III Глава 59: Обитель зла
Твари и господа! Час веселья, давайте начнём игру! Из какого ты теста, Итан Уинтерс?
(из комп.игры Обитель зла: Village)
***
Я сразу понял, что что-то здесь не так.
В затерянной деревне, спрятанной среди густого леса и окружённой отвесными скалами, тянулись ровные улицы, выстроились аккуратные дома. Снег лежал мягким ковром, без единого следа — ни человеческого, ни звериного. Всё выглядело слишком... правильно.
Чистой иллюзией. Той, которой нет места в Падении. В этом мире больше подобного не осталось. Даже Джексонвилль — мой город, моя крепость — он живой. Он дышит. В нём есть шум, люди, запахи еды, пыль на дорогах и застывшие следы давних сражений. Даже если где-то среди домов скрываются остатки Америки не знающей Падения, они выглядят иначе. Не как эта кукольная картинка.
Эту долбанную деревню я рассматривал в бинокль, и первое, что всплыло в голове, — "Степфордские жёны". Та сцена, где Николь Кидман выходит на крыльцо в ретро-платье, улыбается до скрежета зубов, а потом выясняется, что она — кукла.
Здесь было то же самое. Только без женщин в кринолинах и без улыбок.
Пряничный домик, внутри которого кто-то давно испёкся заживо.
Из своего укрытия, на границе этого идеального вылизанного поселения, я смотрел на эту картину и чувствовал, как внутри всё сжимается в тугой комок. Что-то здесь есть. Может быть, нечто куда хуже, чем просто мародёры. И уж точно хуже роботизированной Кидман, выдающей кэш изо рта своему муженьку-хлюпику.
В другой раз я бы просто развернулся. Пошёл бы в обход.
Но, чёрт возьми, я не мог идти.
Колено пульсировало огнём, подкашивалось на каждом шаге. Боль, с которой я привык жить, превратилась в нечто большее — в живую тварь, впившуюся в суставы, отравляющую каждый шаг. Я уже не чувствовал носок ботинка, значит, сраное обморожение потихоньку брало своё.
Но я не собирался здесь отогреваться. Не собирался заходить в эти пряничные домики и проверять, нет ли внутри их хозяев. Это место — пиздец, и мне нужно было убраться как можно дальше.
Мне нужно средство передвижения. Машина по неочищенным дорогам не пройдёт, тем более в лесу. В какой-то запредельной сказке я бы сейчас мечтал о снегоходе. И об обезболивающем. И в идеале сначала найти второе.
Я зацепился взглядом за крошечный домик у самого края деревни. Под навесом стояло что-то массивное, накрытое чехлом. Точно не дрова — такое бережно не хранят.
Сфокусировал бинокль и увидел следы у чехла. Не просто смазанные отпечатки ног в снегу, а свежую борозду — широкую, чёткую, уходящую от него в сторону леса. Это мать его... снегоход.
Я рассмеялся, не сдержав себя. Это что? Сучка-судьба вспомнила о моём существовании и решила сделать первый в жизни реверанс в мою сторону? Или это запоздалый подарок на день рождения? Осенью мне исполнилось сорок восемь.
Но радоваться и благодарить я не спешил.
Но за меня спешила боль. Нога, которую казалось, проще отрезать, отмороженные пальцы, ставшие деревянными, каждый шаг, отдающийся в черепе, будто кто-то молотком по кости хреначит.
Выбора у меня не оставалось.
Либо рискнуть и переться в этот чёртов цирк, либо загнуться в снегу, потому что нога окончательно откажет.
Я выбрался из укрытия медленно. Любое резкое движение — потенциальная ошибка. Белый комбинезон с трупа охотника неплохо сливался со снегом, но даже самая правильная маскировка не отменяет одной вещи: невнимательность убивает.
Трость мягко шла по снегу, пока внезапно не провалилась в пустоту. Чёрт. Всё тело накренилось, потеряв опору, и я на рефлексах ушёл в полуприсед, выравнивая равновесие. Под слоем свежего снега оказалась глубокая расщелина или, возможно, яма. Дальше — только проверять каждый шаг. Сначала тростью, потом ногой.
Лес вокруг был слишком тихий. Неестественно.
На уровне взгляда — мёртвые голые кусты. А дальше... Я замер.
Странные конструкции. Грубо сплетённые ветви, подвешенные на высоте, как ловушки сновидений, только не красивые и ажурные, а корявые, торчащие в разные стороны, будто их вязали чьи-то беспокойные руки. Между веток что-то мелькало. Я шагнул ближе. Куски ткани, затянутые в узлы, вплетённые в сухие ветки.
Жёлтая ткань висела как понурые флажки.
Почему, мать их, жёлтая?
Этот цвет казался здесь настолько чужим, что мозг отказывался его принимать. Словно предупреждающие знаки, разбросанные среди безмолвного леса. Словно чья-то немая мольба или, наоборот, угроза.
Я медленно выдохнул. Проверил тростью дорогу дальше.
Мой взгляд сканировал всё пространство, выискивая "валентинки" для чужаков — оставленные хозяевами деревни ловушки. О, я не сомневался, что они подготовили их специально для таких, как я. И, возможно, даже оставили к ним кровавый автограф, смачно «поцеловав» открытку напоследок.
Но пусть эти ублюдки оставят своё гостеприимство при себе. Умирать в их грёбаном капкане я не собирался.
Трость мягко касалась снега, исследуя путь, пока вдруг не наткнулась на нечто твёрдое, скрытое под рыхлым настом. Я аккуратно смахнул снег носком ботинка и увидел стальные зубья.
Капкан.
Крупный, явно для волков. Замаскирован так, что отличить его от обычного сугроба было невозможно. Даже опытный охотник, зазевавшись, мог бы туда угодить.
Попадёшься — всё, хана. Минус нога, крики, кровь, и ты уже не боец. Если не сможешь вытащить ногу сам — придут те, кто ставил ловушку. И кто знает, кого они здесь ждут: зверя или человека.
Я сделал широкий шаг в сторону, оставив капкан позади.
Но тут насторожился. Что-то не так.
Места с такой подготовкой обычно защищают растяжками-писклявками. Обычная тонкая проволока, натянутая под снегом. Зацепишь — и где-то раздастся резкий звук: механический свисток, или перерезанная труба с ржавым старым колоколом. Громко, неожиданно. И ты уже не невидимка.
Но их здесь не было.
Это странно.
Трос, натянутый на уровне колен, был почти незаметен — простая леска, покрытая инеем, сливалась с окружением. Но что-то меня насторожило. Лёгкий, едва заметный блик выше, среди голых ветвей деревьев. Я медленно скосил взгляд вверх.
Там, среди спутанных сучьев, пряталась она — чёрная, с зазубренными краями, заточенная, как бритва. Арбалетная стрела. Вонзится в грудь, пробьёт бронежилет, ребро, лёгкое — если не насмерть, то всё равно гарантированный билет в один конец.
Хорошая работа. Грамотная.
Я качнул тростью вперёд, едва задевая натянутую проволоку. Даже этого было достаточно, чтобы услышать лёгкий щелчок механизма. Краем глаза уловил движение: тонкий металлический рычаг качнулся, заводя пружину. Дёрнешь сильнее — и стрела отправится в полёт.
Нет уж, нахрен.
Я аккуратно вытянул нож и подлез под трос, работая почти вслепую. Лезвие скользнуло вдоль проволоки, затем точный надрез — я зажал конец пальцами, не давая ему отскочить и активировать механизм. Медленно. Тихо. Вторая секунда, третья. И вот растяжка — уже безвредная дрянь, свисающая бесполезной ниткой. Я сделал шаг в сторону, мысленно похвалив себя.
Но не успел сделать второй.
Кровь.
Она была там, где не должна быть. Красный мазок на стальной проволоке, натянутой поперёк тропы. Я резко замер, скользнув взглядом ниже. На снегу растеклось тёмное пятно.
Свежая кровь.
Ещё не почернела, не схватилась ледяной коркой. Но рядом со следом не было отпечатков ног. Никаких. Кого-то здесь разодрало в клочья... и утащило. Куда?
