Глава 13. Персонаж
Прошел еще один рабочий день. Вернее даже сказать – прополз. И когда вечером я вышел из салона, то с радостью обнаружил, что тучи рассеялись, вышло солнце. На асфальте еще, конечно, остались следы плохой погоды, но так приятно было стоять на крыльце и греть лицо под теплыми лучами. Я настраивался на литературный клуб. Хорошо, что сегодня среда. Развеюсь хоть, поговорю с Алисой. Стоял один. Из салона выходили коллеги, прощались со мной, а я стоял. Примерно тогда же я первый раз за неделю подумал, что чего-то не хватает. И сразу понял – сигареты. Мне не хотелось почувствовать ее вкус или запах, а просто не хватало чего-то в руках. Какого-то действия хотелось. Сейчас я как будто просто стою. Стою без дела. А когда курил, у меня было дело. И какой-то даже, наверно, предлог. Оправдание моего стояния под козырьком. Но сейчас я просто стою. Просто так, как дурак какой-то. Встал и стою без причины.
Улица теплела. Создавалось ощущение, что сейчас не начало сентября, а какой-нибудь апрель. Хотя, я понимал, что, скорее всего, это бабье лето или просто любой другой вид потепления. Кстати, странно, что только для сильного изменения погоды в сентябре есть особое название. Когда летом идет град или зимой внезапно становится ноль градусов при том, что нормальная зима у вас – это минус двадцать, то такие изменения никто никак не называет. А тут такая честь... Я уже как-то спрашивал маму на эту тему, еще когда был в школе. Помню, она мне тогда ответила примерно следующее, что, мол, этому явлению дали название, потому что оно повторяется из года в год. Но ведь это не так! В прошлом году такого не было! Это я очень точно помню. Потому что именно в сентябре прошлого года я заезжал в эту квартиру. Сначала я в очень интенсивном темпе обхаживал каждый вечер возможные варианты, на что потребовалась примерно неделя. Несколько квартир увели у меня из-под носа всякие благополучные семейные пары. И меня всегда сильно раздражал тот факт, что ко мне, как к одинокому и, по меркам арендодателей, молодому, мужчине относились предвзято. Меня по несколько раз за просмотр спрашивали, почему я не женат или не снимаю квартиру со своей девушкой. Некоторые особо дотошные после того, как узнавали, что девушки никакой у меня и нет, что мы расстались совсем недавно, в начале лета, начинали советовать всякие клубы знакомств. Ей богу, как будто у людей своей жизни нет! И вот из-за того, что я какой-то подозрительно одинокий, мне всегда предпочитали семейные пары.
Не знаю, чего боялись хозяева квартир... Что такого может сделать в съемной квартире мужчина без женщины, чего бы он с женщиной не сделал? Наверно, думали, что я тут устрою бордель и буду каждый вечер новых высокооплачиваемых дам водить. По крайней мере, это было единственное объяснение, которое я смог сам себе придумать. Вот так ходил неделю. В итоге досталось, что досталось. И после того, как я подписал все документы, надо было перевозить вещи. Вера – женщина без стыда и совести, которая выселила меня год назад из честно арендуемой мною квартиры, – дала всего неделю, чтоб испариться с ее жилплощади. И всю ту неделю, что я ходил по просмотрам квартир, а потом еще и на выходных, в которые мы с Саньком перевозили мое честно нажитое барахло, не переставая, лил дождь. Весь тот сентябрь был таким беспросветным серым пятном на моем жизненном календаре. Так что вот... это я хорошо запомнил. Бабье лето бывает не каждый год. С другой стороны, хорошо, что оно есть сейчас. Мне именно в таком состоянии сильно-сильно нужна была хорошая погода. Потому что, когда у тебя в жизни все идет кувырком, только хорошая погода и выручает. Выходишь утром на улицу, заспанный и уже с самого пробуждения уставший от только что наступившего дня, а там, на улице, тебя встречает такое радостное и яркое солнце. Оно прямо-таки кричит, что у него все хорошо. И у всех вокруг тоже, якобы, все хорошо. Так постоишь, посмотришь на него, пощуришься и скажешь сам себе: «Да ну и фиг с ним! У меня тоже все не так плохо. У меня тоже все хорошо».
