Краш-синдром

Он носит серебряный крест, ходит в церковь по определённым дням и знает наизусть большое количество молитв.

Она не знакома с его Богом, но поддерживает его, потому что он единственный, кто поддерживает её.

Они проходят в концертный зал после небольшой стычки с музыкальной руководительницей, которая не хочет пускать их без разрешения директора. Однако она быстро сдаётся, потому что его улыбка может растопить любой лёд.

— Вот, — говорит он и ведёт ладонью по крышке фортепиано. — Вам определённо нужно подружиться.

На кончиках его пальцев она замечает толстый слой пыли. Фортепиано никто не пользуется с тех пор, как в приюте появилась акустическая система, и теперь оно служит подставкой для вазы с уродливыми искусственными цветами.

Он жестом приглашает её сесть на крохотную табуретку. Она осторожно садиться и шипит: изрезанные ключицы сильно саднят.

Он обращает внимание на пробежавший по её лицу отблеск боли. Его глаза темнеют больше обычного, а на скуле даже в полумраке зала хорошо видна размазанная голубая краска.

— Фигня, — быстро говорит она, прежде чем он успевает открыть рот. — Забудь. С чего мы начнём?

— С чувств, — отвечает он. — Я же говорю, тебе нужно подружиться с ним.

Она фыркает и умолкает, завидев его серьёзный взгляд.

Он берёт её ладонь и кладёт на холодные клавиши. От неожиданности её пальцы вздрагивают и давят на несколько из них. Громкий звук заставляет обоих подпрыгнуть.

Он смеётся. Она тоже улыбается — правда, криво и без особого желания.

— Вполне ничего, — говорит он. — Но попробуй немного нежнее. Как будто бабочка касается клавиш, понимаешь?

Она пробует нажать на них так легко, как только может. Грубая сбитая мелодия становится благозвучнее.

— Замечательно, — кивает он. — Это действительно то, что тебе подходит.

Дверь позади них хлопает. Она резко оборачивается и испуганно замирает.

— Охереть!

Лео смотрит на них круглыми глазами, широко раскрыв рот: он впервые видит «легенду третьего этажа» вживую.

— Так вы и тут тоже!.. — почти кричит Лео.

— Что «тоже»? — спокойно спрашивает он. — Играем на фортепиано? Так и есть. Не хочешь присоединиться?

Лео давится гневом и, на удивление больше ничего не говоря, уходит.

— У тебя кровь на футболке, — хмуро говорит он.

Она растерянно смотрит на закрытую дверь.

***

Когда персонал приюта арестовали, большинство из воспитанников впали в ступор.

Многим из них нравилось надевать маски, позировать перед камерами, бегать друг за другом. Это было забавно, интересно, прикольно. Никаких рамок и запретов.

И ни следа здоровой психики.

Они на самом деле не понимали, почему их лишили таких привычных радостей жизни, почему забрали их любимых воспитателей; почему всё то, чем они занимались, — это плохо, если всем было весело. Кто-то искал спасение и защиту в агрессии, кто-то плакал навзрыд, не стесняясь во всеуслышание сожалеть о том, что подвальных вечеринок больше не будет.

Мелисса избрала другой путь. Она винила себя, хотя её вины ни в чём не было. И считала, что избавиться от этого чувства можно только с помощью бритвы.

Об этом она, периодически запинаясь и нервно смеясь, рассказала Штефену. Хотя и сама не понимала зачем.

— Вот, значит, как...

Штефен задумчиво помешал ложкой остывшую кофейную жижу и больше ничего не сказал. Мелисса поёжилась.

Порой она, несмотря на замкнутый образ жизни, всё же боялась тишины. Ей нужно было слышать хоть какие-то звуки, дающие понять, что место, в котором она находится, живёт. Что оно не мертво и не лежит закопанным на кладбище прошлого.

В кафе не было слышно ни музыки, ни разговоров посетителей. Спина под толстовкой постепенно начала холодеть.

Мелиссе пришлось приложить немало усилий, чтобы не выдать своё беспокойства. Она положила дрожащие руки на стол перед собой, но уже через минуту снова убрала их на колени.

