Ты и есть оно
Я проснулась от странного ощущения, будто кто-то громко и демонстративно дышит мне в шею.
— Вставай, — прошептал Александр, прижимаясь ко мне. — Они, возможно, уже голодны.
— Ты о ком? — я прищурилась, ещё не до конца проснувшись.
— О наших детях. У них должно быть расписание.
Я фыркнула и перевернулась на другой бок, уткнув лоб в его плечо.
— Ты не забыл, что они размером с мандарин?
— Да, но даже мандаринам нужно внимание.
Он попытался поднять меня, но я сдалась на условиях:
— Только если ты понесёшь меня на руках до ванной.
Александр рассмеялся.
— Ты пользуешься своей беременностью, крошка.
Я положила ладонь ему на грудь, чувствуя, как бьётся его сердце.
— Без зазрения совести.
На кухне нас уже ждал главный утренний комментатор.
— Мам, ты не должна вставать раньше восьми. Я проверил график.
Марк сидел на табурете с блокнотом, в котором по всей видимости вёл учёт моего поведения.
— Ты вчера выпила два глотка апельсинового сока, хотя папа сказал не больше одного. Я записал.
Александр подошёл к сыну, взъерошил ему волосы и подмигнул:
— Молодец, шпион. Повышаю тебя до заместителя по материнской безопасности.
Марк сиял от гордости.
— И кстати... — добавил он, — мама ночью дышала слишком быстро. Может, это от волнения? Или близнецы учатся петь?
Я закатила глаза.
— Марк, мне кажется, ты всё это выдумываешь.
— Нет. Я даже слышал, как один из них толкнул другого! Там внутри уже начинается драка!
Я попыталась встать, но Александр оказался рядом.
— Сначала — массаж. Потом — завтрак. Потом — отдых.
— А работа?
Он нахмурился.
— Я отменил все твои дела. Да и свои тоже. Я теперь — домашний генерал по беременным операциям. Ты никуда не выходишь, не садишься, не нюхаешь ничего подозрительного.
Я приподняла бровь.
— А если мне захочется чего-то вредного? Например, шоколада с солёными огурцами?
Он замер.
— Ты хочешь?
— Нет. Просто проверяю границы.
Он подошёл ближе и шепнул у меня на ухо:
— Границ больше нет. Есть только ты. И трое. И я, который сходит с ума.
*****
Кухня сияла — буквально: мрамор отполирован так, что на нём видно свои гримасы.
Повар в чистом колпаке стоял у плиты. Перед ним — четыре тарелки с разными вариантами завтрака: овсянка на воде, овсянка на миндальном молоке, овсянка с бананом и... овсянка с овсянкой.
Александр ходил вдоль стола, словно на смотре:
— Температура овсянки?
— Точно 41 градус, босс.
— Влажность воздуха?
— Стабильная, 48%.
— Бананы?
— Без пестицидов. Сертифицированы.
Я склонила голову на руки.
— Ты допрашиваешь еду.
— Я проверяю фронт снабжения, — отозвался он. — Ты — стратегический ресурс. А это — топливо для наших троих... мандаринов.
Марк, усевшись за стол, радостно кивнул:
— Я всё записал! Если еда будет невкусная, я немедленно сообщу бабушке.
Я посмотрела на овсянку и почти прошептала:
— А можно просто кофе?
Наступило напряженное молчание.
Повар вжался в стену.
Александр медленно повернулся ко мне:
— Ты только что назвала имя, которого мы не произносим.
Марк со значением добавил:
— Папа сказал: если мама скажет "кофе", он...
— ...поцелует её двадцать семь раз за каждое нарушение режима, — перебил Александр, приблизившись.
— Сколько уже нарушений? — спросила я.
Он наклонился к моему уху:
— С учётом вчерашнего: "я просто быстро схожу в сад и сорву инжир"? Тридцать два.
— Ты что, ведёшь журнал?!
— Нет, это делает Марк.
— Так нечестно! Я теперь даже не могу встать без комитета наблюдателей!
Марк поднял руку.
— Я готов быть справедливым судьёй. Но тебе всё равно нельзя поднимать подушки, мама.
Я откинулась на спинку стула.