С такими мыслями я добрался до школы номер восемьдесят восемь, зашел в темный холл и поздоровался с вахтером. Странно, но ее не заинтересовало, зачем и к кому я пришел. Она только бросила уставший оценивающий взгляд, как просканировав и, видимо, не найдя во мне какой-то предполагаемой угрозы, опустила глаза, этим будто говоря: «Проходи». По мрачным коридорам и лестницам я дошел до класса и, поздоровавшись с Настасьей Евгеньевной, занял место, которое в прошлый раз показалось мне таким удобным.
– Я рада, что ты вернулся, Андрей – сказала Настасья Евгеньевна, оторвав взгляд от чьей-то тетрадки, которую, проверяла, когда я вошел. – Садись поближе, не стесняйся.
– Спасибо, мне и тут хорошо, – ответил я.
– Так не пойдет, – возразила она. – Нужно, чтоб коллектив был единым целым. Чтоб вы друг друга чувствовали во время занятия. Это по законам энергии, так что давай, пересаживайся.
С таким сильным заявлением и не поспоришь. Я встал, выбрал место ближе к доске, но не в самом центре, снял ветровку, уложил ее на стул рядом с собой и принялся осматривать присутствующих.
Все знакомые лица. Девочки-болтушки – две подруги красивые – сидели напротив Настасьи Евгеньевны и очень-очень тихо, но эмоционально перешептывались. В какой-то момент мне даже показалось, что они говорили обо мне. Но эту смущающую мысль я сразу же постарался из головы выкинуть. «Садись, говорит, ближе, – возмутился мой внутренний голос. – А вот в прошлый раз таких условий не было. Возможно, это из-за того, что тогда я был просто гостем, а теперь уже часть команды. Сам виноват. Вернулся же. Сейчас буду жить по местным правилам, вливаться, так сказать в коллектив». А вливаться в него было очень нужно. На прошлом занятии я наговорил чего-то со злости, так что чувство неловкости вернулось вдвойне, когда я вновь увидел этих людей. Вон та женщина в невзрачной одежде... Как я ее тогда назвал? Серая мышка? Эта серая мышка, короче, на меня смотрела осуждающе. И что с этим делать я не знал. С другой же стороны, я пришел учиться. Пришел к Настасье Евгеньевне и, может быть, немного к Алисе. А до того, кто что подумал о моих спровоцированных раздраженных речах в прошлую среду мне не должно было быть и дела. Но дело было. Как минимум, дело комфорта моего здесь пребывания. Ох, как же недопонимание иногда портит жизни. «Извиняться, так извиняться, – решил я для себя. – Но сначала нужно дождаться, когда придут все».
Все пришли довольно быстро. Алиса появилась последней и села за пустую парту впереди меня. Она, ничего не сказав, приветливо помахала мне ручкой. И, пока Настасья Евгеньевна собиралась с мыслями перед началом занятия, я, наконец, решился сделать для себя важный шаг.
– Ребят, – начал я, не вставая со стула. Дождался, пока все повернутся и продолжил: – Вы простите меня, если что наговорил в прошлый раз обидного. Я не специально. И мне бы очень хотелось, как говорит Настасья Евгеньевна, стать частью коллектива. Так что...
– Ты молодец, – перебила меня Настасья. – Но извиняться не нужно. Видишь ли, если кого-то задели твои тогда слова, то это их личная проекция и, соответственно, их неувиденные проблемы. В этом и была вся суть. Мы сейчас, кстати, все про свои чувства и поговорим.
Она встала, вышла на середину класса, облокотилась на первую парту среднего ряда, за которой сидел молодой парень, тот, что на Яну похож, и спросила как бы в воздух:
– Как думаете, про вас он говорил все те вещи?
– Про себя, – быстро ответила Алиса.
– Верно, – продолжила Настасья. – Когда вы услышали что-то, показавшееся вам обидным, что вы почувствовали к Андрею?
– Раздражение, отторжение, – снова ответила Алиса.
– А теперь вспомните ваши эмоции во время прочтения книги. Любой книги. Есть персонажи, которые вызывают у вас такие чувства?
