начали осматриваться, бегло, но цепко, оценивающе. Он моргнул несколько раз, словно пытаясь прояснить сознание, и снова закрыл веки.
Хватка на её запястье ослабла.
Волк ещё не был готов.
Но Исави знала — скоро он снова откроет глаза.
***
Луны сменяли свои циклы, тени удлинялись и сокращались, время текло так, как ему было угодно.
Охотник всё ещё был здесь.
Его тело заживало, быстрее, чем у многих, но всё же не так быстро, как ему хотелось бы. Исави видела это в его глазах, когда он молча принимал её отвары, когда стиснутыми зубами терпел прикосновения к ранам. Те затягивались, оставляя грубые, неровные рубцы. Кожа ещё натянута, чувствительна, но в ней уже не было огня. Огонь ушёл.
Но вот колено...
Здесь не было простого заживления.
Под кожей скрывался металл. Она чувствовала его, касаясь кожи кончиками пальцев, чувствуя холод глубоко внутри ткани. Это чужеродное, это неправильное. Врачи сшили его изнутри, сдержали разрыв металлом, но они не видели того, что видела она.
Колено знало, что не принадлежит телу. Травма оставалась глубже, чем могли дотянуться её руки, глубже, чем могли добраться её настои. Это было в его крови, в его мышцах, в самой его кости. Рана, что никогда не станет прошлым.
Он пришёл в себя. Полностью.
Вставал — но не без помощи.
Исави не спрашивала, чего это стоило. Она знала.
Он принимал руку, если она её предлагала, но не дольше, чем требовалось. Не смотрел в глаза, когда морщился от боли. Порой в нём ещё плескалось упрямство — оно сверкало в взгляде, сжималось в кулаке, когда ноги подкашивались.
Но он ходил.
Она дала ему трость. Крепкую.
Когда-то она принадлежала её отцу, Сика'то, и Исави решила её сохранить. Нельзя просто выбрасывать вещи, что держали сильных. Те, что помогали, что несли на себе отпечаток духа.
Выточенная из дерева, что стояло у реки десятки лет, напитанное солнцем, дождями и корнями земли. Дерево, что помнило мир до того, как он умер. Отец всегда говорил: сила в том, что остаётся.
Теперь она принадлежала другому охотнику. Тому, что снова стоял на ногах.
***
Охотник ещё не восстановился полностью. На самом деле, он никогда уже не будет прежним. Не из-за ран, что Злые оставили ему там, между хребтами гор, а из-за той другой боли, что засела в нём глубже стрел и лезвий. Той, что не заживала, сколько ни перевязывай раны, не затихала, сколько ни дави на неё ладонью.
Она не лилась кровью, но истекала из него с каждым взглядом в пустоту. С каждым молчанием.
Исави видела, как он борется с ней. Как заглушает, не давая себе права ослабеть. Но она была там. И не собиралась уходить.
Он нёс её в себе. Как клеймо. Как проклятие. Как имя, которое нельзя произносить.
Исави чувствовала её. Пыталась разгадать. Но понимала — это не её война.
***
Его связки всё ещё болели, тянули при каждом шаге, напоминая, что сила теперь стоила ему боли. Прожжённая рана на плече ноющая, сковывающая, как заклинание, наложенное Злыми. А внутри, в крови, глубже, чем можно было достать, ползло то, что он принёс оттуда — откуда он вернулся, когда не должен был. Смазанная чем-то стрела. Чего-то в нём теперь стало меньше, а чего-то — больше.
Исави пыталась это вывести, надеясь, что его заступница услышит её. Она просила её об этом.
Охотник не спешил. Он ждал.
Ещё не время уходить. Он залечивался, восполнял силы, словно зверь, затаившийся в логове перед новым, хищным прыжком.
Он двигался по двору, ощупывал взглядом пространство вокруг её дома, подмечая, как солнце ложится на снег, как ветер меняет направление, как река несёт ледяные крошки вниз по течению. Он не просто смотрел, он считывал.
Тесак — длинный, тяжелее, чем её руки привыкли держать, — он забрал из её дома без слов. Сжимал его, как нечто само собой разумеющееся. Как продолжение себя.
Он стоял, прислонившись плечом к деревянному столбу, широкая фигура казалась высеченной из камня. Крупный, сильный, даже ослабленный — как-то так, что нельзя было подумать, будто он когда-либо мог быть сломлен.