— Сдаюсь. Кормите меня овсянкой. Только добавьте... — я сделала паузу, глядя в глаза Александру — — немного шоколада и огурца. В один уголочек.
Он побледнел.
— Нет.
— Пожалуйста.
— Ты издеваешься.
— Я беременна. Мне можно.
Повар вздохнул:
— Иду искать шоколад и солёные огурцы...
Александр положил руку на живот:
— Если один из них наследует характер матери, я пропал.
Я рассмеялась:
— Ты уже пропал, Саша. С первого дня, как нанял меня няней.
Он вздохнул, но в его глазах уже сверкало то самое выражение — он готов исполнить любой каприз, даже если придётся уволить повара и лично натирать огурцы мятным сахаром.
*****
— Ты не можешь быть серьёзным, — медленно произнесла я, глядя на тарелку, где всё было идеально вымерено и подозрительно зелёно.
— Абсолютно серьёзен, — Александр стоял, скрестив руки на груди, — два вида брокколи, запечённый лосось, киноа и свежевыжатый гранатовый сок. Всё сбалансировано: белки, железо, магний и любовь.
— Любовь? В каком продукте, позволь узнать?
— В гранатовом. Он красный. Как моё сердце, когда ты пренебрегаешь витаминами.
Я вздохнула и потянулась за солью — как раз в этот момент Марк вынырнул из-за буфета:
— ПАПА! Она собирается СОЛИТЬ ЕДУ!
— О, Господи...
Александр тут же отобрал у меня солонку, словно я держала динамит.
— Соль — жидкость задерживает. Нам это надо?
— Мне надо вернуть вкус в мою жизнь, — пробормотала я.
Он наклонился к уху:
— Я могу вернуть тебе вкус. Позже. Когда агент №2 уснёт.
— Я СЛЫШУ ВСЁ! — прокричал Марк из-под стола. — И, между прочим, я записываю!
Я не моргнув взяла бокал гранатового сока, глотнула... и тут же сморщилась:
— Ты что туда добавил — порошок фейхоа и слёзы единорога?
Александр кивнул серьёзно:
— Иммуномодулирующий комплекс, одобренный академиком. Если ты не пьёшь, я выпью сам.
— Вот это мотивация, — пробормотала я и сделала ещё глоток, уже более грациозно.
— Хочу награду. За мужество.
— Что именно ты хочешь?
— Манго в шоколаде, массаж стоп и ванну с лепестками. И чтобы никто не заглядывал туда каждые три минуты с вопросом "Ты не уснула?"
Александр вытащил блокнот — реальный бумажный, где он ведёт журнал капризов — и записал:
— Манго. Массаж. Ванна без допросов. Добавлю: "Давать плакать спокойно, если гормоны взорвутся".
Я рассмеялась:
— Ты невозможен.
— А ты — беременна. И злоупотребляешь этим, кстати.
— Конечно, злоупотребляю. В моем животе три алиби.
Мы переглянулись, и воцарилась тишина — но ненадолго.
— А мне можно будет посмотреть, как они вылезают? — заявил Марк, мраморнее солидности. — Я никому не расскажу, честно! Только в детском садике.
Мы с Александром хором:
— НЕТ.
*****
Свет в спальне мягкий и почти медовый — будто растопленный на стенах. Я стояла у окна, разглядывая улицу, пока он запирал засовы с точностью параноика.
— Готово, — объявил он. — Никаких посторонних. Даже голубям не пройти.
— А если я сама стану посторонней? — лениво бросила я, не оборачиваясь.
— Тогда придётся снова влюблять тебя в себя, — сказал он, подходя ближе. Его руки легли мне на талию. — И... наказать. За двадцать семь нарушений.
Я фыркнула.
— А может, ты и список составил?
— Не просто список. — Он достал сложенный лист бумаги из кармана. — Подъём подушки без разрешения — пункт 6. Выход на балкон — пункт 12. Попытка съесть острое — пункт 17. И мой любимый: "Сделала всё идеально, но не сообщила" — пункт 25.
Я повернулась к нему лицом, приподняв бровь.
— И каков приговор?
Он усмехнулся.
— Поцелуй за каждый пункт. Искупление в страсти.