Она подошла к доске и тем же скрипучим мелом написала посередине: «Персонаж».
– Грамотный автор, – продолжила она, – наделяет персонажа полностью человеческими качествами. Такой персонаж сбалансирован и у него нет четкой определенной характеристики. Он не плохой и не хороший. Именно потому, что в нашем мире нет ничего абсолютно плохого или абсолютно хорошего, мы с вами можем запросто сочувствовать антагонистам и осуждать за что-то протагониста. Нет только белого и черного.
Она размашистым движением нарисовала круг, затем из этого круга вырисовывался знак «Инь-ян».
– Вроде, говорю очевидные вещи, но некоторые базовые ошибки в произведениях начинающих авторов вытекают именно из-за несформированного героя. А сформированный герой – вот он, – она стукнула мелом в знак на доске. – Андрей, ты помнишь, как отзывался о Раскольникове в прошлую среду?
– Да... – неуверенно ответил я.
– Ты сказал, что тебе не нравится его путь страдания. И посчитал жалким то, что этот герой, как ты сказал, опускал руки.
Я молча кивал, уже точно зная, к чему она ведет.
– Это результат проекции. Качество, которое ты увидел для тебя является негативным именно потому, что тебе в самом себе это не нравится.
– Да, я это тогда еще сразу понял.
– И герои рождаются не по общественным канонам добра и зла. Нельзя просто взять все, что человечество считает хорошим и, что считает плохим и запихнуть в одного персонажа. Наш мир слишком сложен для того, чтоб иметь конкретные понятия. Так что, как я уже сказала, все субъективно. Как же тогда рождается сбалансированный герой?
В классе образовалась тишина. И вдруг одна из девочек-болтушек сказала громко и так, будто это была совсем очевидная вещь:
– Это проекция того, что автор считает плохим или хорошим.
– Совершенно верно! – с долей удивления ответила Настасья Евгеньевна. – Все мы разные. И тогда получается, что удавшимся или неудавшимся произведение будет выглядеть в ваших глазах зависит от того, насколько схожи ваши взгляды и взгляды автора. Соответственно, чем больше людей с похожим автору мышлением прочитают это, тем произведение будет успешнее.
– А то, что мы по-разному можем отозваться об одной и той же книге в разное время – это тоже отсюда? – спросила Алиса.
– Смотри, Алиса. Ты два года назад думала также, как сейчас?
– В смысле?
– Ну, например, о каких-то событиях, произошедших в твоей жизни. О поступках каких-то людей.
– Типо осуждала или уважала? – рассеянно уточнила Алиса.
– Да.
– Ну, да...
– Ты можешь сказать, что твое мышление за это время поменялось?
– Да...
– Меняешься ты, и вместе с тем меняется твое восприятие того или иного поступка, явления.
– Кажется, поняла, – ответила Алиса.
– А теперь вопрос на засыпку. Как вы думаете, почему некоторые начинающие авторы создают неполных персонажей?
Все, и я в том числе, задумались.
– Может, – скромно начала серая мышка, – по незнанию?
– По незнанию чего? – уточнила Настасья.
– Ну, блин, сложный вопрос какой-то, – тихо сказала Алиса.
– Алиса, я же просила не сквернословить в моем классе, – одернула ее Настасья и, прищурив глаза, посмотрела в нашу сторону.
– Простите...
– Давайте еще варианты, – продолжила наша учительница. – Вспомните себя, когда создаете героя. О чем вы думаете?
– Ну, – ответила наша девочка в толстовке, на этот раз громче, – у меня есть отношение к нему. Он мне нравится или не нравится.
– Так... Хорошо... А люди, создающие свято-хороших персонажей?
– Может, они стараются не замечать плохих качеств в себе?
– Именно! Молодец!
Алиса гордо улыбнулась.
– Бывает, мы настолько увлечены идеей и сюжетом, что стараемся игнорировать плохое в себе или хорошее. Когда мы сосредоточены на чем-то конкретном, например, на том, что герой должен спасти весь мир, мы проецируем на него только самые-самые свои... – она запнулась, – как бы это сказать?