Низкое солнце резало его профиль — жёсткие скулы, заострённые черты, седину, прорезавшую густую бороду. Он был старше, чем те, кого к ней духи приносили раньше. Сильнее. Глубже. В его лице читалось что-то вечное.
Исави, сама того не осознавая, задержала взгляд дольше, чем следовало.
***
Охотник крепчал. С каждым днём Исави видела, как тело, едва державшееся за жизнь, набирало силу. Он двигался увереннее, держался твёрже, хотя боль всё ещё жила в его суставах. Он не жаловался. Никогда не жаловался. Только сжимал зубы и продолжал делать то, что считал нужным.
Сегодня он залатал дыру в стене, в которую завывал снег. Теперь в доме стало теплее, но сам он, казалось, не замечал холода.
Рубил дрова, пока дыхание не превращалось в густой пар, а мышцы на руках не напряглись до предела.
— Тебе ещё рано применять силу, — сказала она ему.
Ответом послужил его волчий взгляд. Недовольный, упрямый.
В тот вечер она втирала в его плечо мазь. Оно снова разболелось, и хотя он ничего не сказал, Исави видела, как он сдержанно дышал, когда она проводила ладонью по старым и свежим шрамам. Его кожа тёплая, натянутая на мышцы, что восстанавливались после долгой неподвижности. Жёсткие плечи, жилистые руки, под кожей — сильные сухожилия, как натянутые верёвки.
Её пальцы скользнули вдоль его ключицы, вниз, к груди, туда, где белели швы от пореза серпом. Охотник сидел спокойно, позволяя ей делать своё дело. Но Исави чувствовала, что под этой кожей, под этим телом, восстановленным и живым, всё ещё что-то болело. То, что не исцелить её мазями и отварами.
***
Одним утром он снова собирался на охоту. Исави уже не спрашивала, когда он вернётся. Он уходил без лишних слов и возвращался так же — приносил добычу, разделывал, вешал мясо в тени, чтобы не дало лишней влаги. С ним у неё было больше еды. И... чего уж там, она начала привыкать к нему.
Он был закрытым. Не грубым, не резким, но сдержанным, немногословным. Они мало говорили. Иногда она ловила его взгляд — тяжёлый, оценивающий, как будто он пытался разгадать её.
Однажды он спросил:
— Почему?
Она знала, о чём он. Почему она его не оставила, зачем вытащила из воды, зачем зашивала его раны, когда могла просто позволить природе взять своё.
— Духи велели, — ответила она, наблюдая, как он проверяет нож, двигая большим пальцем по лезвию.
Он чуть заметно качнул головой, уголки губ дёрнулись.
— Если бы духи что-то решали, я бы давно сдох.
Исави усмехнулась, качая головой.
— А ты думал, что ты просто так смог вырваться оттуда? Из места, которое само выбирает, кого отпустить?
Он не поверил. Конечно, не поверил.
Но не стал спорить.
***
Охотник сидел на ступеньке и затачивал колья. Его рука работала уверенно, без спешки. Лезвие соскальзывало по дереву, оставляя гладкие, заострённые концы. Он уже обставил дом несколькими ловушками: растяжки с колючей проволокой, ямы с заострёнными кольями, невидимые под снегом, и деревянные капканы, которые захлопнутся, если кто-то ступит не туда. Всё просто, но смертельно.
Он делал это, потому что собирался скоро уйти.
— Благодарю тебя, — сказала Исави, приложив ладонь к груди. — Но если на то судьба, я умру. Не колья решают, не осколки в капкане. А другое.
— Что?
Исави подставила щёку под солнце, что уже начинало греть. Скоро весна.
— Это, — ответила она.
Охотник всадил кол сильной рукой, вбивая его в промёрзшую землю.
Он поднял на неё взгляд тёмных глаз. Затем он посмотрел выше, туда, где над кронами деревьев плыли облака. Где солнце, где небо. И где в конце пути всегда ждёт пустота.
***
— Твои врачи сделали хорошую работу. Но твоё тело не было готово к тому, к чему ты его принудил. Тело сопротивляется, и колено будет болеть, — сказала Исави, указывая на его ногу.
Он сжал челюсти, не ответил.
— Я не могу сотворить чудо. Трость поможет тебе. Но у меня есть ещё кое-что.
Она достала каркас из металла и жёстких креплений. Прочная конструкция на колено и голень, с кожаными ремнями.