Я медленно поднял взгляд, вглядываясь в чёрные пятна леса впереди. Лес молчал.
Но за ним, за искривлёнными стволами, в глубине белого безмолвия, уже проступали очертания деревни.
И она тоже молчала.
Из труб не валил дым. Из окон не горел свет.
Я двигался осторожно, скользя между стволами деревьев, используя их как укрытие. Снег поглощал звуки, но мне не нравилось, как оголённые ветви скреблись о ткань комбинезона. Любой резкий звук здесь мог стоить мне слишком дорого.
Добрался до ближайшего строения — небольшой деревянный сарай. Дверь распахнута, качается чуть в сторону от ветра, скрипя едва слышно. Направил ствол винтовки внутрь, замер на секунду. Тьма, пустота. Только залежи старого сена, а в углу — сломанный, ржавый молоток. Ни признаков жизни, ни движения.
Я плавно переместился за угол, прижавшись спиной к холодной стене. Отсюда открывался лучший обзор на деревню.
В центре поселения возвышался столб. На ней камера и динамик.
А вокруг динамика... тряпка, намотанная, словно бант. Жёлтая. Чёртов жёлтый цвет. Опять.
Глаза метнулись к домам. Чистые окна. Ни единого следа запустения. Всё выглядело так, словно здесь живут люди, но... ничего не двигалось. Свет за окнами отсутствовал, но и тьма за стеклом была какой-то глухой, глубокой. Там могло быть что угодно.
Видимость падала с каждой минутой. Вечер сгущался, стелился холодной темнотой по улицам. Нужно было ускориться.
Я перевёл взгляд на камеру. Она была направлена в сторону леса. Но не туда, откуда пришёл я. Она смотрела в сторону утёса.
Я замер, вслушиваясь.
Где-то вдалеке потрескивал лёд.
Пригнувшись, перебрался к другому укрытию — несколько крупных тюков сена, сложенных в хаотичную кучу. Держусь в тени, наблюдаю.
Деревня жила.
Но почему же здесь было так тихо?
Я двигался низко, почти ползком, прижавшись к стене дома. Колено, как и всё тело горели огнём — сказывались раны, холод, чёртова усталость, но я стиснул зубы и двинулся дальше. Не сейчас. Терпеть.
Ладонь скользнула во внутренний карман. Нащупал маленькое зеркальце — старый трюк. Не светить глазами, не высовываться, не давать им знать, что я здесь. Плавно поднял зеркальце, разворачивая так, чтобы поймать угол.
И увидел.
Старик сидел в глубине комнаты на раскачивающемся кресле. Лицом к стене. Чёрный костюм, выцветший, слишком аккуратный. В темноте очертания расплывались, но видно было, как он раскачивается. Медленно. Вперёд. Назад. Вперёд. Назад.
Что. За. Хрень. Блять.
Кресло скрипело — я не мог слышать этого через стекло, через стены, но, чёрт возьми, я слышал.
Скрип. Скрип.
Я не двигался.
И он тоже перестал.
Воздух застрял в лёгких, холодными иглами впиваясь в грудь.
А потом...
Снова скрип. Он снова начал раскачиваться. Вперёд. Назад. Вперёд. Назад... Я медленно, очень медленно опустил зеркальце. Всё внутри тянулось, как сухожилия, натянутые до предела. Что-то здесь было не так. Пиздец как не так.
Снегоход был в нескольких домах отсюда. Я прикидывал, как буду его вскрывать.
Переть в дома и шмонать в поисках ключей? Нет.
Только полный идиот сунулся бы в эти дома. В одной комнате — старик, который раскачивается лицом в стену. А в других? Если эти ублюдки расставили вокруг деревни капканы, мясорубки, растяжки, они не лохи. Это не группа выживших, что держится на соплях и удаче. Они знают, что делают.
А если судить по феничкам в лесу, жёлтым тряпкам и этому деду... они ещё и больные на всю голову. Не было сомнений: стоит мне только засветиться, и они повалят на меня, как черви из проклятой банки.
Нет. Время и удачу на поиски ключа я тратить не мог.
Значит, только вскрытие.
Замыкание контактов? Хорошая идея, если повезёт. На старых моделях займёт десять-пятнадцать секунд. А если не повезёт, если эта модель современная, там будет грёбаный иммобилайзер. Электронная защита от угона не даст мне просто так поиграться с проводами, и тогда я окажусь в реальной заднице.
Кик-стартер? Тоже под вопросом. Если там ручной запуск и мне придётся дёргать трос на таком морозе, он мог просто не сработать.
Оставался только один надежный вариант.
Ножом по замку.
Грубая сила всегда была моим коньком.
Я аккуратно сменил позицию, пробираясь вдоль стены. Перекатившись к следующему дому, я прижался к стене, стараясь не выдавать себя шумом. Дыхание ровное. Движения точные.
Заглядывать в окна – дерьмовая идея. Но ещё хуже – идти вслепую. Выждал пару секунд – и медленно поднял зеркальце.
В углу комнаты сидела девочка, согнувшись, уткнувшись подбородком в колени. Маленькая, хрупкая. Волосы спутанные, пряди спадают на лицо, скрывая его частично. Её губы шевелились, но я не слышал звука. Она напевала. Тихо, еле заметно.
И её рука... Она скользила по полу, будто гладила кого-то.
Только там, мать его, никого не было.
Я стиснул зубы, крепче сжав винтовку.
Справа от неё у стены стояли две женщины. Одна... замерла. Абсолютно. Никакого движения. Будто выключенная. Глаза широко раскрыты, зрачки неподвижны. Кожа гладкая на вид, слишком натянутая. Будто застывшая маска. Одежда – длинный тёмный сарафан, слишком длинный, чужой. Руки свисают вдоль тела так, словно в них нет ни единой жилки, ни капли напряжения.
Вторая... Она занималась чем-то. Сидела за столиком. Её волосы убраны в тугой пучок. У неё в руках была кукла. Старая, тряпичная. Женщина методично разбирала её, работая аккуратно, точно, отстёгивая нитки и складывая части по отдельности. Как хирург. Или таксидермист.
Я напрягся.
Она разбирала куклу, как будто оперировала её.
Губы женщины шевелились. Она что-то шептала, но я не слышал ни звука.
Я медленно повернул зеркальце влево.
На стене висел огромный стенд с фотографиями. Деревянные рамки, аккуратно развешанные, без пыли, без хаоса. Всё слишком... тщательно, выверено. Семьи. Дети. Свадебные фото.
Но лица...
Все лица были зарисованы. Чем-то чёрным, жирным. Я прищурился, всматриваясь в неровные пятна. Это была не краска. Обгоревшая сажа.
Меня передёрнуло.
Кто-то размазывал её по снимкам. Стирал лица.
Долбанные психи.
Что-то скрипнуло. Я затаил дыхание, прижавшись к стене. Плавно, медленно выглянул из-за угла. На пороге стояла женщина.
Свет фонаря в её руке отбрасывал вытянутую тень на заснеженную дорожку. Она улыбалась.
Бледная, с впалыми щеками, слишком острыми скулами. На голове тёмный платок, в который были вплетены какие-то ленты. Лоб высокий, испещрённый тонкими морщинами. Руки, сжимающие корзину, тонкие, как палки.
Она стояла там, неподвижная, в своей улыбке. И даже отсюда я почувствовал смрад. Корзина была доверху набита гнилой едой. Тухлое мясо, покрытое серыми личинками. Почерневший хлеб. Неопознаваемое месиво.
Она чуть склонила голову набок, будто прислушиваясь, а потом спокойно сошла со ступенек и двинулась к другому дому.
Подошла к двери. Три чётких удара в дверь. Ей открыли. Кто-то был там. Но я не видел. Женщина вошла. И дверь закрылась.
Видимость падала. Я ощущал её спиной, кожей, дыханием – эту ледяную хватку сумерек, которая забирает края теней и делает их длиннее, плотнее.
Перемещался осторожно, скрываясь за стволами деревьев, за сараями, за сугробами. Не спеша, не делая резких движений. Как только входил в зону открытого пространства — замирал. Секунда, две. Проверял всё вокруг, сканировал взглядом дома, крыши, возможные укрытия для стрелков.