Почему-то ей хотелось поделиться со Штефеном не только этим, несмотря на то что она знала его буквально час и явно не могла доверять ему на все сто. Однако что-то во взгляде его внимательных тёмно-зелёных глаз давало ей понять, что с ним можно было не переживать о собственной безопасности.

Мелисса вздохнула. Она знала, что просто боится быть осмеянной.

Некоторые пациенты откровенно хохотали над ней и её попытками хоть как-то завести с ними беседу. Они издевались над каждым её словом и пародировали её движения, делая из них настоящую комедию, идиотский фарс. Их картонный смех и осознанное желание унизить её, возвысив самих себя, всегда пугали Мелиссу.

Штефен не был её пациентом, и с ним вполне можно было разговаривать, ничего не опасаясь. Просто она уже сама разучилась общаться с людьми.

— Я хочу кое-что у тебя спросить, — сказал он. — Но я не знаю, есть ли у меня право. Точнее... Понимаю, что его нет, но...

— Да спрашивай уже, — поторопила Мелисса.

— Тео, он... С ним что-то не так, верно? Я не имею в виду его феноменальный ум и невероятные исследовательские способности. Что-то ещё должно быть...

— Хочешь узнать все тайны шефа? — Она усмехнулась. — Ох, как нехорошо...

Штефен заметно покраснел.

— Нет, я просто...

— Да ладно. В любопытстве нет ничего ужасного. На твоём месте я бы тоже с удовольствием пообщалась с кем-то, кто хорошо знает... такого загадочного человека, как Тео. Но... Я не хочу говорить о его диагнозе. Однако могу рассказать, как ему за это доставалось. Над ним издевались. Ни в грош не ставили. Унижали как могли и все, кто мог. Начиная от самых маленьких и заканчивая персоналом. Зная о его клаустрофобии, они часто запирали его в чулане для мётел. Переворачивали на него подносы с едой, портили одежду и книги. И это... были не обычные детские проделки, а целенаправленная травля.

Мелисса почувствовала, что её начинает трясти от негодования. Она нервно смяла салфетку и двинула затёкшими ногами.

— Это так выводило меня из себя, что я готова была разорвать любого, кто приближался к Тео. Но я никогда не обсуждала это с ним. Просто старалась поддерживать в те редкие моменты, когда он подпускал меня к себе.

— Думаю, я понимаю. — Штефен кивнул. — Раньше у меня... были похожие отношения с одним человеком.

Не ответив, Мелисса уставилась на свои пальцы. Резко отодвинув чашку в сторону — так, что кофе чуть не выплеснулся на столешницу, — Штефен неожиданно сказал:

— Я в последнее время чувствую себя просто ужасно. Просто противно жить и невозможно дышать. Такое ощущение, будто что-то... Знаешь, ну...

— Да?

— Будто что-то давит сверху и рвёт изнутри.

— Час Удава, — выпалила Мелисса и сжалась.

Идиотка. Полная дура.

Вывалила всё про приют, Тео, а теперь планируешь и это разболтать, распространить бессмысленную чушь?

— А? — Штефен склонил голову. — Час Удава? Что это такое?

Мелисса уставилась в его зелёные, как мрачный ельник, глаза. И раскрыла рот.

Да. Я действительно хочу ему об этом рассказать.

Рука, крепко сжимающая грудь, ослабла.

Штефен с интересом вслушивался в каждое её слово. Он наверняка не слышал ничего подобного ранее и, судя по всему, относился к подобным идеям без презрения.

— Мне сказали, что это всего шестьдесят минут, но... Вроде как они могут затянуться. Но... Это просто антинаучная ерунда. Которая, как ни странно, многое объясняет.

— Или тебе хочется, чтобы она многое объясняла.

Мелисса согласно кивнула.

— А может, нам не повезло, и мы всё-таки оказались в этом часе. Но мой собеседник говорил, что обычно это быстро заканчивается, а сильно страдают лишь потерявшие себя люди... Прости, мне не стоит повторять всю эту ерунду.

Она всегда боялась остаться виноватой — и поэтому постоянно перед всеми извинялась. А потом просила прощения за то, что просит прощения.

