Навсегда-всегда.
Марк, свернувшись клубком в своей кровати, обнимал плюшевого дракона. Того самого — с пришитым крылышком, в котором всё ещё угадывались мои неуклюжие, но полные любви стежки.
Я вышла из его комнаты, тихо притворив дверь. На цыпочках прошла по коридору, стараясь не скрипнуть половицей. Всё казалось необычайно ясным — как будто ночь слушала.
На кухне горел свет. Только один — под старым абажуром. Медовый, мягкий, почти живой. Он не озарял комнату полностью — только часть стола, его плечо, его руки, чайник. И взгляд.
Этот взгляд.
Я была в его рубашке. Она пахла им — чем-то древесным, тёплым. Мои босые ноги коснулись прохладного дерева пола, и я вздрогнула — не от холода, а от предчувствия.
— Чай? — его голос был низким, чуть хриплым.
— Только если ты нальёшь.
Он молча поднёс чашку. Без свечей. Без вина. Без декораций. Только мы, тишина, и его руки, немного дрожащие, когда он ставил чашку передо мной.
— Что ты задумал? — я прищурилась, улыбаясь, но внутри что-то застыло.
Он не сразу ответил. Просто сел напротив. Локти на столе. Пальцы сцеплены. Глаза в глаза. И в них — не ирония. Не игра.
В них — признание. Страх. Надежда.
— Я думал, — начал он, — что уже всё понял про жизнь. Что умею терять. Умею держать удар. Умею быть сильным.
— Но... никто не учил меня, как не потерять то, что по-настоящему важно.
Пауза.
Я не двигаюсь. Только сердце бьётся чаще. Чай почти остыл, но пальцы держат чашку, как спасение.
— Ты пришла в мой дом... как тень. Как случайность.
— И осталась.
— И без тебя теперь — не дом. А просто место.
— Без тебя Марк смеётся иначе. Я дышу иначе.
Я отвела взгляд. В горле — ком. Где-то в груди — боль, похожая на счастье.
Он продолжил:
— Я видел, как ты к нему. Как он к тебе.
— Я слышал, как ты рассказывала сказки. Я стоял в коридоре и слушал. Потому что голос твой...
Он запнулся, на миг прикрыв глаза.
— Голос твой стал моим покоем. Моим вечером. Моей жизнью.
Он вынул коробочку. Не красную. Не бархатную.
Чёрная. Металлическая. Тяжёлая, как его прошлое. Сдержанная, как он сам.
Я затаила дыхание.
Он открыл её.
Кольцо.
Белое золото, почти холодное. Линии — строгие. Камень — не огромный, но сияющий. Не как показ — как обещание.
И на внутренней стороне — гравировка: "Amore mio per sempre."
(Моя любовь. Навсегда.)
Он произнёс:
— Я не знаю, как говорить красиво.
— Но если ты скажешь «да»...
Он сглотнул. Пальцы его чуть дрожали.
— Я больше никогда не проснусь один.
— Никогда не забуду, как ты изменила всё.
— И никогда не отпущу.
Он посмотрел мне в глаза. И впервые я увидела в нём не мужчину, не хозяина дома, не того, чьё имя шепчут на улицах с уважением и страхом.
А мужчину. Просто.
Голого перед чувствами.
Нежного. Настоящего.
— Саша... — вырвалось у меня. Впервые. Так тихо, будто звала кого-то из детства.
Он вздрогнул, услышав это имя от меня.
— Я боялась, — прошептала я. — Привязаться. Быть временной. Стать кем-то, кому скажут "спасибо, вы свободны".
— Я никогда так не скажу, — перебил он, и в голосе — боль. — Никогда.
— Я не знала, что так бывает. Что кто-то может... смотреть. Так. Видеть. Так.
— Ты стал домом.
— Марк — стал моим. А ты... ты стал сердцем. Моим.
Он молча надел кольцо на мой палец. Осторожно. Медленно. Как будто боялся спугнуть. Оно село идеально — как будто всё это время ждало.
Он взял мою руку. Поднёс к губам. Поцеловал.
Один раз. Долго.
Не как мужчина женщину.
А как молящийся — святыню.
Мы сидели так.
И вдруг...
— Ма-аам? Па-ап? — голос Марка.
Мы оба обернулись.
— У меня только один вопрос...
Пауза. Тишина. Он стоит в дверях, с растрёпанными волосами и плюшевым драконом в руках.
— Теперь мы навсегда-всегда-вместе?
Я всхлипнула и кивнула. Александр улыбнулся. Он встал, подошёл к сыну, прижал к себе, затем ко мне — всех троих, как одну душу.
— Да, сын.