Но ничего.
Я ожидал увидеть растяжки. Ожидал скрытые капканы. Ожидал засаду.
Но этого не было.
Я дошёл до старого загона для скота. Тёмный навес скрывал сложенные в кучу ящики, мешки, старые тюки сена. Свалено кое-как, без системы. Никакого порядка.
Только когда я опустил взгляд и заметил.
Часть тюков разъехалась, будто кто-то пинком раздвинул их. Между ними, почти полностью скрытая, стояла красная канистра.
Сердце ускорилось.
Бензин?
В таких обычно хранят горючее. А я без понятия, заправлена ли та ласточка, что ждёт меня под чехлом. Стараясь не терять из виду дома, я лёг на спрессованное сено, укрываясь тенью навеса.
Выдохнул, сжал горловину, открутил крышку. В нос ударило резким запахом.
Бензин. Практически полный.
И тут.
Высоко, на столбе, зашипел динамик. Этот звук резанул по нервам. Из него раздался мужской голос. Ровный, пустой.
— Ложитесь спать. Завтра будет новый день.
Я замер, вслушиваясь в тишину. Но завывал только ветер. Ни шагов, ни голосов.
Трость, винтовка, канистра. Держать всё разом — слишком неудобно, да я бы и не смог. Вытащил из рюкзака верёвку, продел её через ручку канистры и закинул на плечо.
Лёжа в сене, натянул воротник повыше, чтобы ветер не резал лицо. Усталость давила, затягивала в себя.
Я стянул ботинок, взял в ладони стопу, пытаясь согреть. Почти ничего. Кожа — бесчувственная, пальцы будто чужие. Дерьмово. Натянул ботинок обратно, сжал зубы.
Глухие удары.
Где-то напротив, в одном из домов. Глухие, но сильные удары о стену. Не один раз. Ритмично, ровно.
Я медленно навёл винтовку, палец чуть сильнее нажал на спусковой крючок.
Парень вылетел из дома, едва не сбив дверь с петель.
Молодой, лет двадцати. На нём была старая, выцветшая льняная рубашка, заправленная в брюки с подтяжками, которые провисли от времени.
Его лицо перекошено паникой, грудь резко вздымается, будто он забыл, как дышать. Пальцы вцепились в волосы, дёргают, рвут, словно он хочет содрать с себя кожу.
Он рванул по заснеженной дороге, оставляя хаотичные следы. Его ноги тонули в сугробах, но он не останавливался.
По обе стороны улицы распахнулись двери. Враз, как по сигналу.
Они вышли.
Из каждого дома, из каждой тени медленно стекались люди. Они не бежали, не спешили. Они улыбались. Неестественно, широко. Зубы светились в сумерках.
Они все были одеты, словно из прошлого.
Выцветшие костюмы с широкими лацканами, потёртые брюки со стрелками, длинные платья. Всё это выглядело словно вытащенное из 60-х, но пожухлое, изношенное, словно его носили целыми поколениями.
Они не двигались хаотично, они выходили плавно, размеренно.
И в руках — ножи, серпы, молоты, пилы. Не оружие, а инструменты. Орудия работы. Орудия убийства.
Я насчитал сорок, мать их, семь человек.
Они двигались как одно целое. Без слов, без выкриков, без вопросов. Шли, формируя кольцо вокруг парня.
— Не подходите! — Он отшатнулся, чуть не падая, но сразу поймал равновесие. Глаза бешеные, полные ужаса. — Я сказал, не подходите!
Но никто не остановился.
Парень попятился.
— Не подходите! — он снова заорал, но в его голосе уже не было злости, только паника. Отчаянная, вязкая паника.
Его не слышали.
Он дрожащей рукой полез в карман и выхватил что-то небольшое, зажатое в кулаке.
— Benedícite... — простонал он, срываясь на хрип. — Per ignem et sanguinem, per terram et lumen...*
Он выставил вперёд ладонь. Я не видел, что он держит. Но я видел, что толпа замерла. На секунду. Всего на мгновение. Будто этот предмет их остановил.
Парень судорожно сжал его крепче, отступая назад, глаза метались. Он верил, что это поможет.
— Non tangetis me! Non tangetis me!*
Он поднял вещь выше.
И толпа засмеялась.
Глухо, размеренно, будто репетировали. Как хор.
Затем смолкли и двинулись снова.
Грудь парня вздымалась в панике. Он рванул с места, но не успел. Мужик с серпом сделал резкий, точный взмах — лезвие прошло всего в нескольких сантиметрах от его горла. Парень дёрнулся назад, но потерял равновесие и рухнул в снег.
Он тут же пополз, судорожно гребя замёрзшими пальцами по снежной корке. Дрожащий, загнанный, захлёбывающийся истеричными всхлипами. Изо рта шли сбивчивые всхлипы, почти детские.
Но он не отпускал то, что держал в руке.
Даже лёжа, даже когда его колотило от ужаса, он вытянул руку вперёд и направил это на людей. Похоже, какой-то медальон... Отсюда не разобрать. Его пальцы судорожно сжимают предмет, а он сам в отчаянии тычет этим в сторону приближающейся толпы.
Толпа остановилась. Секунда. Две.
Люди смотрели. Улыбались. А затем двинулись дальше. Медленно. Ублюдки наслаждались процессом.
Парень заорал. Кричал до последнего. До первого удара.
Хруст.
Снова вопль. Парень кричал и бился в чужих руках. Звуки стали влажными, рваными.
Летела кровь.
Кишки.
Мясо.
Но даже когда его разрывали, раздирали, он не замолкал. Только когда кто-то из толпы рванул его голову вверх, ухватив за волосы, в воздухе разнеслась... тишина.
Лицо парня застыло в гримасе ужаса. Глаза широко распахнуты, мутные, рот перекошен в беззвучном крике. Даже мёртвым он выглядел так, будто всё ещё кричал. Кровь лилась с рваной шеи, хлестала толпу, пропитывала снег, оставляя алые брызги на лицах, одежде, руках.
Никто не вытирался. Никто даже не моргнул.
Мужчина, державший голову, повернул её, словно показывая. Пальцы вцепились в слипшиеся от крови волосы, подбородок парня дёрнулся, будто в последнем судорожном спазме.
А потом в динамике зашипело.
Всё тот же голос. Монотонный, пустой.
— Жертва принята. Спите спокойно.
Толпа замерла.
Тот, кто держал голову, небрежно опустил руку. Развернулся и пошёл прочь, унося голову с собой. И люди начали расходиться. Без слов. Без спешки. Точно так же, как и вышли.
Как будто всё происходящее — обыденность. Как будто разорванный на куски парень — просто часть уклада. Естественное течение жизни. Двери закрылась.
И снова — только тишина.
Долбанные мрази.
Сердце колотилось где-то в горле, рваным, неровным ритмом. Я даже не сразу понял, что стискиваю зубы так, что свело челюсть. В ушах всё ещё звенели последние крики парня. Оборванные. Задушенные вместе с ним.
За уже двенадцать лет Падения я видел жесть, от которой крепких мужиков выворачивало наизнанку. Людоеды, которые ели своих детей, чтобы выжить. Солдаты, которые мучали людей ради развлечения. Матери, ломавшие шеи своим младенцам, чтобы те не плакали и не привлекали заражённых. Я видел такое, что в воображении даже самого искусного писателя-фантазёра или психопата из дурки не привидится.
Но это? Это было за гранью. Даже для меня.
Здоровое колено напряжено, пальцы онемели от холодной рукояти винтовки.
Люди в деревне не были одичавшими дикарями. Дело обстояло куда хуже. Они были фанатиками, которые убивали осознанно. С ясными глазами. С чёртовыми улыбками на лицах.
А это значило только одно: они будут делать это снова.
Надо бы спалить эту обитель зла дочиста.
Мысль застыла в голове, как зазубренное лезвие, когда мой взгляд зацепился за едва заметное пятно на стене.
Тонкие, выведенные мелким почерком буквы. Маркер. Чернила впитались в древесину, края чуть расплылись, будто написано было в спешке, небрежно.
Я медленно выдохнул.
БЕГИ. ЭТО ЛОВУШКА.