– Представления о людях? – поддержала Алиса.
– О людях и о себе. Ладно, пусть будет так. И мы забываем о том, что создаем не робота для определенной миссии, а человека.
Настасья Евгеньевна подошла к своему компьютеру и развернула экран монитора к нам.
– Давайте немного поразбираемся в образах.
На экране появились картинки разных-разных персонажей из кино, книг, сериалов. И об этих персонажах мы проговорили почти все занятие. Алиса сегодня была прямо-таки в настроении. Постоянно говорила что-то, отвечала Настасье Евгеньевне. И казалось иногда, что весь урок – это их диалог, а мы так... зрители в театре. Но такой подход мне определенно нравился. Еще нравилось слушать Алису. Она пару раз поворачивалась ко мне вполоборота как будто отслеживала мою реакцию. И почти всегда улыбалась. У меня сильно поднялось настроение от всего происходящего. Виновата в этом гиперактивная Алиса или то, что я просто сел поближе, не важно. Может, это все вообще из-за того, что камень, висевший на моей душе все то время, которое я считал, что оскорбил этих людей и, что они на меня злятся, наконец, исчез. Так или иначе, занятием я остался доволен.
– Ну все, до среды, – завершила учительница. – Всем хорошей недели.
– Спасибо, спасибо, и вам тоже, – отвечали наперебой.
– Забавно, – сказал я, подходя к столу Настасьи Евгеньевны и накидывая свою ветровку. – А я думал, вы тут будете приемы разбирать и клише. Композицию рассказа и все в таком духе.
– Да. И это тоже будет. Все, что ты перечислил – тоже часть письма. Но не более значимая, чем то, что мы проходим сейчас. Мы можем бесконечно изучать теорию и материальные составляющие, вы будете строчить идеальные сочинения по шаблону, как в школе. Но в них не будет того самого, что читателя цепляет, что отличает произведение от обычного набора слов, роман от научной статьи – не будет души. Формальности, которые требуют внимания я вам тут даю. Остальное вы можете прочесть в интернете. Мне нет смысла давать сухой материал для зазубривания. Я хочу найти в каждом из вас душу.
Я понимающе кивнул и, кажется, хотел еще что-то ей сказать, когда заметил, как мимо нас прошла та дама, которая в прошлый раз была в красном шарфе. На этот раз шарфа на ней не было, но одежда по-прежнему ничем не выделялась и даже, наверно, не отличалась от того, что продают на базаре бабушки в отделах «Для женщин».
– Подождите, пожалуйста, – сказал я, догнав ее у двери. – Я, надеюсь, не сильно Вас обидел тогда?
– Нет-нет, все хорошо, – ответила она и натянуто улыбнулась. – Получается, это просто проекция, как говорит Настасья.
– Я просто на нервах был, вот и наговорил всякого.
– Ничего, – снова натянуто улыбнулась она, после чего добавила: – Хорошего вечера, – и ушла.
– Сильно, – сказала как бы в пустоту непонятно откуда взявшаяся Алиса.
Я обернулся. Она стояла за моей спиной и мило улыбалась, делая вид, что задумчиво смотрит вслед ушедшей. Почему-то в этот момент она показалась мне какой-то маленькой. Хотя, я знал, что мы примерно одного роста. Она перевела взгляд и посмотрела на меня как будто снизу-вверх. И тут до меня дошло, что сейчас, наверно, последует какая-нибудь просьба.
– Чего ты? – спросил я.
– Да так... Ничего. Ты домой сейчас?
«А-а-а, – ликовал внутренний голос, – хочет, чтоб ее проводили».
– Домой, – отвечал я, пытаясь сдержать улыбку.
– Отлично, я щас, – бросила она.
Я еще не успел придумать, что ответить, когда Алиса уже снова стояла в дверях со своим портфелем, который только что забрала из класса. Бодренько закинув его на одну лямку за спину, она крикнула в сторону Настасьи Евгеньевны: «До свидания», – и обратилась ко мне:
– Пошли?
«Вот шустрая, – думал я. – С ее бы хваткой да в политику...» Все же есть в ней какое-то очарование. Какой-то шарм. Потому что сделать так, чтоб тебе просто физически невозможно было отказать в том, что тебе нужно – это настоящее искусство.