Иногда это доходило до абсурда, и окружающие отмахивались от неё, как от назойливой мухи. Тогда ей ещё больше начинало казаться, что она сделала что-то не так, и поток извинений шёл по новому кругу.

Лео всегда советовал ей «забить». У него самого это было девизом всей жизни.

— А мне даже нравится. — Штефен улыбнулся. — Невозможно знать всё об этом мире. Даже если люди, возомнившие себя мудрецами, объявили, что чего-то не существует, это не обязательно должно быть истиной. Так что я принимаю твою теорию. Буду подбадривать себя в минуты душевной печали тем, что это всё — только на шестьдесят минут.

Мелисса засмеялась. Совершенно искренне.

Штефен, видимо, тоже почувствовал это. И улыбнулся ещё шире.

С трудом отведя взгляд от его улыбки, Мелисса смущённо взглянула в окно. Ей было страшно. Страшно сближаться с людьми. Слишком уж много было неудачных попыток, и она попросту не понимала, что делает не так. И вообще не знала, в ней ли проблема, или всё-таки в тех, с кем она пытается подружиться.

Пытаясь скрыть смущение, она взглянула на часы.

— Ты торопишься? — спросил Штефен. Крестик на его шее качнулся из стороны в сторону.

— Не совсем. — Мелисса помотала головой. — Но...

Она снова сверилась со стрелками. Было не слишком разумно не брать с собой таблетки, хотя она и не планировала задерживаться вне дома так долго. Они со Штефеном дошли практически до другого конца города, и теперь, чтобы добраться до квартиры, ей следовало сначала сесть на автобус, а затем пройти какое-то расстояние пешком.

— Ну, тогда не будем задерживаться. Я тебя провожу. Всё-таки... Это моя работа.

Когда они вышли на улицу, телефон Штефена громко завибрировал. Он выругался, и Мелисса понимающе отвернулась, сделав вид, что ей совершенно не интересно, о чём и с кем он будет разговаривать.

— Алло. Да. Угу. Что?..

Голос Штефена дрогнул. Мелисса насторожилась.

Почему-то она догадывалась, о чём только что узнал Штефен. Что-то изнутри подсказывало ей об этом.

— Ещё одно убийство, — мрачно сказал Штефен, повернувшись к ней. — Жертва — очередной преступник. Его имя...

— Феликс ван дер Берг, — сказала Мелисса, увидев, как широко раскрылись его глаза.

***

— Вы потрясающе выглядите, — говорит он. — Гораздо приятнее видеть вас вот такой, а не молчаливой и хмурой.

Она вздрагивает. Он усмехается.

— Что вас тревожит? Можете со мной поделиться.

— Хватит, — говорит она.

Резко и грубо. Так, что на этот раз вздрагивает он.

Она никогда не говорила с ним таким тоном. А теперь в неё словно вселился какой-то злой дух.

— Хватит притворяться, — морщится она. — Я не знаю, зачем ты тянешь время, и мне, честно говоря, абсолютно всё равно. Но не нужно отнимать его у меня.

Он напрягается. Она это замечает, выпрямляет спину и снисходительно улыбается.

Теперь она на вершине. И наконец-то может вести игру.

— Неужели так сложно во всём признаться? Пусть даже не мне, а самому себе. Понять, что ты совершаешь ошибку, скрывая истинного себя. Остановиться, пока не поздно. Ты же можешь, Феликс, я знаю.

Он хохочет. Нервно и дёргано, но громко. Так, что стены, выкрашенные голубой краской, едва ли не трясутся.

— Кажется, мы уже говорили об этом. Мне не нужна ваша помощь.

— Конечно, — прерывает она его. — Ты ходишь сюда, чтобы расслабиться, выплеснуть свои безумные идеи. Ты долго их копил, да, Феликс?

Он давится кашлем. Она знает: час Удава в самом разгаре, и он душит его.

В его глазах она видит отчаяние. Он наверняка понимает, что выпустил вожжи. Что завернул не туда. Что выстроенный им план действий молниеносно рушится, и ему следует срочно искать пути отступления.

Пусть даже это и позорно.

— Феликс, — снова повторяет она.

Он смотрит на неё в упор.