В висках громыхнуло. Я резко встал, даже не заметив боли в колене.
Это послание. И судя по тому, что тут творится, его оставил тот, кто вряд ли был среди улыбающихся уродов.
Секунда, две — я не двинулся. Только взгляд чуть скользнул по углам, выискивая ещё что-то.
Сука...
Я вдруг осознал, что сердце лупит так, будто пытается пробить грудную клетку и вырваться на свободу.
Из загона для скота выход только один. Там, откуда я зашёл.
Выдохнул, сцепил зубы, сжал винтовку так, что костяшки побелели. Направил ствол перед собой и вышел из укрытия. Тёмные улицы были безмолвны. Лишь хруст снега под ногами. Один шаг. Второй. Я двинулся к снегоходу.
И тут же почувствовал взгляд.
Холодный, липкий, тянущийся ко мне из темноты. Будто само зло подняло голову и уставилось прямо в душу.
Каждый волос на теле встал дыбом.
Повернул голову, не спеша, через силу, потому что нутром чуял – там что-то есть. Из тёмного окна дома на меня смотрели.
Люди.
Мужчина, женщина, кто-то ещё позади. Глаза блестели в полутьме, отражая редкий свет. Они улыбались.
Мрази. Выйдут из дома – я их начну убивать.
Динамик вновь зашипел.
— Мы ждали тебя. Ты принёс нам дар?
Шипение в динамике усилилось, как будто он задыхался, набирая воздух для следующей фразы.
— Пора.
Дрянное эхо прокатилось по улицам, пробираясь в кости.
— Откройте двери. Позовите его.
Где-то щёлкнул замок. Затем ещё один. Дверь за дверью.
— Возьмите, что принадлежит вам.
Створки медленно распахнулись, и люди начали выходить. Мужчины. Женщины. Старики. Дети. С ножами. С серпами. С топорами.
С улыбками.
— Не бойся. Это — дар.
Толпа двинулась вперёд.
Глаза скакали по силуэтам, по оружию в их руках. Не торопятся. Не бегут. Не боятся. Уверены, что я никуда не денусь. Я чувствовал это кожей.
Я опёр трость вертикально о ногу, перехватил винтовку и начал стрелять. Это не одиночные выстрелы — это отточенная бойня. Каждый выстрел ложился туда, куда должен.
Пуля — в голову. Мужик в передних рядах дёрнулся, пошатнулся и рухнул, раскинув руки. Его кровь оставила на снегу густое пятно, но остальные не остановились. Они не замедлили шаг. Даже не вздрогнули.
Пуля — прямо в шею. Артерия разорвалась, заливая всё вокруг, но тело ещё шагнуло, прежде чем рухнуть лицом вниз.
Ещё пуля. Ещё и ещё... Я стрелял. Грудь. Лицо. Кто-то рухнул, кто-то кричал, но на его место тут же шагнули другие. Их не становилось меньше. Только больше.
Я перехватил трость, шагнул вперёд, отстреливаясь на ходу. Снегоход уже рядом. Всего несколько метров. Но снег, этот проклятый снег, проваливался под ногами, тянул вниз, а канистра на верёвке хлестала по боку, с каждым шагом вырывая воздух из лёгких.
Щелчок. Винтовка пустая. Я не бросил её в снег — она повисла на ремнях, болтаясь за спиной.
Я выхватил пистолет. Короткие, точные выстрелы.
— Первая метка для избранного.
Свист.
И тут что-то мелькнуло в воздухе.
Я даже не сразу понял, что это стрела. Пока она не вошла в плоть, не прожгла плечо, не пригвоздила меня к этому чёртову снегу.
— Он будет одним из нас.
Верёвка накинулась на шею резко, рывком. Мгновенно сдавило горло, вырывая воздух из лёгких. Дёрнули. Я вцепился в неё пальцами, напрягая руки, стараясь хоть немного ослабить хватку, чтобы не задохнуться. Плечо взорвалось болью. Стрела. Она была там, чёрт её дери, всё ещё внутри, и теперь каждый нерв в теле орал.
Руки вывернули за спину. Кто-то крепко сжал запястья, натягивая верёвку. Связывают. Туго, жёстко.
Но у меня ещё были ноги.
Я дёрнул ногу вверх и со всей силы впечатал подошву ботинка в рожу ближайшего ублюдка. Треск. Глухой удар. Он отлетел назад, хватаясь за лицо, но его место тут же занял другой. Толпа сжималась, обступая плотным кольцом.
Чьи-то руки коснулись моего лица. Грубые, сухие, цепкие. Проверяют. Будто щупают товар перед покупкой. Другие пальцы прошлись по волосам.
Я рванулся, но кто-то вдавил меня обратно, а потом эти же руки скользнули вниз — липкие, влажные. Кровь.
Я резко повернул голову и сомкнул зубы на чужом пальце. Сжал, рванул в сторону. Почувствовал, как кожа разошлась, как под напором вырвалась кровь. Холодная? Или я уже ничего не чувствую.
Глухой вскрик, резкий рывок назад. Кто-то ударил меня в живот.
Голос из динамика, казалось, звучал прямо в голове:
— Мы сделали правильный выбор.
Меня потащили вперёд.
Я споткнулся, но они не дали упасть — просто поволокли, как кусок мяса.
Дверь. Через мгновение меня втащили внутрь.
Тепло. Гнилой запах. Прихожая промелькнула мутным пятном.
Меня поволокли дальше, не сбавляя шага. Лестница. Рывком потянули вниз.
Ступени били в спину, в затылок, в плечи. Каждая, сука, каждая ступень была пыткой. Стрела в плече вгрызалась глубже, вырывая из груди глухие удары боли.
Они усадили меня. Спина ударилась о шершавое дерево, и сразу же кто-то затянул верёвки. Грубые, волокнистые. Они впивались в кожу, сжимая запястья, ноги, грудь. Тишина.
Я поднял голову. Вокруг стояли люди. Бледные лица, пустые глаза. Улыбки. Они просто смотрели. Не моргая. Не двигаясь.
Из угла раздался щёлчок, и старый, хрипящий приёмник ожил.
— Чистота через огонь.
Всё внутри меня сжалось. Они без слов отступили, расчищая пространство передо мной. Один из них — высокий, с длинными руками и грязным фартуком — шагнул вперёд. В руках он держал железную кочергу. Раскалённую добела.
Я чувствовал жар ещё до того, как он приблизился. Воздух между нами дрожал. Запах гари бил в нос.
Но они не спешили. Кто-то другой шагнул ко мне. Маленький, тщедушный, с нервными пальцами. Взялся за древко стрелы. Я замер. Тот, во фартуке, качнул головой.
Я зарычал сквозь сжатые зубы:
— Только попробуй, мразь. Я тебе руки сломаю. Я вас всех сожгу, ублюдки.
Он переломил стрелу.
Боль хлестнула так, что перед глазами на секунду потемнело. Меня скрутила судорога. Я втянул воздух сквозь зубы, пальцы врезались в ладони, врезались до крови, но выдохнуть я уже не смог. Кончики пальцев затряслись.
Теперь в его руках был обломанный древко. Второй кусок всё ещё торчал из моего плеча. Мужик в фартуке склонился ниже. Грязные, шершавые пальцы прижали кожу к ране, нащупывая, как удобнее вытащить.
Я дёрнулся.
— Не вздумай, тварь.
Он рванул.
Я заорал. Глухо, яростно, хрипло.
Боль выжгла меня изнутри, прошила насквозь, выворачивая суставы, сухожилия, каждый нерв. Наконечник вышел с другой стороны плеча, и я ощутил, как что-то горячее и липкое хлынуло по спине.
Кровь.
Глухо шлёпнулась на пол. Лужа подо мной быстро темнела.
Я стиснул зубы так сильно, что где-то в черепе хрустнуло. В глазах поплыли красные пятна.
Кочергу опустили.
Запах палёного мяса вонзился в ноздри.
Я выгнулся, но спина была прижата к столбу.
Я горел.
Горел дважды.
Второй раз кочергу прижали сзади, туда, где только что хлестала кровь. Двойной удар.
Меня замкнуло между двух точек огня. Воздуха не хватало. Я не мог кричать. Только стиснуть зубы.