Я прислонилась к нему спиной, словно проверяла: выдержит ли. Он выдержал.
— Только поцелуи? — протянула я. — Скучно, Саша.
— Тогда пункт два: массаж. Без одежды. Без жалоб.
— Грубовато, — надулась я. — Ты меня пугаешь. Что в третьем?
Он наклонился, голос зашелестел в ухе:
— Пункт три... не озвучу. Он исполняется только ночью, если ты продолжишь капризничать.
Я обернулась и вжалась в его грудь, ладонями обхватив щеки:
— Тогда приступай к пункту первому, господин судья.
Он начал с лба. Один — нежный, второй — на висок, с тёплым дыханием. Третий — под скулу. Его губы двигались по лицу, словно кисть художника.
— Ты специально медленно? — выдохнула я, закрывая глаза.
— Это только шестой, — напомнил он. — До двадцать седьмого ты будешь плавиться. Как сыр на горячем хлебе.
— Ужасный пример, — прошептала я, когда его губы коснулись ямочки на шее. — Теперь я хочу тост.
— Я и есть твой тост, — проворчал он и прикусил мочку уха.
— О господи, — засмеялась я. — Ты — худший диетолог моей жизни.
— Я — единственный, — сказал он и опустился на колени. Его руки прижались к животу. Он поцеловал его двадцать восьмым поцелуем.
— Это был бонус? — прошёптала я.
— Нет. Это... не по плану. Просто... захотелось. Им тоже — поцелуй. За то, что они здесь.
— Они? — переспросила я, и мы замерли. Ведь всё ещё думали, что там один...
Но прежде чем я успела развить мысль, в спальню вломился Марк — с пеной на подбородке и зубной щёткой в руке:
— МАМ, ПАП! Я сегодня рассказал сказку про динозавров, а бабушка сказала, я не должен мешать взрослым, но я хотел сказать: если у нас будет три малыша, я согласен одного из них носить на ручках.
Он запнулся, увидев нас в полумраке.
— Я... пойду... Э... Бабушка, помогите! — и исчез.
Мы замерли. Потом оба рассмеялись.
— Я люблю нашу жизнь, — прошептала я, глядя ему в глаза.
— А я люблю, что нас теперь шестеро. Трое под сердцем, один с пеной на подбородке, ты — с огнём в глазах, и я — абсолютно твой.
Он обнял меня и уткнулся лбом в макушку.
— Ты — моя семья. Моя невозможная женщина. Мой беспощадный список наказаний. Моё всё.
*****
Ванная затянута туманом, как утренний город. Всё пахнет мятой, эвкалиптом и его кожей.
Александр стоит под душем, в одной руке — гель, в другой — моя рука, словно боится меня отпустить:
— Я могла бы сделать это сама, — дразню его.
— Ты могла бы, — соглашается он, — но не имеешь права. Пункт 19: беременной женщине нельзя тянуться к верхним полкам. Даже в душе.
— А если я хочу шампунь?
— Тогда скажи "пожалуйста" и добавь "великий повелитель душа".
Я рассмеялась.
— Ты с ума сошёл.
— Нет. Я — будущий отец троих. У меня теперь нет выбора. Только душ, пелёнки и капризы.
Он нежно намыливает мои плечи, словно я из стекла. Во мне это вызывает сладкое раздражение.
— Саша...
— Да?
— Ты превращаешь мою беременность в гламурную спецоперацию.
— Правильно. Ты — моя миссия.
— А если я скажу, что хочу персиковый скраб?
Он замер.
— Где он?
— На верхней полке.
Он выругался, но пошёл. Вернулся с банкой в руках и видом капитана, пережившего шторм.
— Вот. Персик. Твой.
— Благодарю, великий повелитель душа, — с издёвкой запела я.
— Отлично. Пункт 27 — выполнен. Теперь мой пункт.
Он подтянул меня, воды плелись между нами как шёлковая вуаль. Его губы коснулись моей ключицы:
— Ты наказана... за чрезмерное очарование.
— Слишком поздно, — прошептала я. — Я уже очаровала тебя насмерть.
— Верно, — согласился он и поцеловал плечо, шею, висок. — Если бы можно было жить в душе вечно, я бы построил нам дом.
— С тремя ванночками?