— Навсегда-всегда
Тишина.
Только часы на кухне отсчитывают секунды, будто боятся нарушить момент.
Мир будто затаил дыхание, чтобы не вспугнуть счастье. Это не была сцена из фильмов — со скрипкой, с аплодисментами.
Это было лучше.
Это было по-настоящему.
Марк, всё ещё сонный, прижимается к нам. Его руки обвивают мою шею — горячие, доверчивые, родные. Ножки — уткнулись в талию Александра.
Он пахнет сном и детством: ваниль, молоко, его любимый шампунь с динозавриками и... чем-то необъяснимо своим. Тёплым. Родным до боли.
— Значит... мама теперь официально наша? — он щурится, с хитрецой, будто хочет удостовериться, не игра ли это.
Александр усмехается. Его голос хриплый от слёз и смеха:
— Официально.
Марк оживляется:
— Ура! Тогда я хочу, чтобы всё было по-настоящему. По-взрослому!
— Что именно? — я провожу пальцами по его растрёпанным волосам. Они мягкие, как пух одуванчика.
— Свадьба! Прямо сейчас!
— Сейчас три часа ночи, — Александр старается быть серьёзным, но губы предают его: в них — смех и обожание.
— И что? — Марк ставит руки в бока, копируя отца. — У нас же есть охрана! Они будут гостями! И у нас есть "торт"!
Он несётся к холодильнику, а мы остаёмся стоять, переглянувшись — он, я, и кольцо на пальце, которое ещё не верится, что настоящее.
Я шепчу:
— Мы правда... делаем это?
Александр подхватывает меня на руки, легко, с какой-то мальчишеской дерзостью.
— Обрученную невесту полагается нести через порог.
— Но мы же уже в доме!
— Тогда через этот порог. — он несёт меня в гостиную, где Марк уже раскладывает на столе вчерашний кекс, сверху — два мармеладных мишки с зубочистками вместо свечей.
— Гости! На позицию! — командует Марк, направляя воображаемый микрофон (ложку) на охрану, которая с удивлением заглядывает в комнату.
Один охранник, самый молодой, поправляет пиджак. Другой машет рукой, словно сдаётся. Они входят.
И правда — кто они, если не свидетели нашей странной, невозможной, но настоящей любви?
Александр ставит меня на ноги, не отпуская. Его руки на моей талии — тёплые, уверенные.
— Готовы, будущая миссис Блант?
Я фыркаю сквозь слёзы:
— Это ещё обсуждается.
— Потом обсудим. На медовом месяце. — он улыбается, и я вижу в нём... не босса. Не мужчину из легенд. А своего. Мужчину, который выбрал нас.
— Ладно! — кричит Марк, карабкаясь на табурет. — Начинаем церемонию!
Он зачитывает:
— Дорогие гости, мы собрались здесь, чтобы... чтобы...
— ...съесть кекс до рассвета, — подсказывает Александр.
— Нет! — возмущается Марк. — Чтобы сказать важные слова.
Он делает паузу. И вдруг...
Становится взрослым. Его взгляд вдруг старше своих лет.
— Пап... мам... я очень рад.
— Я раньше думал, что мама — это навсегда ушедшее. А теперь знаю — мама может быть и новой. Просто... если любит так же сильно.
Я сглатываю, но слёзы текут. Они горячие, настоящие.
Александр кладёт руку сыну на плечо, сжимает.
— Теперь мы точно семья, да? — Марк ищет глазами подтверждение. Но он уже знает ответ.
— Да, — говорим мы хором. И оба не узнаём свой голос — он дрожит, как первая музыка на свадьбе.
— Тогда! — Марк выпрямляется, будто ведёт парад. — Я объявляю вас мужем и женой! И можно целоваться, НО НЕ СЛИШКОМ ДОЛГО!
Смех. Охрана хлопает.
Кекс рассыпается.
Александр целует меня — медленно, не страстно, а с теплом. Этот поцелуй — не финал, а начало. В нём — "я здесь", "я твой", "мы всё прошли и будем проходить вместе".
Марк закрывает лицо руками:
— Я так и знал, начнётся!
— Привыкай, — смеюсь я. — Это теперь твоя реальность.
Александр наклоняется к сыну:
— Ты ведь и сам нас поженил. Теперь терпим, Марк.
— Ну ладно, — он фыркает, — но я всё равно первый съем у торта ушко мишки!
Он хватает кекс, мы смеёмся, охрана хлопает чуть смелее.
За окном ночь стала сизо-синей. Чуть-чуть — и рассвет.
И в этом безумии, между ложками, мишками и смешками...
Мы становимся настоящей семьёй.
Навсегда-всегда.