Кочерга оторвалась от кожи с отвратительным чавком. Пахло палёной плотью. Пальцы дрожали, но я знал, что в голове уже проступила единственная мысль.
Я их всех убью.
Люди замерли. Один из них — тот, что держал кочергу, — перевёл взгляд на приёмник, будто ждал чего-то ещё. Но ничего не последовало.
Они развернулись и ушли. Не спеша. Без слов.
Дверь закрылась.
И в темноте я провалился в бездну.
***
Я очнулся резко, как будто меня вытолкнули из пустоты. Глаза не видели ничего. Ни единой чёртовой полоски света. Только тьма. Тишина давила. Пока её не нарушил голос.
— Мужик, очнись.
Хриплый, напряжённый, молодой. Я пытался разобрать слова, но они проваливались в гулкую пустоту. Выныривал — и снова уходил под воду. В какой-то момент я понял, что молчу не потому, что не хочу отвечать. Потому что не могу.
Где-то внутри вспыхнул холодный, собачий инстинкт: придётся двигаться, иначе утону. Я дёрнул пальцами. Раз, два. Чувствую.
Где-то далеко голос.
— Ну давай же!
Воздух царапнул глотку, но я молчал.
— Ну! Скоро рассвет. Они вернутся!
Что-то ударило в лицо. Лёгкое, почти неощутимое. Камешек?
— Давай, мужик! Давай! Ну же, да! Я здесь! Рядом! В клетке!
Я провёл языком по зубам. Во рту сухо. Губы потрескались. Вкус запёкшейся крови.
— Ты тоже из этих психов?
— О! Вот дерьмо! Он очнулся! Хвала небесам! — голос парня дрожал, он тараторил, заикаясь, но осёкся. — Нет. Я не из них, — на этих словах в его голосе читался ужас.
Я покатал голову по столбу, чувствуя, как пульсирующая боль от ожогов прошивает плечо.
— Ты живой? — голос снова вынырнул из темноты.
— Достаточно.
— Отлично. У нас есть шанс. Они тебя связали?
— Да.
— Мне удалось спрятать кое-что. Под языком.
— И что?
— Стекло.
Я сплюнул, не мог терпеть вкус крови на губах. Своей. И не своей.
— Ты здесь? Не молчи!
— Здесь.
— Я кину тебе стекло. Но ты не переставай говорить, чтобы я понимал, куда кидать. Промахнусь — и конец всему.
Я снова сплюнул.
— Мужик! Эй! Я же сказал — говори!
Я качнул головой, прочищая горло.
— Твою мать... Кидай быстрее.
Секунда. Что-то ударилось мне в грудь, отскочило и упало вниз, на бёдра.
— Ну как, попал?
— Да.
Я выкрутил туловище, заставляя себя замереть на секунду, когда боль вспыхнула по всей левой стороне. Горячий, рваный, выжигающий огонь. Спина протестующе дёрнулась, но я продолжил. Сжал колено, выгибая себя так, чтобы стекло не упало на пол, а соскользнуло мне в ладонь.
— Говори, что происходит, — голос парня дрожал от напряжения.
— Стекло в руках.
Он выдохнул так громко, будто до этого задерживал дыхание.
— Поторопись. Пожалуйста, поторопись. Они скоро придут.
Я начал водить по верёвке стеклом. Острое. Хорошо. Но даже с таким преимуществом резать связки, когда руки затекли и пальцы были липкими от крови, было хреново. Стекло скользнуло, оставляя горячий след на коже.
— Ты там языка не лишился? — бросил я, сжимая зубы, когда ещё один рывок обнажил часть волокна.
— А? Что? — он шумно выдохнул. — Язык? Язык-то на месте. Порезал только его весь.
Кто-то рядом всхлипнул. Тихий, испуганный звук.
— Кто ещё там с тобой? — спросил я, ускоряя движение.
— Это Хэлен.
Чужое дыхание стало частым, сбитым.
— Тише. Не плачь! Мы скоро выберемся отсюда.
Я сжал стекло крепче и рванул им по верёвке. Пальцы липли от крови, но я продолжал.
— Ты скоро? Разрезал?
— Почти.
— Хорошо. Но послушай меня. — Парень говорил быстро, отрывисто, прерываясь на шумные вдохи. — По моим подсчётам, ты был в отключке почти пять часов.
Пять часов. Чёрт.
— А значит, уже наступает рассвет. Они идут назад с охоты. Скоро, с минуты на минуту, они будут здесь. Ты должен успеть освободить себя и нас. Ты понял? Нас тоже.
Я без понятия, кто эти двое. Балласт или боевая единица? Но оставлять их просто так я бы не стал.
— У вас замок на клетке?
— Да. Блять, да...
Хреново. Очень хреново.
— Замечательно.
— Я знаю, мужик! — его голос сорвался. — Но ключ должен быть у кого-то из... них.
Я резко вдохнул. Они носили ключ с собой.
— Кто они?
Молчание. Долгое. Тягучее. Девушка снова начала всхлипывать.
И вдруг...
Из приёмника заиграла музыка.
Твою мать. Это что, "Be My Baby"? Хит 60-х.
— О нет... Господи, нет! Они возвращаются. Первые уже идут сюда! — парень хрипло зашептал.
Над головой послышались шаги.
— Мужик, самое главное — не смотри! Они будут заставлять. Ты — не смотри. Слышишь? Все, кто смотрел, стали такими, как они.
Я вцепился в стекло, будто это могло ускорить процесс. Верёвка наконец поддалась, ворсистые волокна рванулись под пальцами. Почти. Ещё немного.
Наверху скрипнула дверь. Луч слабого, дрожащего света полоснул по лестнице, ведущей вниз. К нам.
— Закрой глаза, — успел прошептать парень, прежде чем на ступенях появились ноги в тяжёлых сапогах. Один. Второй. Третий человек. Их трое.
— Закрой. Глаза,— парень прошипел это так, будто от этого зависела его жизнь.
Я сжал зубы. Всё это вуду-дерьмо. Ебаная эзотерика. Бред. Они же люди. Кровь у них красная. Если пустишь её — они сдохнут.
Но что-то в его голосе, в этом липком страхе, намертво въевшемся в каждое слово, заставило меня это сделать.
Я закрыл глаза.
Музыка в приёмнике смолкла, но в ушах всё ещё звенело. Гулкая тишина, разбавленная только моим дыханием. Я слышал их шаги — тяжёлые, скрипящие по деревянному полу. Они приближались. Воздух густел, тяжёлым комом оседая в лёгких. Запах сырости сменился чем-то сладковатым, приторным. Тошнотворным. Я чувствовал, как что-то движется рядом.
Дыхание. Тёплое, липкое. Слишком близко.
Металл зазвенел. Бряцанье, лязг. Я не открывал глаза.
Резкий рывок — чьи-то пальцы вцепились в мои волосы, откидывая голову назад, прижимая к столбу. В ноздри ударил сладковатый запах. Желудок скрутило.
Пальцы скользнули ко лбу. Я почувствовал влагу. Густую, липкую, тёплую. Они вырисовали что-то. Долбанные, ублюдочные психи.
Пальцы опустились ниже. Провели по закрытым векам.
— Открой глаза, — голос из приёмника.
Я зажмурился сильнее.
— Открой же...
Пальцы в волосах сжались сильнее. Другие вдавились под глаза и сверху век, нажимая, пытаясь их раскрыть.
Последнее волокно верёвки лопнуло под стеклом.
Я рванулся вперёд, ударяя головой прямо в лицо того, кто держал меня. Треск, хруст. Что-то хлюпнуло. Руки разжались.
Кто-то схватил меня за плечо. Я всадил стекло в шею другому. Горячая кровь хлынула на ладонь, тёплая, живая.
— Последний сзади! — голос парня из клетки.
Я развернулся, ударяя кулаком в грудь. Пальцы нащупали что-то на полу — кусок ржавого железа.
Я вогнал его в шею ублюдка.
Боль хлестнула спиной, вспышка перед глазами — чистая, ослепляющая. Я завалился набок, держась за собственное спалённое плечо.
— Ты справился! Я не могу поверить... — голос парня был совсем рядом, полный напряжения, облегчения и паники одновременно.