Когда мы уже выходили из самой школы, Алиса вдруг остановилась и громко сказала:
– Блин! Чуть не забыла...
Затем она расстегнула свой рюкзак и вытащила оттуда слегка помятую стопочку бумаги. Стопочка была небольшая, страниц пятнадцать-двадцать альбомных, скреплена степлером в углу. Алиса потрясла зачем-то эту бумагу, потом подошла ко мне и резким движением сунула мне это в руки со словами:
– Вот! Это тебе.
– Что это? – недолго думая, спросил я и начал вглядываться в маленький шрифт.
– Рассказ мой конкурсный. Ты ж почитать просил. Или уже не хочешь?
– Хочу, – замешкался я.
Мы вышли на улицу. Воздух был влажный, прохладный. Мне сразу же захотелось застегнуться, но в руках мешалась распечатка. Тогда я свернул ее в трубочку, засунул подмышку и начал судорожно дергать за бегунок. Тут в голове возник логичный вопрос:
– А зачем распечатка? Почему бы не скинуть электронно?
– Я же уже говорила, – пробормотала она и недовольно поджала губы.
– Говорила что?
– Совсем меня не слушаешь, получается?
– Да слушаю я, Алис! Но не понимаю, о чем ты...
Она гордо шла вперед, как будто специально наступая в лужи своими черными кроссовками. Шла и молчала.
– Алиса-а-а, – повторил я настойчивее.
– Я уже говорила, что не люблю электронные книги, – наконец, ответила она.
– Когда это ты такое говорила? – догоняя, возмутился я.
– Как когда?! – остановилась Алиса и сильно топнула ногой по луже так, что меня немного забрызгала.
– Ну что же ты делаешь? – вскрикнул я.
Теперь брюки придется стирать. Единственные рабочие брюки посреди недели...
– Как когда?! – громче сказала она. – Недавно, на этой неделе. Мы про печатные машинки еще разговаривали.
– А-а-а, – простонал я. – Так это не одно и то же.
Алиса закатила глаза и пошла вперед.
– Ну ладно-ладно. Не дуйся ты. Повтори мне, дураку, еще раз.
– В электронных книгах нет души, – начала она после небольшой паузы. – Ты их читаешь и не знаешь, сколько прочел. Не ощущаешь объема, запаха. А еще есть что-то милое в перелистывании страниц, облизывая палец. О! Или, когда уголок загибаешь, – она снова ожила и заговорила воодушевленно, радостно. – Я у бабушки книги брала несколько раз. Так у нее там с ее прочтения закладки остались, страницы эти гнутые. И когда я сама до того места доходила, знала, что тут уже читала бабушка. Что она вот этот уголок до меня загибала.
– Электронные все же удобнее, – возразил я. – Их хоть везде прочитать можно.
– Зато человек с книгой в руках, а не с гаджетом смотрится умнее и красивее.
– Ну не знаю, мне удобнее электронные. Может, ты мне отправишь на почту?
Алиса недовольно порычала, но потом все же сдалась. Она достала свой телефон и сунула его мне. Только предупредила, что почтой она почти не пользуется и лучше, все же, оставить телефон для связи в мессенджере. Мы тогда уже проходили мимо торгового центра, и я остановился, чтоб спокойно записать. Никогда не получалось на ходу печатать. И кто эти люди, которым это удается? Откуда у них такая суперспособность?
Я записал свой номер и протянул телефон обратно Алисе, а она что-то еще там допечатала.
– Слушай, – промямлил я. – А, может, ты свой номер тоже мне оставишь?
Она подняла глаза из телефона на меня и наигранно похлопала ими несколько раз.
– Зачем?
– Не знаю... – засмущался я еще сильнее. – Просто. Вот ты станешь однажды знаменитой, а я всем буду говорить, что у меня есть твой номер.
