Глава 13
Дверь за спиной закрывается с глухим, тяжелым стуком, будто обрывая последний отголосок прошлого.
Женя делает шаг вперед и замирает.
Перед ней простирается зал ожидания — бесконечно просторный, тихий, наполненный зыбким светом.
Стены ускользают в даль, теряясь в золотистой дымке, словно сама реальность здесь размягчилась, стала податливой, неуловимой.
А окна…
Они огромны, выше любого собора, выше самого неба.
Но за ними больше нет бездонной черноты.
Теперь там — зарево рассвета и заката, сплетённое воедино.
Багрово-оранжевые всполохи скользят по гладкому стеклу, сменяясь оттенками перламутра, фиолетовой ночи и жидкого золота.
Как будто там, за этими окнами, само время замерло, застыло в своей наивысшей точке.
Как будто весь мир — это бесконечное «между».
Промежуток между ночью и утром.
Между концом и началом.
Тепло этого света заливает весь зал, окрашивая мягкие кресла в дымчато-янтарные тона, придавая полу оттенок расплавленного серебра.
Она делает шаг вперед. И вдруг чувствует: что-то изменилось.
Тяжесть больше не давит ей на грудь.
Боль не отдаётся в каждом вдохе.
Мир больше не угрожает разломиться на части.
Её кожа согревается, но не от жара, а от легкости, почти невесомости. Тело — больше не свинцовая оболочка.
Она выбралась.
И все же, что-то остаётся.
Лёгкий холодок в груди.
Еле ощутимый, но цепкий, как затихающий голос в тишине.
Её шаги гулко отдаются в бескрайнем пространстве, растворяясь в высоких сводах. Эхо повторяет их снова и снова, будто само пространство прислушивается к её приближению.
Этот зал ожидания странно пуст, но в его пустоте чувствуется закономерность, словно всё здесь стоит на своём месте. Даже бесконечно уходящие вверх стены, даже огромные окна, через которые льётся свет.
Но самое главное — в дальнем конце зала.
Женя вглядывается в зал и замечает: она здесь не одна.
Там стоит стол с двумя стульями.
На одном сидит мужчина.
На нём обычная форма проводника — чуть помятая, видавшая виды, безо всякого намёка на неестественную аккуратность. Лицо уставшее, строгое, сосредоточенное. Длинные пальцы перебирают стопку документов, перо плавно выводит буквы.
Он выглядит человеком. Самым обычным. Но чем ближе Женя подходит, тем сильнее ощущается в нём что-то неземное, не принадлежащее этому миру. Как будто этот зал был соткан вокруг него, а он сам — его неотъемлемая часть, неизменная, вечная.
Женя останавливается.
Мужчина продолжает писать, не обращая на неё внимания. Секунда… две… Тишина повисает между ними, но Женя не решается заговорить первой.
И только тогда, когда она уже готова нарушить эту тишину, проводник медленно поднимает голову.
Их взгляды встречаются.
Проводник чуть приподнял бровь, затем неторопливо снял с носа монокль, протёр его уголком рукава и снова водрузил на место.
— Долго же ты добиралась, — строго произнёс он, словно учитель, наконец-то дождавшийся отстающего ученика. Затем смягчился, качнул головой и добавил: — Но, по крайней мере, хватило ума не остаться. Это уже похвально.
Женя молчала. Она не знала, что сказать. В этом человеке было что-то… окончательное. Словно каждое его слово не подлежало сомнению.
Проводник чуть склонил голову, разглядывая её с легким любопытством.
— Ты понимаешь, что это за поезд?
— Это ад, — выпалила Женя, и в её голосе не было ни капли сомнения.
Проводник вздохнул.
— Если бы ты видела настоящий ад, не говорила бы так уверенно.
Он отложил документы в сторону, сцепил пальцы и посмотрел на неё поверх монокля.
— Но ты не так уж и далека от истины. Этот поезд — это не просто место. Это зеркало. Он отражает тех, кто в него попадает. Большинство вагонов меняются под человека, создавая испытания, которые принадлежат только ему. И то, через что ты прошла… — он чуть качнул головой, словно признавая что-то важное, — это было твоё личное путешествие.
Женя сжала кулаки.
— И как его закончить?
Проводник задумчиво провёл пальцем по краю стола, а затем снова взглянул на неё.
Женя вздрогнула, когда проводник тяжело вздохнул, словно собираясь с мыслями. Затем он открыл ящик стола и достал оттуда старое, потускневшее зеркало с овальной рамкой. Молча протянул ей.
— Смотри.
Она нерешительно взяла его в руки, пальцы невольно дрогнули. Взгляд опустился на отражение, и сердце сжалось.
В стекле смотрела она. Но… не совсем.
Лицо было её, но блеклое, почти прозрачное. Как старый снимок, на котором потускнели краски. Глаза — пустые, без прежнего живого света. А кожа… слишком бледная, с лёгким сероватым оттенком, будто её накрывала тонкая пелена тумана.
Женя резко вдохнула, но даже её дыхание не затуманило зеркало. Оно словно подтверждало правду.
— Что… это? — прошептала она, боясь услышать ответ.
Проводник спокойно сложил руки на столе, наблюдая за её реакцией безо всякого сочувствия.
— Это ты, — сообщил он сухо. — То, что осталось.
Женя перевела взгляд на него, в горле встал ком.
— Но… я иду. Я всё ещё двигаюсь, я думаю, я…
— Нет, — оборвал он её. — Ты не выжила.
В зале стало слишком тихо.
— Совсем недавно твоё земное тело перестало функционировать. Раны были слишком серьёзны. Ты умерла, Женя.