— Скоро придут другие... — пискнула девушка.
— Да, мужик. Вставай. Быстрее.
Я разлепил веки. Мир всё ещё плыл, голова гудела, а в плече полыхал огонь. Челюсти сжались сами по себе, когда я упёрся рукой в пол и приподнялся.
Передо мной была клетка. Железные прутья. Грязь. Ржавая паутина запёкшейся крови.
Внутри — парень. Худой, грязный, без рубашки. Его тело — сплошное месиво: порезы, какие-то символы, исцарапанная кожа, будто кто-то вырезал на нём свои поганые знаки. Руны.
— Мужик, смотри на меня. Только не оборачивайся.
Он стиснул зубы, отводя взгляд в пол. По лбу побежала испарина.
Я нахмурился.
— Что за нахрен... — я начал поворачивать голову.
— Нет! — они пискнули одновременно.
Я остановился. В соседней клетке сидела девушка. Я сразу понял — она слепая. Её зрачки были молочно-белыми, пустыми, но лицо повёрнуто в мою сторону. Она будто видела меня.
Парень и девушка в клетках не сводили с меня взгляда.
— Мужик, не тормози. Мы должны уйти.
Первым делом — обыскать ублюдков. Игнорируя горячее, жгучее пульсирование в плече, я начал их шманать.
Первый. Карманы пустые. Запах крови и чего-то прогорклого бил в нос.
Второй. Влажные руки, липкие от собственной крови. Я шарил по поясу, по карманам — ничего.
Третий. В куртке что-то зазвенело. Я запустил руку внутрь и нащупал холодный металл.
Связка.
— Давай, давай, пожалуйста... — пробормотал парень, сжимая прутья клетки.
Я не оборачивался.
Рывком вставил первый ключ в замок. Не подошёл. Второй. Третий. Четвёртый.
— Аа... — парень сжимал прутья.
Металл скользил в пальцах, чёртова слабость от потери крови била в кости. Я сжал кулак, заставил себя сосредоточиться.
Пятый ключ.
Замок щёлкнул.
Парень выдохнул. Прутья разошлись.
От боли в колене я не мог стоять. Вцепился рукой в прутья клетки, перекатывая тяжесть тела, удерживая равновесие. Грудь ходила ходуном.
— Держи. — Я протянул парню связку. Пальцы слегка дрожали. — Выпусти её.
Он кивнул и сразу же начал перебирать ключи.
— Они приволокли тебя без вещей. — Он говорил, но взгляд его не отрывался от замка. — Если ты не можешь ходить, значит, у тебя была трость или костыль?
— Трость.
— Этого здесь нет.
Я выругался сквозь зубы. Грудь наполнилась тяжестью, глухой злостью. Глаза скользнули по тонкой полоске света на лестнице, пронзающей темноту, как лезвие.
Где оружие? Я начал осматривать пол. Может, среди трупов валяется что-то полезное? Нож? Кусок железа? Их сраный серп?
Чьи-то пальцы резко вцепились мне в локоть.
— Не смотри, — голос парня был жёсткий, напряжённый. — Не поворачивайся. Не туда. Вот так. Просто поверь мне.
Я ощутил, как он сжал мой локоть сильнее.
— Нет времени объяснять. Но я не могу дать тебе превратиться в них. Умоляю, слушай меня. Просто не поворачивайся назад.
Я выдернул руку из его хватки.
— Освободи девочку, сынок.
Парень замешкался, но кивнул и повернулся к замку. На полу блеснуло лезвие. Серп. И рядом — нож. Я потянулся за серпом, сжимая его в пальцах. Вес чувствовался приятный, сбалансированный.
За спиной скрипнула решётка. Девчонка сделала шаг из клетки. Худая, бледная, словно бумага.
Я качнулся, колено едва не сложилось. Как идти, если я хромаю?
— Парень, подай мне кочергу.
Тот огляделся, схватил её и протянул.
Металл был чёрным, шершавым, с зазубринами на конце. Той самой кочергой, что выжигала мою плоть, теперь я опирался, чтобы уйти отсюда.
Я сжал её в левой руке. Достаточная длина. Подойдёт, пока не найду костыль.
Правая рука сжимала серп.
— Бери нож, — я кивнул парню. Он схватил оружие, крепче сжал пальцы на рукояти.
— А ты, — повернулся к девушке, почти не разглядывая её лица. — Держись за меня. Сзади. За комбез.
Раньше он был белым. Сейчас — бурый от крови.
— Я иду первым. Ты за мной. Парень — замыкаешь. Понял? Справишься?
Его глаза сверкнули в полумраке.
— Да.
Я понимал: если меня убьют — этим двоим конец. Они даже не успеют убежать. Их просто разорвут.
— Нам нужно дойти до снегохода. Придётся, мать его, туго. Их много. Идёте за мной, не тормозите.
Парень расширил глаза.
— Здесь нет никаких снегоходов.
— Я видел следы у того дома, — говорю сквозь сжатые зубы.
— Я тоже их видел перед тем, как попал сюда. Под чехлом муляж. Ловушка.
Я схватил его за горло и прижал к стене. Он дёрнулся, но у него не было шанса.
— Ты точно, блять, видел? Или ты мелешь эту свою долбаную брехню?
— Я клянусь, — хрипит он. — Они всё подстроили. Даже следы.
— Он не лжёт, — плачет девушка, прижимаясь к моей спине.
Я прислушался к звукам сверху.
Тишина.
В доме никого не было. Если бы наверху кто-то остался — нас бы уже нашли. Услышали. Мы очень шумели. Те люди не скрывали своего присутствия, не шептались и не прятались. Они двигались открыто, демонстративно. Они не боялись. А значит, сейчас дом пуст.
Может, сраный снегоход и правда был ловушкой.
Я разжал пальцы и опустил руку. Парень тут же потёр горло, пытаясь размять кожу, пока я поднимал кочергу.
И тут приёмник захрипел. Зловещий, тихий голос разнёсся по подвалу:
— Мы сожжём вас в утреннем свете.
Две пары глаз вцепились в приёмник в немом ужасе.
Я скривился.
— Отсоси.
Сплюнул прямо в динамик.
Девочка ахнула. Парень замер. Из приёмника идёт просто шипение.
— Пошли, — я их подогнал.
Ступени скрипели под ногами, сухо, натянуто. Мы поднялись наверх. Коридор был пуст, но в воздухе висела гнетущая, напряжённая тишина.
Парень за моей спиной прошептал:
— Ещё недостаточно светло. Не все успели вернуться.
Я осмотрелся. В углу стояла канистра. И рядом — мой рюкзак. Чёртов подарок судьбы. Я двинулся к нему, опираясь на кочергу, а девушка сзади вжалась в меня, как тень. Шаги парня раздались позади.
Я уже протянул руку к ремням рюкзака, когда из-за угла вылетело что-то тёмное. Рывок — вспышка, боль.
Серп полоснул по моей груди, разрезая комбинезон.
Я рванулся в сторону. Женщина. Бледное лицо, чёрные, немигающие глаза, улыбка.
Я развернулся и ударил.
Серп вошёл в её шею, резким движением я дёрнул лезвие вбок. Тело дёрнулось, захрипело. Женщина ещё пыталась схватиться за меня, но пальцы уже ослабли. Кровь ручьём потекла по подбородку, впитываясь в платье.
Она рухнула на пол.
Парень дёрнулся к окну, вцепившись пальцами в подоконник. Глаза расширились.
— Рассвет.
Он схватил с вешалки куртку и накинул на себя, а я медленно шагнул вперёд, аккуратно выглядывая в окно. Они выходили из леса. Десятки фигур. Один за другим, молча, спокойно расходились по домам, точно возвращались с работы.
Меня шатнуло. Всё тело болело, каждая мышца ныла от напряжения, от усталости, от адреналина, который выжигал силы. В груди снова разлилась липкая, горячая боль. Рана от серпа — открылась. Пропитала одежду, тёплая, мокрая.
Не помню как удалось закинуть рюкзак на плечо. Оружия не было. Ни винтовки. Ни пистолета. Времени их искать — тоже. Как и моих сил.