— Ты молодец, — говорит она. На щеках у неё блестят слёзы. — Ты сделал всё правильно. Твоим родителям... не стоило продолжать жить. Они действительно предали твою сестру. И я уверена... Она гордится тобой.

Феликс всё понимает. Феликс пытается вдохнуть, но не может. Феликс сглатывает свои обиду, скорбь и чувство вины.

Час Удава добил его, разорвав на мелкие кусочки.

***

— Я могу кое-что спросить?

Они со Штефеном мчались к очередному месту преступления: после недолгих уговоров он всё же решил взять её с собой. Им пришлось взять такси, чтобы добраться до леса, в котором и обнаружили тело Феликса, и теперь продирались сквозь острые кусты и сухие ветви.

— Можешь, — бросил Штефен.

— Я подумала об этом только сейчас, но... Почему все жертвы не в тюрьме? Кайла Кристиана отпустили, это я знаю, но остальные?

Она выругалась, зацепившись за выступающий из земли корень.

— Ситуация странная, — отозвался Штефен. — В тюрьму пришёл приказ от главной правоохранительной структуры. Освальда должны были транспортировать в одно закрытое медицинское учреждение. Во время этого он и был убит. Сотрудников, которые приезжали за ним, не нашли: вероятно, среди них и был убийца, который расправился и с охраной тоже. И приказ оказался поддельным: никаких распоряжений насчёт Освальда структура не давала.

— Как один человек может расправиться с вооружённой охраной? — проворчала Мелисса. — А Феликс?..

— Вот сейчас и узнаем.

Штефен раздвинул очередные ветки, и Мелисса, оттолкнув его, выпрыгнула на огороженную жёлтой лентой поляну.

— Боже мой, — выдохнула она.

Полицейские, склонившиеся над телом, с подозрением взглянули на неё.

— Эй, стой! — грубо крикнул кто-то, но Мелисса, не обратив никакого внимания на оклик, быстрым шагом прошла вперёд.

— Всё в порядке? — обеспокоенно спросил Штефен, жестом попросив коллегу отойти.

Мелисса не ответила. Она встала рядом с трупом, наверняка затоптав бо́льшую часть следов, и посмотрела на него в упор, пытаясь подавить желание протянуть руку и убрать с лица рыжие пряди, слипшиеся от крови.

В отличие от предыдущих случаев, тело Феликса оказалось практически нетронутым. Руки были сложены на груди. Уголки рта разрезаны до ушей, на краях раны запеклась кровь.

Взгляд Мелисса упал на торчащий из щеки белый бумажный уголок. Она попросила Штефена дать ей перчатки.

Его коллеги моментально запротестовали, кто-то схватил её за руку, чтобы оттащить от тела. Она практически ничего не слышала: так сильно шумело в ушах.

Штефен что-то громко рявкнул, выкрикнув имя Тео. Оно подействовало на присутствующих моментально, и полицейские оставили её в покое.

Штефен протянул ей перчатки, и Мелисса, осторожно потянув за уголок, вытащила из щеки небольшую фотографию.

Но не ту, что он оставлял на предыдущих местах преступления. Другую.

Она не видела её очень долго — и поэтому сейчас не сумела сдержать нахлынувшую ярость. Зубы заскрипели, пальцы крепко сжали фотографию, помяв её.

Отличная работа. Тебе почти удалось добраться до моего сердца.

— Там есть ещё что-то, — подал голос Штефен.

Мелисса подвинулась, но он одобрительно кивнул ей.

— Кажется... Это должна сделать ты.

— С ума сошёл, Оберг?! — раздался гневный голос. — Может, этим всё-таки будут заниматься специалисты?

Обернувшись, Мелисса взглянула на высокого шатена, вставшего рядом со Штефеном. Короткая стрижка, гора мышц, обезображенное шрамами лицо и квадратный подбородок выдавали в нём опытного военного.

— Если бы здесь был шеф, он не был бы против, — ледяным тоном сказал Штефен.

— Но его здесь нет, — парировал полицейский. — И к нему у меня и без того слишком много вопросов.

«Но он тебе на них не ответит», — злорадно подумала Мелисса.

И широко раскрыла глаза, услышав ещё один голос, вмешавшийся в их беседу.