ПЁС [18+]

В безмятежном падении снега было нечто невообразимо знакомое. Оно словно представляло собой положение его души, также плавно спускающейся вниз. Постепенно его одолевала тяжёлая простуда. Насморк заполнял ноздри, а глаза слезились от постоянного чиханья. Он ощущал внутри себя слабость, когда в очередной раз переступал с ноги на ногу. Боль имелась во всём теле, но особенная боль, непередаваемая, была только в его голове. Именно в ней он, погружённый в собственные мысли, наблюдал за сложившимися обстоятельствами, наблюдал за потерянными возможностями со стороны. Для него не было ничего страшнее, чем тот ужаснейший факт, что человек не способен вернуть потраченное. То, что было сделано — уже в прошлом. И всё оставшееся людям в такой ситуации сводится к одному: пытаться забыть. Но никогда ничего не забывается. Мы запоминаем только то, что навсегда трогает нашу душу.

Бродя по своему пути, ища себе ночлег, он никак не мог понять, что его ждёт дальше. Он может умереть от простуды. Он может умереть от дикого холода. Он может броситься под колёса, чтобы не чувствовать себя так, не слышать в голове свой же голос, размышляющий о подобных мыслях. Руслан смотрел на зажжённые лампочки, расположенные на длинном проводе, идущем вперёд, в невиданный конец. С ними эта улица становилась краше, появлялось некое ощущение расслабленности и спокойствия. Их свет дарил ему надежду на то, что какое-то пламя ещё будет гореть. Но эти лампочки вдруг погасли, они потухли так резко, что он даже смог увидеть их последнюю секунду жизни в своих глазах, как будто эти светлячки прилипли к его зрачкам и не отпускали. На улице стало темно, вокруг воцарился полнейший мрак. От этого стало страшно, по-своему жутко. Но жутко только от того, что рядом с ним никого не было. Его здесь заперли.

Порой он желал отстраниться своих мыслей и запретить себе думать. Ведь так у него всплывало много вопросов, на которых он не имел ответа. Самым странным был один единственный вопрос: кто такой Богдан? Фёдоров не предпочёл об этом размышлять. Он лишь запомнил его образ, эти рыжие длинные волосы, собранные резинкой, эту такую же рыжую бороду, скрывающую несколько шрамов на его губах, словно тот пытался самого себя съесть, будучи предельно голодным. Но больше всего страха вызывали его глаза. Они были зелёные, пестрящие своим светом, будто божьим, ослепительным. Таких глаз Руслан никогда бы не забыл, даже если они появлялись в его далёком детстве. Он посчитал, что Богдан соврал ему, ведь вряд ли кто-либо подобный мог оказаться в его доме, быть неизвестно кем и остаться после этого призраком. Но Богдан всё равно им остался. Это привидение словно пробудилось, как монстр, который хочет лишь устроить этому миру боль, который тот причинил ему. Руслан боялся. Холод пробивал его до озноба. Он чуть ли не падал на белоснежную кровать, засыпая в ней от усталости и изнеможения. Ноги, которые шагали со скоростью течения дня, наступили на асфальт, сойдя со снега. Фёдоров увидел тёмный двор. В нём стояла футбольная площадка, засыпанная хлопьями и укутанная льдом. Посмотрев на лавочку, Фёдоров, на раздумывая, захотел остановиться именно здесь, прямо на ней. 

Он дошёл до неё с отчаянным взглядом, смотря на то, как же сильнее становиться метель в округе. Она разбушевалась, всё сильнее надавливая на его тело и повышая градус беспокойства за свою жизнь, ведь из-за холода он может сильно простудиться. Рядом горел фонарь. Дублёнка, пропитанная морозом, годилась для какой-нибудь свиньи, которую вспороли и подвесили на крюк, заперев в холодильнике. Он провёл по лавочке рукавом по середине, сняв с неё осадок. А после сел. Легче на становилось, ведь зима никуда не исчезала. Она становилась только ближе. Город окончательно заснул. В окнах многоэтажных домов не горели люстры, а фонари на улице перестали освещать пространство, кроме единственного, светящего над ним. Руслан подумал, что у него больше нет выхода. Он захотел сделать что-нибудь нужное за все эти сутки. И, достав телефон, взглянул на остаток зарядки. Он был минимален, судьба преподнесла ему всего лишь один разговор с тем, кого ему хочется или кого ему нужно услышать. Он смотрел на номер Вероники, на её фотографию и чуть ли не плакал. Больше всего он мечтал вновь вернуться к ней. Руслан бы и никогда не стал снова любящим, если бы не она, случайная незнакомка, которая заставила его больше не оставаться наедине с самим собой. Это взбесило его, ведь он не имел шанса набрать сразу двум людям. Руслан метался между желаниями, понимая, как много ему предстоит и сколько ему придётся пережить в дальнейшем. Он ещё раз посмотрел на её лицо и, убрав слезу, позвонил Маркосу.