Ремни рюкзака впились в раненое плечо. Я стиснул зубы. Внутри у меня была одна ценная вещь. Рация, которую дал мне Шут. Настроенная на его частоту. Он, конечно, мразь, но подготовился хорошо. Если я её потеряю или если эти твари её забрали... Значит, придётся искать другой способ. Идти по головам ФЕДРА. Вырезать блокпост и связаться через них. Но это время. А мне нужно найти мою Птичку. Быстрее.
Я перевёл взгляд вниз и заметил антенну, торчащую из внешнего кармана. Рация была здесь.
— Бери канистру, — хрипло сказал я парню. — И спички. Внешний карман моего рюкзака, внизу. Возьми их.
Пальцы меня не слушались. Ладонь едва сжимала серп.
— А теперь к снегоходам. Сейчас.
— Но я же сказал...
— Хера с два я тебе поверю на слово, сынок. Я должен проверить сам.
Я не мог действовать на эмоциях. Да, я хотел уничтожить этих ублюдков. Сжечь их гнилое логово до тла. Но первым делом — выжить. Парень мог ошибиться. Парень мог солгать. Ловушка это или нет — надо убедиться самому. Снегоход — шанс.
Мы вышли через заднюю дверь.
На улице холодно. Изо рта вырывался густой пар. Я пошатнулся, в глазах потемнело. Парень подхватил меня под руку.
— Держись, мужик...
Я выдохнул, стиснув зубы.
На краю двора, рядом с сараем, стоял снегоход, накрытый чехлом. Парень шагнул к нему, протянул руку... Приподнял ткань. Под ней — просто каркас. Гнилые доски, кое-где натянутые на металлические трубы.
Ловушка.
— Я же говорил... — с сожалением.
— Пали дом. Лей горючее.
Я плюнул кровью в снег.
Парень расплескивал бензин с жадной злостью.
— И теперь они здесь никогда не найдут своё пристанище, — процедил он сквозь зубы.
Я смотрел в сторону леса. Смотрел на дома. Тени. Тишина. Пустые улицы. Но я знал — они там. И они смотрели.
Из кустов вышел мужчина. Я резко оттащил девушку за спину.
— Назад.
Парень замер, судорожно сжимая спички.
— Поджигай!
Мужик улыбался. Я стиснул зубы.
— Подойди, сука. Я тебя убью, — гнев бурлил в груди, выжигал изнутри, был ярче, чем огонь за спиной.
Улыбка на его лице померкла. Он посмотрел на огонь, который уже поглощал дом, затем поднял голову и посмотрел в небо.
Парень приблизился ко мне, держа нож наготове.
Секунда. Две. Мужик разворачивается и уходит в сторону другого дома.
Из динамика на столбе раздался голос.
— Ты тоже загоришься, приш-ш-лый, — говорит зло, цедит сквозь зубы, шипит. — Мы сделаем это за тебя.
Мне плевать. Я бы спалил всё. Каждую суку, каждого ублюдка. Но перед глазами всё плыло. Снег чернел, размывался, превращался в сплошное пятно. Тьма норовила сомкнуться, утащить вниз. Парень подхватил меня под плечо, потянул вперёд. Меня знобило. Зуб на зуб не попадал, кровь выстукивала молотом в висках. Я шагнул. И ещё раз. Мы двинулись в лес.
Я обернулся проверить, нет ли погони. И холод, а может, сама смерть пробежала по спине. За окнами каждого дома стояли они. Смотрели.
И в этот раз без улыбок.
— Я запомнил это место и позже сравняю вас с землёй. Даю вам слово.
Мои слова слились с треском огня. Но мне казалось... они меня слышали.
Каждый шаг отдавался пульсом в висках, в ногах уже не было чувствительности.
— Стой. — сказал я резко.
Под снегом — тонкая, еле видная линия.
Растяжка.
Я знал, что это. Нитка, натянутая между деревьями. Зацепишь — полетят стрелы, шипы или мёртвый груз.
— На три шага левее. Потом прямо, — голос звучал хрипло. Я сам себя не узнавал.
Парень моргнул, бросил быстрый взгляд вниз, увидел верёвку и кивнул. Мы пошли дальше.
Вторая ловушка была хуже. В голых кустах что-то висело. Лёгкое движение воздуха — сигналка.
Почти её не заметил. Остановился только потому, что пятнами на снегу пошли красные вспышки. То ли галлюцинации от кровопотери, то ли предупреждение. Они это делали не для чужаков. Эти ловушки не убивали, а предупреждали хозяев.
Мы миновали. Я выдохнул, но грудь пронзило болью. Слишком долго было больно.
Я оценил свои раны.
Плечо: сквозное, но обожжённое с обеих сторон. Остановили кровотечение, но ткани мертвы. Движение рукой ограничено.
Колено: отёк увеличивается. Один неловкий шаг — и я просто рухну.
Грудь: глубокий резак. Если не залатать, скоро я перестану держаться на ногах.
Организм на адреналине, но это ненадолго. Я мог идти ещё минут сорок. Может, меньше. Если не замедлимся — дойду. Если поднимется температура, отрублюсь быстрее.
— Парень, — я остановился, дал себе секунду, чтобы отдышаться. Перед глазами всё плыло, но голос держался ровно. — Во внутреннем кармане куртки у меня карта. Если я вырублюсь, берёте её и идёте строго на север. На карте отмечен ближайший схрон, семь миль отсюда.
Он не сразу понял.
— Что?
— Там есть всё, чтобы переждать, выжить и пополнить запасы. Рация тоже там. Она настроена на частоту людей, у которых есть вертолёт. Свяжетесь с ними.
— Ты... — он сглотнул. — Ты дойдёшь.
Я посмотрел ему в глаза.
— Если я свалюсь — не тащите меня.
Это и так было очевидно. Они не смогли бы. Даже если бы захотели. Парень был слишком худым, девушка — слишком слабой и к тому же слепой. Даже вдвоём они не протащили бы меня и ста метров. Не говоря уже о семи милях.
Девушка всхлипнула.
— Но...
— Просто знайте, куда двигаться. Я встану — догоню вас.
Парень сжал челюсть, посмотрел мне в лицо. Он понял.
Но я не собирался падать.
Мы двигались какое-то время, пока дом за спиной не скрылся за деревьями. Дым тянулся в небо, тёмными рваными потоками поднимался выше крон, растворяясь в морозном воздухе. Снег был чистый, нетронутый — и от этого казался только чужероднее. Бесшумный, слепой зимний лес. Глухой, плотный, непробиваемый стеной деревьев. Никаких звуков. Даже птицы не кричали, даже ветер не шевелил голые ветви. Будто он ждал.
Я чувствовал, как силы уходят. Глаза закрывались сами, тело ныло, но я не позволял себе замедлиться. Проклятый лес — это всё ещё территория этих ублюдков.
Я понятия не имел, почему они не пустили погоню. Это было нелогично. Они видели нас, знали, что мы здесь. Я спалил их грёбаный дом. Убил херову тучу их людей. Но вместо того, чтобы попытаться настигнуть нас и разорвать, как того парня, они просто... смотрели.
Как и всё остальное в этом месте — это не имело смысла.
Проклятые ловушки. Стрелы. Толпа, что двигалась в унисон. Тот подвал.
Кровь на губах. Её привкус я чувствовал до сих пор. Я понятия не имел, что они там вывели на моём лице. Но их пальцы были липкими. Я помнил, как они двигались по моей коже — медленно, сосредоточенно, словно выводили что-то важное.
Женщина, что молча бросилась с серпом. Мужик, что просто развернулся и ушёл, когда мы были как на ладони. Те фотографии на стенах. Голоса из динамиков. Жёлтые тряпки. И улыбки. Эти чёртовы улыбки.
Я сгрёб снег с ближайшей ветви, сжал его в ладони, провёл по лицу. Не почувствовал холода.
Дерьмо.
Гипотермия, крайняя степень кровопотери. Тело теряло силы, но мозг всё ещё работал, анализировал. Сколько времени у меня есть?
Я не верил во всю эту мистическую херню. Не верил.
Но чёрт возьми, если хоть на секунду допустить, что всё это реально...
