Ты ненормальный...
Ночью, как только закрылась дверь, Александр повернулся ко мне с видом, в котором смешались тревога, гордость и откровенный ужас.
— Ложись. Немедленно.
— Мы только зашли.
— Тебе нужна горизонтальная поверхность и пять подушек. Я читал.
— Где?
— В паник-группе для отцов. Я туда случайно попал, но теперь я их модератор.
Он уже подхватил меня на руки, как будто сам факт стояния на полу может повредить детям, и понёс в спальню. Я не сопротивлялась. Честно? Это начинало мне даже нравиться.
— Положи меня аккуратно. Я же не ланчбокс.
— Ты — мой драгоценный инкубатор.
— Прекрати, я сейчас лопну.
— Вот именно. Поэтому ложись.
Он укутал меня одеялом, подложил под спину и ноги подушки, проверил температуру в комнате и уровень шума с улицы за окном.
Саша строго посмотрел на меня и встал передо мной, скрестив руки на груди. Смотрел так, будто я только что попыталась сбежать из охраняемой зоны.
— У нас... разговор.
— Я уже лежу. Под пледом. Даже тапочки сняла.
— Не поможет.
Он достал из кармана... маленький блокнот.
— Что это?
— Журнал нарушений. За последние трое суток — двадцать пять пунктов.
— Александр...
— Нарушение №1 — поднятие подушки. №2 — слишком резкий поворот в постели. №3 — один (ОДИН!) глоток кофе. Дальше хочешь?
Я не сдержала смешок:
— А как ты собираешься меня... наказать?
Он наклонился ближе, облокотился о кровать. Его голос стал низким, лениво-хриплым, с этой его фирменной полуулыбкой:
— Всё просто. За двадцать пять пунктов полагается... сорок шесть поцелуев.
— Всего?
— ...и один — такой, чтобы ты запомнила. За подушку.
Он опустился на кровать медленно, методично, как будто собирался писать по коже каллиграфией.
— Первый — за кофе.
Касание в висок.
— Второй — за то, что пошла босиком.
Поцелуй в плечо.
— Третий — за то, что слишком красивая, чтобы оставаться спокойным.
В шею. Горячо. Задержался.
Я сглотнула, дыхание стало неровным.
— А если я завтра нарушу ещё?
Он усмехнулся.
— Надеюсь, что нарушишь. Мне нравится быть строгим.
— ПАААААААААААААААААП!
Влетает Марк.
— МАМА НАЕЛАСЬ ОГУРЦОВ!
Александр тяжело выдохнул:
— Новый список начинается прямо сейчас.
Я спрятала лицо в подушку от смеха.
— Ну что, как думаешь — будет сто наказаний к родам?
— Я сделаю это самым сладким тюремным сроком в твоей жизни.
Вечер того же дня. Я сижу на диване, пытаясь устроиться поудобнее. Александр исчез на три часа и вернулся... с папкой.
— Что это?
— План действий на ближайшие шесть месяцев.
— Ты... что?
Он положил передо мной схемы, распечатки, три цветные таблицы, одну схему роддома и одну... схему эвакуации при землетрясении.
— Смотри. По этим графикам ты не должна поднимать ничего тяжелее ложки. Пункт 17.4.
— А если мне захочется... не знаю, книгу?
— Пункт 17.5: все предметы весом выше 100 грамм перемещаются охраной.
— Это шутка?
— Нет. Это революция.
Он начал диктовать, как генерал на передовой:
• Диетолог — уже подписан контракт.
• Массажист — начнёт завтра.
• Охрана — усилена, Иван теперь дежурит лично.
• Психолог — для меня. Потому что, цитирую: если я ещё раз услышу "трое", у меня случится перерыв в пространственно-временном континууме.
— И Марк? — спросила я, глядя на малыша, устроившегося на ковре.
— Он теперь... младший агент семейной разведки.
— Серьёзно?
— Он докладывает обо всём. Например, что ты сегодня встала со стула без разрешения.
Марк поднял голову:
— Прости, мама. Папа дал мне два пирожных, чтобы я был честным.
Я прищурилась:
— Пирожные, значит...
— Ты же сама говорила, что честность важна!
Когда мы остались вдвоём, он лёг рядом. Никаких игр, шуток, ни даже банальной тревоги — он просто молча вытянулся на кровати и аккуратно положил ладонь мне на живот, как будто надеялся услышать дыхание изнутри. Лёгкое касание — не для контроля, а... чтобы убедиться, что это реально.
— Я... даже не знаю, как это сказать, — его голос будто дрожал. — Я... счастлив.
Он замолчал. Я чувствовала, как он будто перебирает внутри себя десятки слов, но ни одно не кажется достаточным.
— Счастлив? — тихо повторила я.
Он поднял голову, уставился на меня с выражением, в котором было столько света, что я чуть не расплакалась.
— Ты знаешь, что ты сделала?