— Ты... нашёл его?

— Как долго? — спрашивал он. — Сколько мне ещё тебя, блядь, ждать здесь? Марк... я скоро умру в этом поганом городе, если ты тут не появишься... Я застрелюсь к чёртовой матери!

— Электричка выезжает в шесть утра, — сказал Маркос. — Доеду примерно за пару часов. Будь у вокзала, там и встретимся. И ещё, сынок...

Но слова оборвались. Телефон окончательно разрядился. Это порвало его оставшиеся нервы, и Фёдоров выбросил аппарат, распрямив свою руку и разжав ладонь, отпуская мобильник лететь в свободном направлении. Сейчас он ощутил себя самым настоящим идиотом, человеком, который сделал всё в свой жизни неправильно. Он до конца не понимал себя, не понимал, за чем именно гнался, чего хотел достать, догнать. У детей бывает цель добраться до сладостей, спрятанных на самой верхней полке. Он же старался выйти из тени, оставив её позади себя. Но эта тень была как гвозди в стене: они вбиты, их трудно вытащить и вбить заново. Деньги, которые он должен получить, уже давно отошли для него на второй план. Ведь теперь они не имели значения. Руслан надеялся хотя бы выжить.

Он лёг на скамью всем телом, укутав половину своего лица в мех воротника. Фонарь погас. В темноте было абсолютно тихо, ни шорохов, ни скрипа по мрачному снегу. Он осознавал, что ему не удастся уснуть, даже если он сможет напиться и совсем не чувствовать холода. Ведь, напившись, он получит только ещё больший поток удручающих мыслей. Открыв глаза, Фёдоров узрел вдали силуэт. Нечеловеческий. Он посчитал это бредом, так как помнил, что от бессонницы видел и не такое. Однако этот силуэт словно ожил. И он шёл прямо на него. От испуга Фёдоров потянулся к пистолету. Но не успел он выставить его вперёд, как перед его лицом заскулил хромающий пёс. Бродячая дворняга закинула на него лапы, будто просясь прилечь рядом. Гавкнув, этим звуком Фёдоров уже не сомневался, что собака была настоящей. Один её глаз был бледно-серым, невидящим, утраченным. На искусанной другими псами лапе осталась лишь порванная кожа, да выглядывающая кость. Это расстроило его, однако от сердца тут же отлегла тревога, когда он осознал, что псина оказалась доброй. Руслан машинально погладил собаку по голове, почесал ей за бежевыми ушами, но тут же огорчился, что не может ничем помочь этому бездомному животному. Ведь даже себе он помочь не в состоянии. Руслан поднял маленького пса и усадил рядом с собой. Дворняга, ещё молодой щенок, сложил голову на лапах и лёжа смотрел в непонятную сторону. Он протяжно дышал, и Фёдоров осознавал, что животное успело настрадаться. Снежинки падали на его макушку, а этот бедный зверь лишь зевал и тяжело подрагивал от морозного ветра. Но Руслану стало легче от этой компании. Он захотел высказаться своему новому другу, который покорно слушал его размышления. Фёдоров откинулся на спинке лавочки и, продолжая гладить собаку, сказал:

— Мы с тобой останемся на улице на весь день. А когда-то я считал, что зимой красиво... Да, всё ещё красиво. Но, как думаешь, если человеку страшно при виде красоты, что это значит? Я всё чаще боюсь, дружок. Во мне страха больше, чем у людей, которые находятся при смерти. Знаешь, почему? Они хотя бы знают, что умрут. А я вот не знаю. Выживу ли я здесь... Не знаю. Но я знаю, что ты хороший парень. И мне жаль тебя. Могу предположить, что у тебя тоже была семья. И было бы обидно узнать, что они тебя выгнали. Открою тайну: люди, вообще, создания непонятные. Мы выбрасываем тех, кого любим только ради того, чтобы спасти их... спасти их от самих себя. Разумно, а, как думаешь? Да, в какой-то степени тут присутствует смысл. Но он напрочь теряется в тот момент, когда у человека хватает наглости поступать так из-за эгоизма. Известно ли тебе, мой друг, что такое разумный эгоизм? Это когда человек придерживается только своего мнения и отбрасывает от себя окружающих. Проще говоря, это «умное» создание, которое плевать хотело на общество. Но из-за таких индивидов ты и можешь оказаться на улице. Всё слишком двояко и слишком сложно... Зачем, вообще, человеку оставлять тех, кого он любит, даже если им движет разум? Почему тебя оставили, дружище?