— И с Марком-спасателем рядом. Он следил бы, чтобы вода была тёплой, а мама — счастлива.
Я обняла его, уткнувшись лбом в грудь. Вода стекала по нам, как занавес.
— Саша?
— М?
— Знаешь, что я сегодня почувствовал, когда ты целовал мой живот...
Он замер.
— Что?
— Что нас не трое, а уже шестеро. Потому что ты — не просто муж. Ты — дом, семья, целый континент, в который я переселилась без визы и обратного билета.
Он молчал, лишь крепче прижал меня. Только его ровное горячее дыхание стало звучать как обещание.
*****
Я проснулась с уверенностью в двух вещах:
Мне срочно нужно карамельное мороженое с крошкой из солёных крендельков.Я никуда не собираюсь вставать.
Достала подушку и потянулась...
— Саша, — протянула я, не открывая глаз, — мороженого хочу.
— Уже иду, — отозвался он, не подозревая, что ждёт.
Он пришёл с подносом — каша, травяной чай, витамин D и подозрительно зелёное чего-то.
— Что это?
— Брокколи-смузи. Диетолог сказал, что он...
— Убить меня хочет? — я приподнялась. — Я хочу мороженое. Карамельное. С кренделькой крошкой.
Он моргнул два раза:
— Сейчас девять утра.
— Мороженое не знает времени. Его ест душа, не желудок.
— Я понял. Позвоню в «Дольче Латте». Они открываются в 11.
— Я хочу домашнее, из твоих рук, Александр.
Он прищурился и кивнул:
— Хорошо. Только ты знаешь, это уже 28-й каприз за сутки?
— А на 29-й очередь уже есть, — сладко ответила я. — Я ещё не просила подушку из лепестков роз.
Он покачал головой и ушёл. Через пятнадцать минут раздалось по дому:
— Где моя мороженица, чёрт побери?!
Я растянулась, словно кошка, и чувствовала: хорошо. Не от мороженого, а от того, что могу капризничать. И его это не раздражает — он любит.
Через сорок минут он вернулся: в одной руке — миска с мороженым, в другой — ложка в форме сердца.
— Вот. Карамельное с крошкой из крендельков. Я сам их раскрошил молотком. Ты довольна?
— Почти.
Он выжидал.
— А где лепестковая подушка?
Он усмехнулся, подошёл ближе и положил голову на живот:
— Скажи им там, — прошептал он, — что их мама сумасшедшая. И что папа её обожает.
— Передай им, что мама — гений. И папа — единственный мужчина, способный выдержать троих малышей и одну взбалмошную даму с гормональной короной.
Мы рассмеялись одновременно.
После мороженого я захотела вдохновения. Вдохновение, как известно, не растёт на деревьях, оно рождается в причудах.
— Я хочу улитку, — сказала я, лёжа в шезлонге зимнего сада. — Одну. Маленькую. Чтобы она ползла по мандаринке.
Он уже ничему не удивлялся:
— Улитку на мандаринке?
— Живую. С душой.
Он молча ушёл, а через двадцать минут вернулся с прозрачным контейнером:
— Представляю тебе Люсю, — сказал он. — Она живёт в импровизированной оранжерее и питается шпинатом высшего сорта.
Я обняла контейнер:
— Я знала, ты это сделаешь. Даже если я попрошу слона в горошек.
— Это будет завтра, да?
Мы снова рассмеялись.
Тут врывается Марк:
— Мама! Я сказал папе, что ты опять не доела салат и подняла подушку одной рукой!
Александр медленно повернулся:
— Подняла подушку? Ты её поднимала?
Я моргнула:
— Она лёгкая. Я проверяла.
— В списке запрещённых предметов. Марк, сколько раз?
— Двадцать семь, папа. Сегодня — двадцать восьмой!
Александр вздохнул:
— Ты знаешь, что это значит.
— О, нет... — я поняла, что попалась.
Он приблизился:
— За каждый пункт — поцелуй. И не щёчные.
Маркушка захохотал:
— Я всё расскажу бабушке!
Я уже не сопротивлялась. Это наказание было чертовски приятным.
— Подожди, — сказала я, прикрывая глаза. — Только пообещай, что завтра я получу слона.