Внутри что-то оборвалось.
Нет.
Это невозможно.
Она столько прошла, столько боролась. Она бежала, вырывалась, сражалась за каждый шаг вперёд. Она не могла умереть.
Но её отражение не лгало.
Женя не плакала. Больше не могла.
Словно что-то высосало из неё всю надежду разом, оставив только тяжёлую, ледяную пустоту. Руки сжались на потускневшей раме зеркала, но она уже не смотрела в него. Не было смысла.
Проводник продолжал наблюдать за ней, его уставшее лицо не выражало ни сочувствия, ни злорадства. Только бесконечную усталость.
— У тебя есть два варианта, — наконец произнёс он, поправляя монокль. Голос звучал ровно, почти равнодушно, как будто он произносил эти слова не в первый раз. — Ты можешь упокоиться и уйти окончательно.
Женя не шевельнулась.
— Или же… — он сделал небольшую паузу, будто позволяя ей осознать сказанное. — Ты можешь занять моё место.
Она медленно подняла голову.
— Что?
Проводник чуть улыбнулся краем губ — устало, без радости.
— Я уже стар, Женя. Мне пора. Долго работать на границе миров изматывает. Поезд не может существовать без проводника, а ты… — он окинул её оценивающим взглядом, словно взвешивая её сущность. — Ты прошла дальше, чем многие. Возможно, ты справишься.
Зал ожидания наполнился тишиной.
Женя почувствовала, как что-то тяжёлое давит на грудь. Она и так уже не живёт, не существует в привычном смысле… и теперь у неё выбор. Исчезнуть окончательно. Или стать частью этого жуткого поезда, стать его проводником, видеть тех, кто так же, как она, будет искать выход…
Она судорожно вдохнула.
— И что мне придётся делать?
Путь сквозь грань
Женя смотрела в холодные глаза проводника. Его предложение эхом отражалось в её голове, пустым, как заброшенные дома, в которых больше не звучат голоса.
Остаться здесь.
Быть проводником.
Она медленно разжала пальцы, глядя на зеркало в руках. В нём отражалась она сама — только бледная, призрачная, словно её высосала сама тьма поезда.
— И что мне придётся делать? — спросила она, и её голос дрогнул.
Проводник чуть склонил голову набок, словно изучая её.
— Встречать новых пассажиров, — спокойно ответил он. — Показывать им путь, давать выбор. Следить, чтобы порядок не нарушался.
— Как надзиратель?
Проводник чуть приподнял бровь, но ничего не сказал.
Женя смотрела в зеркало, видя в нём нечто чуждое. Она больше не чувствовала страха. Больше не чувствовала почти ничего. Только пустоту, заполняющую её изнутри.
И тут в воздухе что-то изменилось.
Нечто едва уловимое, как движение тени за спиной. Женя замерла, чувствуя, как по коже пробежал холодок.
Свет в зале ожидания мигнул.
Где-то далеко, на грани восприятия, послышался едва различимый звук. Он был странный, тихий, но знакомый…
Как будто…
Как будто кто-то звал её.
Она напряглась, пытаясь уловить его.
Проводник нахмурился. Его глаза сузились, и в них мелькнуло нечто… непонятное.
— Этого не должно быть, — тихо сказал он, всматриваясь в пространство за её спиной.
Женя сделала шаг назад, чувствуя, как невидимая рябь пробегает по пространству.
И вдруг…
Стеклянные окна за её спиной затрещали.
Она резко обернулась.
Гигантские витражи, уходящие в бесконечность, начали покрываться тонкими паутинками трещин. Они были едва заметны, но с каждой секундой становились всё шире.
За окнами было что-то другое. Не тьма. Не бездна.
Что-то переливающееся золотым светом.
— Нет, — пробормотал проводник.
Женя с замиранием сердца смотрела, как трещины расползаются по стеклу.
А затем услышала запах.
Он ворвался в этот холодный, стерильный воздух зала ожидания, нарушая его искусственную неподвижность.
Малина.
Густой, сладкий, летний запах свежесобранных ягод, от которого у неё вдруг сжалось горло.
Она открыла рот, но не смогла ничего сказать.
Проводник резко поднялся.
— Это невозможно, — его голос прозвучал напряжённо.
Стекло снова треснуло.
На этот раз громче, отчётливее, словно оно не выдерживало давления.
И тогда Женя увидела.
За трещинами, в переливающемся золотом свете, проступил силуэт.
Женщина.
Не призрак. Не сущность поезда.
Настоящая.
И Женя знала её.
Голос за стеклом был тихим, дрожащим, но живым.
— Девочка моя…
Она захлопнула рот, чувствуя, как сердце забилось быстрее.
Где-то вдалеке раздалось пение птиц. Где-то там, за гранью этого места, за границей смерти, кто-то держал её за руку.
Мама.
— Убирайся! — прошипел проводник, его голос прозвучал резко, срываясь на шипение. — Она уже принадлежит мне!
Но голос за стеклом был настойчивым.
— Женя… пожалуйста… борись…
Стекло дало новую трещину.
Где-то там, в далёкой реальности, её кто-то держал за руку.
Проводник обернулся к ней.
— Не делай этого.
Он говорил спокойно, но в его голосе слышалась настойчивость.
— Ты уже не принадлежишь живым. Прими это.
Но Женя уже знала ответ.
Дверь среди треснувшего стекла начала открываться.
И она побежала.
Каждый шаг отдавался пульсом в висках.
Проводник рванулся вперёд.
Но Женя прыгнула в свет.
Сквозь границу.
Сквозь последние трещины между жизнью и смертью.
А потом наступила темнота.