Пёс заскулил.

— Понятно... Гадил, да? Испортил им всю квартиру, мебель порвал?.. Я всё больше удивляюсь нашей тупости. Такие нелогичные... Ей-богу, мы сами в жизни малого понимаем. Да в собаке больше ума, чем в человеке. В собаке даже больше верности, чем в людях. Собака, может, и не станет тебе подчиняться, но это не значит, что её не будет рядом. В этом ваша прелесть. Даже сейчас, когда я нахожусь в самом хреновом состоянии, рядом оказался только ты... Я себя тоже ощущаю псом, похожим на тебя. Такой же одинокий, застрявший в снегу, без еды и кровати, оставленный... Мне кажется, что ты искал меня, да, дружок? Бродил по этому городу и рыскал в моих поисках. Мы же родственные души, ты и я. Знаешь, у меня девушка есть, её зовут Вероника. Она... она моя любимая. И чёрт его знает, что бы я делал без неё. Наверное, совершал бы ещё больше глупостей. Ради неё мне хочется вернуться домой. Потому что она единственный человек, которому я не был безразличен. Меня все используют, я для всех служу каким-то мостом к их целям. Эти двое что-то не поделили, но кроме меня никого больше не увидели. Я для них как мальчик для битья, как сраная, подвешенная к потолку груша... По мне только бьют и бьют. И это больно. Но не Вероника... Знаешь, когда умерла моя мама, я не мог представить, что кто-то будет любить меня также. И я всё ещё верю, что Вероника, она... она часть... — он сбивался, подбирая слова. — Она часть... моей жизни. Она то светлое, за что я... буду бороться. Потому что... люблю. По-настоящему. Ты любишь кого-нибудь?

Молчание. Дворняга закрыла глаза.

— Все мы любим кого-то — это факт. Конечно, каждый из нас любит по-своему и все мы выражаем любовь так, как считаем нужным. Но смысл тут один. Все же любят. Невозможно не любить. Если человек не любит — он и не человек вовсе. Я верю, что и она меня любит. А хотя... что мне сомневаться и во что-то верить? Я уверен в этом, мой друг. Она и тебя примет у себя, как и меня приняла. Не знаю, как она относится к собакам, но тебя точно полюбит. Хочешь поехать со мной? Будем жить дружной семьёй и больше не думать о том, что можем остаться одни. Никогда. Верно, пёс? Хочешь? Дружок?

Он не издал ни звука. Руслан испугался. Он развернул собаку на живот. И не увидел её дыхания. До самых кончиков пёс замёрз от холода, уморенный голодом и отчаянием. В его душу свалилась целая глыба. Фёдоров упал со скамьи на снег. Он сел на пропитанную хладом землю и приложил ладони к голове, сжимая свои волосы. Это был сильный удар, который попал по нему без промаха. В один миг он вспомнил каждое своё горе и, подумав о собаке, громко зарыдал. Фёдоров рвал свои волосы, а после закричал так гулко, чтобы судьба его услышала, чтобы она оставила его в покое. Он не мог принять этого. Бедное животное почило этот свет. Он, растерзанный всеми, добрался до самого себя. И Руслан сидел рядом с ним. Они знали, кто они есть. И он знал, что всё для него кончится точно также. Потому что иного финала ему непредвиденно. 

Здесь ему больше не хотелось оставаться. Руслан не мог смотреть на единственное создание, которое было ему родной тенью, ближе, чем все остальные. Но которое больше не могло жить. Слёз становилось всё больше. Он не успевал вытирать их руками, как тут же появлялись новые, превращающиеся в пар. Руслан бегло и неосторожно нацепил свою сумку. Он взглянул на беспомощное, мёртвое животное. Своего друга. Руслан сел перед ним на колени и, погладив в последний раз, поцеловал в голову. Он не отпускал собаку. Не хотел с ней прощаться. Даже сейчас он подумал о том, что животное ещё можно спасти. Однако пёс так и не вздохнул. Его закрытые глаза никогда не откроются.

— Спи... спокойно, — сказал он, сдерживая плач.

Он встал и, терпя эту злость, эту потерянность в собственном хладнокровном мире, не хотел больше двигаться. Руслан хотел остаться рядом с животным. Он попросту сдавался, он больше ни на что не надеялся. Однако рельсы ещё не закончились. Он не сойдёт с них, пока его поезд продолжает мчаться. И Руслан побрёл дальше, потому что это и было приказом его судьбы. Он пошёл по дороге, которая словно не имела конца.