Охотник посмотрел на неё с сомнением.
— Подобие экзоскелета? Где ты этому научилась?
Исави медленно провела пальцами по металлу.
— У тех, кто пришёл на наши земли, — сказала она, поднимая на него спокойный взгляд. — Я видела, как они делают вещи, что сильнее костей, крепче мышц.
Охотник сел на койку и вытянул ногу. В его глазах загорелся огонь.
— Это поможет снизить давление, твою тяжесть. Будет легче ходить.
Она опустилась перед ним, крепко взяла конструкцию, заправила под ремни края мягкой ткани, чтобы металл не врезался в кожу. Начала затягивать, но его сильные пальцы переняли контроль. Ловко, уверенно, без лишних движений. Будто уже делал это прежде.
Ремни захрустели, затягиваясь. Металл лёг плотно, без зазоров. Он попробовал напрячь ногу, подал корпус вперёд, проверяя. Исави молчала. Она знала, что он должен прочувствовать сам.
***
Охотник сидел у костра, его силуэт отбрасывал резкие, тёмные тени на землю. Он смотрел на огонь, но видел что-то другое. Кого-то.
Исави наблюдала за ним молча, ощущая, как холод пробежался по её спине. Она не знала, что именно таилось в его взгляде — тоска, боль или что-то куда глубже, невыразимое словами. Она только знала, что такие глаза бывают у тех, кто потерял.
Она вздохнула.
— У тебя есть возлюбленная?
Он не шевельнулся, но тень легла глубже, словно ночь сгустилась в его зрачках. Сглотнул. Подкинул полено в костёр. Сноп искр взвился в чёрное небо и растаял среди звёзд.
Он долго молчал, а затем тихо, едва слышно, ответил:
— Есть.
Ах, вот оно что... Вот в чём причина.
Он провёл пальцами по левой стороне лица, от подбородка до лба, убрал волосы назад, закинул голову, прикрыл глаза. Исави смотрела, как его дыхание стало медленным, будто он на мгновение отступил в какой-то другой мир, в прошлое, где была она.
Исави перевела взгляд на его лицо. На старый, длинный шрам.
— Это она зашила тебе эту рану, — сказала она, не спрашивая, а утверждая.
Охотник кивнул. Почти незаметно. Не открывая глаз.
«Но оставила другую, что ушла глубже кожи», — подумала Исави, не произнося этого вслух. Она лишь медленно опустила веки, прислушиваясь к дыханию ночи, к молчанию между ними.
***
Ночью ей приснился странный сон. Сны нужно уметь трактовать, а в этом мастерства у Исави не было. Она с детства делала упор на целительство — её руки знали, как залечивать раны, снимать боль, возвращать к жизни. Но связь с миром духов была уделом её сестры. Той, кого больше нет.
Она не могла разложить этот сон на знаки, но знала одно — духи говорили с Охотником. И делали это через неё.
***
Рассвет.
Он был готов идти. Готов, как только мог быть человек, которого не держит ничто, кроме одной единственной нити, тонкой, рвущейся, ведущей его туда, где для него существовал смысл.
К той, что заставляла его ресницы дрожать над прикрытыми веками. К той, чьё имя было вписано в его кости.
Он оставил Исави еды. Обезопасил дом. Она не стала затягивать прощание.
— В тебе два зверя борются за одно сердце, — сказала она, глядя на него в упор. — У неё — одна жизнь борется за две.
Охотник нахмурился, вцепился в неё взглядом.
— Что ты имеешь в виду?
Исави опустила ладони к своему животу.
— Вот здесь.
Его волчий взгляд спустился вниз. Глаза сузились.
— О чём и ком ты говоришь?
— О ней. И о том, что в ней.
Тишина легла между ними, густая, плотная.
Охотник не сразу отвёл взгляд. Он словно пытался выловить в её глазах ответ, который боялся получить. Потом, резко, будто что-то в нём щёлкнуло, развернулся к тропе.
Исави знала, что он уйдёт. Что должен уйти.
Она смотрела ему в спину и всё же сказала:
— Не всё, что ты защищаешь, можно спасти. Готов ли ты отдать всё за неё?
Она пыталась ему сказать, но он не хотел слушать. Охотник не остановился.
Прямо над его головой мелькнула лесная гаичка, лёгким прыжком перескочившая с ветки на ветку, исчезая в еловом лесу.
Sich'ta ушла с ним.