Алиса улыбнулась. И зачем я полез у нее номер спрашивать? В моей голове это звучало логично. Но сейчас как-то совсем стремно получилось. И почему нельзя просто сказать: «Ладно, забыли». И все бы реально забыли. Это помогло бы избежать стольких неловких ситуаций в жизни. Но нет! Если сказать: «Забыли», это наоборот вызовет совершенно противоположную реакцию. И все будут еще долго вспоминать этот неловкий момент. Хоть бы этот момент не стал сейчас неловким. Почему она не отвечает? Что она думает? Что я дурак? И зачем вообще я это сказал?..
– Ты прямо как мои родители, – продолжая улыбаться, пробормотала она. – Стану знаменитой... Смешной ты. Ладно! Давай.
Она взяла из моих подрагивающих рук телефон и вернула с одиннадцатью цифрами. Я сначала даже не поверил. Автоматически нажал на кнопку «позвонить», видимо, чтоб проверить, реально ли ее это номер... Не знаю. В моей голове вообще тогда была путаница. И вот, я нажал. И зазвонил у нее телефон. Приятной такой классической музыкой, со скрипками, которую не часто вот так на звонке у кого-нибудь услышишь. Она достала его из кармана и повернула ко мне экраном.
– Вот видишь, – говорит, – мой это номер, мой. Не переживай.
И рассмеялась. А на экране было написано: «Андрей опасный для ноутбука».
– Андрей опасный для ноутбука? – прочитал я вслух.
– Ага, – кивнула она, посмеиваясь.
А мы все еще стояли у торгового центра, мимо проходили люди. Кто-то даже оглянулся на Алисин смех.
– Чего ты смеешься? Написала бы уж тогда: «Андрей спаситель жизни». И вообще, зачем ты так записала?
– А тебе какое дело, как я кого в своем телефоне записываю? И я бы не попала под ту машину. Так что ты мне жизнь не спасал.
– Опять ты за свое... – вздохнул я и закатил глаза.
– Ладно. Это мы уже никак не проверим, – она опять посмотрела на меня снизу-вверх. – Ты что? Обиделся?
– Да нет, конечно.
– Я записываю через воспоминания. Потому что Андреев может быть много. А через год я уже и твою фамилию не вспомню. Поэтому пишу сразу то, что поможет мне вспомнить, что это за человек. Но если хочешь, могу переписать. Если тебе так важно...
– И что, сломанный ноутбук самое яркое у тебя обо мне воспоминание?
– Конечно! Я тогда так переживала ты бы знал. У меня раньше ничего никогда не ломалось. Мне родители еще несколько лет припоминали бы. А еще же этот конкурс...
Я подумал, что знаю, как она переживала. Потому что я тогда тоже очень переживал. Несколько дней как кактус ходил весь взвинченный и напряженный.
– Ладно, – перебил ее я. – Записывай как хочешь. Но тогда я тебя тоже запишу как я хочу.
– Это как? – спросила она, прищурившись.
– Алиса в толстовке, – ни секунды не думая, ответил я.
– Ха-х! Неужели я единственная девушка в твоей жизни, кто носит толстовки?
– Единственная, кто носит их в тридцатиградусную жару, – пояснил я, и мы оба рассмеялись. – Ну правда! Я, когда с тобой познакомился, подумал, у тебя внутренний термостат сломан.
– Я не знаю, почему, но мне в них просто комфортно всегда, – отвечала Алиса, хотя это был даже не вопрос.
– Вот поэтому и будешь Алисой в толстовке!
– Ла-а-адно...
И мы пошли дальше в направлении ее дома.
– Кстати, про конкурс... Ты это, – я потряс стопкой бумаги в руке, – уже отправила, да?
– Да. Вчера. И сегодня весь день как на иголках. Захожу, проверяю постоянно.
– Зачем это? – удивился я. – Результаты же еще не скоро.
– Через неделю. Да незачем. Просто волнуюсь очень.
– Всего неделя?
– Ну, региональный же конкурс. Маленький. И это только отборочный этап.
– Региональный? Всего-то... И чего переживать? Я думал, ты на крупный какой-то подаешь...
– Ничего ты, Андрей, не понимаешь. Я если сейчас его пройду, это лучше быть победителем маленького, чем просто участником крупного.
– А зачем он тебе вообще, этот конкурс?
