Неизвестная скрипачка
Мортис шёл сквозь лес, будто сквозь старую, выцветшую сказку. Ветви деревьев обвисали, как руки старух, земля под ногами была мягкой, напитанной дождями. Лес дышал — тяжело, глухо — и следил за ним. Мортис чувствовал это каждой клеткой.
Дом показался впереди. Их старый дом.
Он стоял, будто усохший, — сгнившая крыша, окна, затянутые паутиной. Внутри было темно, и воздух пах сыростью, плесенью и чем-то… забытым. Всё здесь казалось не просто заброшенным — вычеркнутым из жизни. Холод ударил сразу, как только Мортис переступил порог. Как будто стены выдыхали злобу.
Он осторожно закрыл за собой дверь. Скрип разнёсся по пустым комнатам, как крик.
Пустые полки. Разбитая посуда. Развалившееся кресло, где когда-то сидела Эмилия. Он прошёлся по первому этажу, заглянул в старый ящик под лестницей, сдвинул ковёр, посмотрел даже под кровать — пусто. Только мрак и пыль, будто дом намеренно прятал свои тайны.
Он поднял голову.
Чердак.
Лестница жалобно застонала под его шагами, но выдержала. Мортис толкнул люк и поднялся наверх. Здесь было ещё холоднее, чем внизу. Воздух сухой, мёртвый. Слабый свет пробивался сквозь маленькое запылённое окно. Вокруг — коробки, старые сундуки, мешки с тряпьём.
Он начал перебирать хлам. Письма. Сломанные часы. Куклы с пустыми глазами. Пожелтевшие газеты. Всё — хлам, тень чужой жизни.
И вдруг —
на дне одной из коробок он увидел нечто странное. Небольшая шкатулка, аккуратная, тёмного дерева. На крышке — узор, инкрустированный фиолетовыми камушками.
Он открыл её.
Скрипка.
Маленькая, изящная, словно созданная для волшебства. Гриф украшен теми же аметистами, струны натянуты, но слегка потускнели. На обороте выгравировано:
Для Реббеки
(чьё сердце звучит тоньше струны)
Когда умолкнут шум и слово,
Когда погаснет свет в окне —
Пусть голос твой, сквозь ночь и холод,
Несёт весну навстречу мне.
Играй, как будто в каждом звуке
Пылает жизнь, горит звезда,
И тянется к твоей лишь муке
Сама забвенья тишина.
Твори, скрипачка, на обрыве
Меж двух дыханий и времён,
Пусть музыка - твой дом и пристань,
Там, где никто не ждёт имён.
Ведь твоё имя, как молитва,
Как свет, что в пальцах не сдержать.
Играй. Пока дрожит дыхание—
Я буду в звуке тебя ждать.
Мортис затаил дыхание.
Реббека.
Это имя… оно было слишком красивым для Эмилии. Слишком тёплым.
И тогда его осенило:
Это — не ей.
Это — не для матери.
Это был чей-то подарок. Чей-то дар. Возможно, отца. И, возможно, той, к которой он ушёл.
Которую он любил.
Которой он посвятил эти слова.
Мортис не успел додумать.
Шаги.
Ни сквозняк. Ни мышь.
Шаги. На первом этаже.
— Чёрт.. — Мортис выругался себе под нос.
Он мгновенно закрыл шкатулку, сунул скрипку в рюкзак, застегнул его, сердце колотилось, как барабан. Он быстро подкрался к окну, толкнул раму, вылез на покатую, скользкую от мха крышу.
Сквозь узкую щель в черепице он видел, как тень движется по коридору.
Эмилия.
Он чувствовал её шаги, как ток по позвоночнику.
Он скользнул по крыше, зацепился ногами, съехал по мокрой черепице, удержался — и спрыгнул вниз. Приземлился в траву, приглушив дыхание, и… побежал.
Сначала — медленно. Потом — быстрее.
Бежал сквозь лес, сжимая ремни рюкзака.
Ветки били по лицу. Воздух был холодным от чего глаза начали слезиться.
Он не чувствовал боли. Только зов в своей голове, что ему нужно туда.
Церковь.
Он увидел её впереди, знакомый силуэт в тумане.
Колокольня обвалилась. Мох покрывал камень. Но она стояла.
Немая и ожидающая.
Мортис остановился и тяжело выдохнул.
Он не знал, зачем бежал именно туда.
Но чувствовал: время забрать то что он нашёл в склепе. Те кости и черепа как доказательство.
И глубоко внутри он надеялся на то, что встретит Хауса вновь.