— В горошек. — Он кивнул. — Уже в пути.
*****
— Ребята, сегодня мы обсуждаем анатомию височно-нижнечелюстного сустава, — говорит лектор на экране, и я честно стараюсь держаться бодро.
— Ты только что зевнула, — слышу за спиной.
Я оборачиваюсь: Александр стоит в косяке в белой футболке с чашкой имбирного чая. Его взгляд слишком внимательный, чтобы пройти мимо.
— Я не зевала, — фырчу я.
— Ты зеваешь на шестнадцатой минуте каждой лекции. Я веду наблюдения.
— Это была медицинская реакция.
— Это была реакция "папа, выключи интернет и забери меня отсюда". Садись обратно. Я уже всё распечатал.
Он кладёт передо мной распечатку черепа:
— Ты откуда это?
— У тебя был плохой ракурс. Я нашёл лучший.
Он садится рядом и заглядывает в экран, словно собирается сдавать с тобой:
— И теперь: лектор говорит, что при жевательных движениях активируется мышца, отвечающая за...
— Жевание? — подсказываю.
— Гениально. Уже профессор, — он улыбается. — Но если серьёзно: не утомляйся. Сегодня тебе положено не больше 47 минут учебы.
— Ты считал?
— Да. Уровень концентрации падает после 48‑й минуты. Я тебя просканировал утром.
— Угу. И сколько мне позволишь зубов изучить? — спрашиваю.
— Только передние резцы. Остальное — завтра. С маской на глазах и перерывами на пряники.
Я смеюсь, и вбегает Марк с планшетом:
— Мааам! Я посмотрел видео, как удаляют зуб! Там кровь! Настоящая!
— Нет, — синхронно отвечаем мы с Александром.
— Но я уже записался!
— Куда?
— Онлайн-курс "Стоматология для детей и смелых!"
— Папа, разрешишь?
Александр выдыхает:
— Я ещё не решил, разрешать ли чистить тебе зубы без надзора. А ты — уже хирург...
Я закрываю ноутбук и прижимаюсь к мужу. Он обнимает меня, словно охраняет Вселенную внутри.
— Саша...
— Мм?
— А если я решу сдать экзамен досрочно?
— Тогда я сдам его вместе с тобой. Чтобы ты не устала одна.
*****
Дом окутан мягким полумраком. Где-то мерцает лампа на кухне. Марк заснул у книжки с динозаврами, а я всё ещё думаю о височно-нижнечелюстном суставе.
— Думаешь о зубах? — раздаётся из-за спины, и я чувствую лёгкое прикосновение Александра к плечу.
— Угу. И о том, что ты устроил мне стоматологическую слежку.
— Я люблю всё контролировать. Особенно — тебя.
Он уже рядом. И прежде чем я успеваю отреагировать, он берет меня на руки — как в день свадьбы, как в день, когда узнали о беременности, как когда я сказала "да". И несёт меня в спальню. Молча. Как драгоценную скрипку Страдивари.
— Ты устала. Ложись.
Я не спорю, сегодня — не тот день.
Он накрывает меня пледом и ложится рядом. Его ладонь на животе — якорь и компас.
— Я всё время думаю... — говорит он вдруг. — Что если ты проснёшься ночью и захочешь мороженого, а меня не будет рядом?
— Тогда я закажу дрон с клубничным вкусом.
— Ты не шути. Я уже заказал термосумку с таймером на ночные запросы.
Я смеюсь — негромко.
Он продолжает:
— Когда ты спишь, я всё равно слышу тебя. Каждый вдох. Каждый поворот. Я даже слышу, как ты думаешь.
— Сейчас я думаю, что ты тронулся от счастья.
— Верно. Полностью. И бесповоротно.
Пауза. Он гладит моё плечо. В груди разливается тепло: большое, медленное, как сон в любимом пледе.
— Знаешь, Саша... — шепчу я. — Иногда мне кажется, ты ждёшь не ребёнка, а чудо.
— Потому что ты — и есть оно.
Он целует меня в висок:
— Ты, я, Марк и те, кто уже внутри. Нас — шестеро.
Он улыбается:
— Шестеро, если не считать твою анатомию и мой график сна.