Парень вдруг остановился. Я шагнул вперёд по инерции, тяжело опёрся ладонью о шершавую кору ближайшего дерева. Ноги гудели, пульс стучал в висках. Девушка вдруг приподняла голову, будто чувствовала.
— Что-то происходит... — её белёсые глаза пусто блестели в блёклом свете этого проклятого утра.
Она повернула голову на парня. И я вместе с ней.
Парень стоял неподвижно. На первый взгляд ничего не изменилось. Всё тот же оборванный, бледный, побитый, с синяками на скулах и порезами на груди. Но взгляд...
Глаза смотрели в пустоту. Никуда. Будто смотрели сквозь нас. Будто его здесь уже не было.
А затем он перевёл взгляд на меня. Его лицо.
Улыбка расползалась медленно. Губы растягивались, сначала едва заметно, затем шире, шире. Без эмоций, без радости, без боли. Просто... пустая, ненормальная улыбка, натянутая, как маска.
— Смотри на меня, мужик... — произнёс он.
Я медленно выпрямился. Не отводя глаз.
— Мне надо возвращаться домой, — сказал он спокойно.
Девушка хрипло выдохнула:
— Нет...
Что чёрт возьми...
— Ты тоже вернёшься, — голос парня был странным. Он словно смаковал каждую букву.
Девушка всхлипнула и потянулась к нему.
— Не подходи к нему, — рыкнул я.
Она замерла, но не сразу. Почти колебалась.
Я поймал движение. Парень сжимал нож.
— Ночью мы придём за тобой. Мы умеем ждать.
Он ударил резко, без предупреждения. Лезвие вошло в неё по рукоять.
— Нет!
Вонзил ему серп в горло. Он захрипел, повалился в снег, а девушка осела следом, хватаясь за живот.
Я оказался рядом, прижимая её к себе. Снег под ней окрасился в ярко-красный.
Рана... Нож ушёл глубоко в живот. Я видел, как её тело подрагивает, как кровь хлещет толчками. Внутреннее кровотечение. Разорваны сосуды.
Если вытащить нож — она умрёт сразу. Если оставить — через пару минут.
Она кашлянула. Кровь залила её губы, потекла по подбородку.
— Ты не должен был видеть...
Её блёклые глаза расширились.
— Ты не увидел.
Она мертва.
Солнце зашло за тучи. Я видел это в её глазах. Они отражали серое небо, кроны деревьев, бесконечный снег.
Её тело обмякло.
Я не сразу понял, почему. Только спустя секунду осознал, что не могу её удерживать. Левая рука... Она просто не слушалась. Как будто и не существовала вовсе.
Слабость хлестнула, как удар хлыста.
Голова кружилась, мир плыл перед глазами. Я видел, как раскачиваются деревья, как снег становится то белым, то бурым, как ветви складываются в непонятные узоры, почти знаки.
Проклятье.
Я всё ещё дышу.
Я не дам им меня забрать.
Я опустился на локоть. Затем на предплечье. Снег смялся подо мной, впитывая в себя кровь.
Ползи.
Ползи.
Ветки хлестали по лицу, ледяной ветер жал кожу, воздух резал лёгкие, но я поднимался. Дотянулся до кочерги. Пальцы сжали металл, будто кто-то подкинул её мне в руку.
Скрип. Хруст. Треск.
Птичка пролетела прямо у лица. Я ощутил её крылья. Легчайшее прикосновение, почти касание смерти... или жизни.
Всё плыло, всё дрожало.
Я сделал шаг.
Ещё один.
Ноги провалились.
Земля исчезла.
Я падал.
Ветер в ушах. Белый шум. Лёд.
И тёмная, ледяная вода...
***
3 км ниже по течению
Территория резервации
Исави увидела его сразу — тёмное пятно среди белого льда, застывшее на краю ледяной воды. Волна накатила, накрыла его ботинки тонкой коркой инея и отступила, оставляя на коже крошечные осколки льда.
Он не двигался. Она стояла над ним, присев на корточки, и молчала.
Исави нахмурилась, взглянув вверх по течению. В ту сторону, откуда он прибыл. Там было плохое место. Отвесные скалы хранили темноту, от которой её предки Сиу уходили сотни лет. Но время смылo границы. Мир поменялся, потерялся. И то, что должно было оставаться в тени, осмелилось выйти.
Голодное. Безымянное. Оно больше не пряталось.
Духи шептались.
«Этот уже наполовину там» — сказал один.
«Смерть уже касалась его» — прошептал другой.
Исави видела это по бледности его кожи, по тонкому слою инея, укрывшему ресницы и бороду. Смерть дышала ему в лицо, но он ещё не отпустил этот мир. Он цеплялся.
Река пыталась его забрать. Льдины скользили по воде, сталкивались с берегом, словно проверяя, достаточно ли он ослаб, чтобы утащить его обратно. Tohi'ta, дух воды, уже накормил его лёгкие холодом, вытянул из него тепло, усыпил. Теперь смерть тянула свои лапы.
Исави смотрела на него, и её взгляд был не взглядом целителя — а взглядом той, кто слышит шёпот между мирами.
Дух его был силён, но тело уже почти перестало ему подчиняться. Она видела это в застывших пальцах, побелевших от холода, в губах, посиневших, как сумеречное небо над снегом. Он не дышал, но смерть ещё не забрала его окончательно.
Он боролся.
Как волк со стрелой в груди, что продолжает бежать, несмотря на кровь, стекающую в снег.
Исави слышала эту историю от старейшин: волка поразила стрела охотника, но он не пал сразу. Он ушёл в чащу, он боролся, пока не догнал солнце, пока дух его не вырвался из израненного тела и не превратился в зимний ветер, что мчится между деревьями.
Этот мужчина был таким же. Изувеченный, но не сломленный. Жизнь покидала его, но не без боя. Она видела, за что он цепляется.
Не за себя.
Если бы дело было только в его жизни — он бы уже сдался. Но его дух рвался к чему-то, что осталось по ту сторону воды. К тому, что не позволило ему испустить последний вздох.
И всё же... смерть была ближе. Она тянулась к нему длинными лапами, щурилась из воды, нетерпеливо заглатывая куски льда.
Исави не собиралась вмешиваться.
Его тело уже наполовину принадлежит земле. Если духи решили забрать его, значит, так должно быть. Кто она такая, чтобы спорить?
Она смотрела, как лёд трещит у его ног, и поджала губы.
«Оставь его» — прошелестел ветер.
«Он не твой» — шепнуло эхо реки.
И она хотела уйти.
Но в этот момент воздух разрезал тихий взмах крыльев. Маленькая птичка опустилась на его грудь, склонила голову набок, заглядывая Исави прямо в глаза.
Она замерла.
Это была сама Sich'ta...
Сейчас она приняла облик лесной гаички — вестника жизни. Маленький комок тёплого пуха, почти невесомый. Духи не шлют такие знаки просто так.
Птичка наклонила голову, посмотрела на неё, будто говоря:
«Он всё ещё держится. Не дай холоду разжать его пальцы»
Исави задержала дыхание.
Она знала, что духи говорят не словами. Они говорят знаками. И если Sich'ta выбрала этот знак, значит, ещё не всё решено.
— Tsa'la*... — она выдохнула.
Исави смотрела, как птичка вспархивает с его груди и исчезает среди голых ветвей. Она знала — дух реки не примет его.
Она наклонилась и коснулась кончиками пальцев его плеча, будто пробуждая.
Смерти придётся подождать.
Комментарий автора:
Иногда даже в самой реальной реальности происходят вещи, которым нет рационального объяснения. Страшные. Тёмные. Живущие на грани между безумием и истиной. В этой главе Джоэл столкнулся с одной из них.
_____________________
* Benedícite per ignem et sanguinem, per terram et lumen — лат. Благослови огнём и кровью, землёй и светом.
* Non tangetis me! Non tangetis me! — лат. Не прикасайтесь ко мне! Не прикасайтесь ко мне!
* Исави — на языке индейского племени Сиу означает «ночной ветер».
* Tsa'la — это слово из языков коренных народов Северной Америки. В некоторых интерпретациях оно может означать «душа», «жизнь» или «дух».