– Как зачем? Развиваться, портфолио собирать. Чтоб потом было легче поступить в хороший университет.
– А в какой, кстати, университет-то?
– В Московский, в какой...
– Хорошие у тебя амбиции, – пробормотал я.
– Это у моих родителей хорошие амбиции. Я если не поступлю второй раз, не знаю, что они со мной сделают...
«Меня вот никто никуда не заставлял поступать», – хотел сказать я, но не сказал. Подумал, что, наверно, все же многого не знаю про Алису и ее семью. Она же совершенно из другого мира. Из богатого или, как она говорит, не бедного. Это на меня в детстве всем было пофиг. Собственно, поэтому я, наверно, и не доучился. Если бы мама хоть немного мною занималась, я бы, может, и в банке уже работал, хорошую должность занимал. Повезло еще, что в армию не годен был. А то так отчислили и еще бы год в армии провел. Совсем валенком бы вышел. С другой стороны, и Алису тоже жалко немного было. Лучше быть раздолбаем, как я, чем такое давление на себе испытывать. Она ведь и вправду сильно нервничала и до сих пор нервничает от этого дурацкого конкурса. Теперь и понятно, почему в Москву поступает, а не здесь. Таким людям всегда тесно в маленьких городах. Таким, как она, амбициозным, с такими же амбициозными родителями. По ней это было понятно с самого первого знакомства, что она рано или поздно захочет отсюда уехать. Я таких людей постоянно встречаю. И все они уезжают. За лучшей жизнью, новыми высотами. А сам я даже никогда не думал, что мне туда надо. Вернее, нет. Один раз подумал. Это было в последний год учебы в школе. Тогда все такие воодушевленные были, оптимистичные. Много кто из нашего класса собирался в Москву и в Питер. Так, наверно, у всех было и будет. Сначала все собираются, собираются, а потом сдают экзамены, смотрят на свои баллы и все. В Москву и Питер по итогу уезжает-то всего ничего. И я был тем, кто не сдал. Даже не так. Не сдал достаточно, чтоб уехать. И остался. А мечта во мне жила. Думал, что может еще вырвусь туда, в эту богатую, красивую, оптимистичную Москву. В эту хорошую жизнь.
Но мечты мои раз и навсегда однажды разбились. А было это, когда мы самый-самый первый раз решили собраться на встречу выпускников. Через год после окончания. И больше я на такие встречи после той не ходил. Не ходил, потому что, как тогда пришел, так во всех сразу и разочаровался. Вот мы, когда учились, заканчивали школу, были такие все счастливые, воодушевленные. У каждого, серьезно, прям у каждого была мечта о светлом будущем и хоть какие-то планы. А сейчас... Смотреть на них было тошно. Безжизненные зомби. От звонка до звонка пашут, мысли и разговоры только о том, как бы заработать. Глаза у них не улыбаются уже. Я тогда спросил одного из наиболее амбициозных, вернее, который был наиболее амбициозным, как ему Москва. А он шарманку свою начал, что по дому скучает, жить не на что, пробиться сложно. Да... не на долго их энтузиазма, мечт и планов хватило. Если прошел только год, их так уже жизнь взрослая разочаровала, так что дальше-то будет? Хотя... Имею ли я право судить? Сам такой же.
Мы подошли к подъезду Алисы, обнялись на прощание.
– Ты попробуй, все же, прочитать на бумаге, – сказала она, уходя. – Я же старалась, печатала.
– Хорошо-хорошо, – ответил я. – Чего только ради тебя не сделаешь.
И пошел домой.
Алисе и вправду шел образ той самой девочки, которой тут тесно. Учитывая, например, то, что она по Европе в свои около восемнадцать лет поездила. Глубоко в душе я желал ей удачи. Я за нее болел. Потому что уж кто-то, а она точно достойна быть тем самым человеком. который разрушит представление об уезжающих. Она просто обязана уехать, состояться там, а потом вернуться погостить и сказать, что там все хорошо, легко и красиво. Что там точно так же, как каждый из нас в школе мечтал. Интересно, а тогда, если все это услышу и узнаю, стану ли я снова таким человеком, который хочет уехать, которому тут тесно? И замечу ли я это, если стану?