— Что?
— Ты подарила мне всё, о чём я даже боялся мечтать. Ты — невозможная. Ты... настоящая магия.
— Даже если я стану огромной, как дирижабль, и буду храпеть, как трактор?
Он не засмеялся. Он снова прижался лбом к моему животу.
— Даже так ты будешь самой любимой и красивой.
Я провела рукой по его волосам.
— Даже если трое?
Он поднял взгляд.
— Особенно если трое.
Потом накрыл меня одеялом, как будто укрывал целый мир. Остался рядом, дыша ровно, спокойно, но глаза его не закрывались. Он смотрел на потолок, как на новую карту звёздного неба, где каждая точка — это будущая бессонная ночь, маленькая пелёнка или неизвестное имя.
— Саша... ты ведь не спишь?
— Я не могу.
— Почему?
Он улыбнулся, не отводя взгляда от потолка.
— Я боюсь закрыть глаза... и проснуться в мире, где это всё оказалось сном. Где ты — не беременна. Где ты — не моя. Где их — не трое.
— Это не сон, — прошептала я, прижимаясь ближе. — Это наша реальность. Такая вот... странная, сбитая с ног, местами ужасающе нелогичная, но очень наша.
— Шестеро. Ты, я, Марк и трое.
Он повернулся ко мне и, не спрашивая разрешения, лёг рукой через живот, как охранная система последнего поколения.
— А если будет пятый?
Я закатила глаза.
— Тогда тебе придётся нанять ещё одну армию охраны.
Он рассмеялся. Потом серьёзно добавил:
— Ты... моё настоящее чудо. И то, что происходит, — не пугает. Оно освящает. Я не боюсь. Потому что знаю: всё, что будет — мы пройдём. Вместе.
Я поцеловала его в висок.
— Тогда ложись. И попробуй уснуть. Скоро тебя ждут ещё три крика "папа" одновременно.
Он вздохнул, уже полузасыпая:
— Только не дай им сразу водные пистолеты...
Я проснулась от запаха... кориандра? Нет. Подожди. Это мята? Имбирь? Или снова его дурацкий «детокс-чай»?
— Ты не должна вставать, — тут же раздался голос, настолько близко, что я вздрогнула.
Александр стоял у кровати с подносом: на нём — пара подушек, тарелка с овсянкой и... да, конечно, имбирный чай, этот предатель моего настроения.
— Я только глаза открыла, — буркнула я, приподнимаясь. — Не успела ещё даже вдохнуть нарушение.
Он прищурился.
— Уже два. Первое — ты попыталась встать без меня. Второе — ты скривилась при виде овсянки.
Я склонила голову набок.
— А если я сейчас попрошу... скажем, мороженое из чёрной смородины, арбуз — но только из середины, и ещё — лаваш, но чтоб горячий и тонкий, как...
— ...как моё терпение? — невозмутимо закончил он. — Уже в пути.
Я выдохнула.
— Я вообще-то пошутила.
Он опустился на колени у кровати, целуя мой живот сквозь ткань пижамы.
— А я — нет. У нас теперь трое пассажиров. Я не шучу уже с полуночи.
Я смотрела на него — лоб хмурый, волосы взъерошены, рубашка расстёгнута, как у солдата на утреннем построении. Мой муж. Мой параноик. Мой генерал.
— Саша... — прошептала я. — Это уже не гиперопека. Это уже... тоталитарный режим.
— Ради вас — хоть диктатура, — сказал он серьёзно. — Иди сюда.
Он обнял меня, уложив обратно на подушки. Я прижалась к его груди, но тут...
— МАМА ПОДНЯЛА РУКУ! — заорал Марк откуда-то с лестницы. — САМА! И ещё она НЕ СЪЕЛА всё с подноса! Я видел! Спрятала в салфетку!
— Тебя вообще кто нанимал? — простонала я.
— Я сам назначился, — гордо заявил он, влетая в комнату. Его пижама была задом наперёд, а под мышкой — блокнот. — Я теперь Официальный Защитник Малышей. И у меня всё под контролем.
— Даже мой аппетит? — прищурилась я.
— Всё, — он кивнул. — Папа сказал, что если ты съешь меньше 300 граммов еды — автоматический арест.
— Ой, — Александр поднёс ложку ко мне. — Ты слышала начальство. Открывай рот.
— Это война, — пробормотала я и съела. Потому что знать Марка — это знать, что он действительно может устроить трибунал за недоеденную кашу.
Я воспользовалась минутной тишиной. Подложила руки под голову, потянулась, уткнулась носом в его шею.
— Саша, — лениво прошептала я, — мне вдруг страшно захотелось... манго.
— Угу.
— В 7:30 утра.
— Да.
— Из Таиланда.
— Я уже позвонил.
Я рассмеялась.
— Ты ненормальный.
— Я — отец четверых. Мне теперь можно.