Когда образовалась жажда, он старался скрыть её, подавить внутри себя. Снежный ветер мчался на его лицо. Он резал, бил его по коже, а сильный порыв лишь уводил назад, заставлял отдалиться на прежнее расстояние. Руслан вновь оказался на площади. Возле закрытого фонтана находилась большая и пушистая ёлка, светящая синими огнями. Однако там, где он шёл, не было ничего, кроме пустоты и темени. Из-за метели он не видел того, что образовывалось впереди. К его ботинкам прилип снег, который он отчаянно пытался убрать, ведь это мешало ему двигаться. Руслан всё не знал, что делать. Как будто он был один дома, нет ни мамы, ни папы, а ему нужно чем-то занять себя. Никаких увлечений у него не было, Руслан попросту мечтал о том, чтобы мама вернулась к нему. Только этого он ждал. 

Возле памятника сидел человек. Фёдоров подумал, что это был простой бездомный. Что-то не дало ему уйти отсюда, хоть рядом и был полный ожиданий вокзал. При виде этого уставшего человека бездомный несколько перепугался. Он посчитал, что данный гость захочет сделать ему недоброе. Однако Фёдоров лишь присел, смотря через метель на потухающий фонарь и высокую ёлку. Бездомный решил увести за спину имеющийся у него спирт, не желая делиться с незнакомцем.

— За... заблудился? — спросил староватый, грязный и замёрзший мужчина.

— Не особо. Просто... бродяжничаю тут, — ответил он, смотря вдаль.

— А... дом у тебя есть?

— Нет у меня дома. Больше нет. Сам виноват, знаешь. Хотя я и рад, что его больше нет. Пошёл он к чёрту. Там слишком одиноко и... холодно. Как здесь.

— Понимаю, — ответил бомж. — Тоже у меня своего дома-то нет. Выкинули на улицу, вот и сижу здесь. Ночую, однако, на заводах. Тут их много и почти все они заброшены стали, никому ненужные. С ночлегом проблем как-то меньше, чем с едой-то.

— Почему тебя выкинули? — спросил Фёдоров.

— Да... это... а за что обычно выгоняют из своего обиталища? Не платил, хамил всем вокруг, устроил там бог знает что, в своей квартире-то... Вот и остался ни с чем.

— Семья была?

— Да... была.  Жена-то померла, а детей взяли их бабка и дед, у меня своих родителей нет уж давно. Сын мой как-то раз приезжал сюда, со мной встретиться захотел. А не знал он, что в итоге-то папка его бомжем оказался. Бегал я от него по всему городу, а он-то у меня уже вырос, поди-ка лет шестнадцать уже имеется. Умный стал. Наверно, всё ещё ищет... Дочь не приезжала, так я её и не видел. Ну, во всём виноваты мы сами. Идём против порядка, вот и получаем по шапке.

— Никто не станет идти против чего-то без причины. Я пошёл, потому что был несогласен.

— Несогласен? С чем это?

— А что есть эта страна, когда в ней каждый пятый — такой, как ты? Не в обиду, но это правда. Получается очень иронично. Они сами хотят, чтобы здесь жило больше людей, заставляют женщин рожать, но в итоге... В итоге сами оставляют людей на улицах, где все умирают от голода... Как собаки.

— Не понимаю я тебя, — сказал бездомный. — Может, у тебя мозги от холода сузились?.. На-ка вот, глотни. Согрейся чуток.

Бездомный подал Руслану пластиковый стаканчик, куда налил пятьдесят грамм спирта. Фёдоров опустошил его за секунду. По телу разбрелась жидкость, а внутри стало горячее.

— Что ни говори, но страну эту можно долго ругать. А ведь что изменится-то? Ругаем и ругаем, но ничего не делаем, — говорил бомж. —  Для нас нормальной картина стала, когда мужик сидит с пузырём водки и жалуется товарищу, что в стране, прошу простить, пиздец... Пустые разговоры ни к чему не приводят. И что остаётся-то?

— Ничего. Мы ведь не сможем объединиться, поэтому ничего не остаётся. Хотя, что нам мешает? Знаешь, я всегда удивлялся, когда слышал про войны в детстве, да и сейчас тоже. Люди шли на верную смерть ради страны, которая им за это ничего не даст. Они становились простым пушечным мясом ради прихотей каких-то ублюдков сверху. И в миг теряли своё мнение, свои семьи и... свои жизни. Просто из-за того, что два дяди что-то не поделили. А ведь мы можем... Мы можем сказать им: «Пошли вы на хуй! Все!». И вот за это я всегда любил забастовки и революции. Да, методы ужасные, но что делать, когда людей всё достало? Биться за свои права, за правду.

— Не все же революции на пользу пошли. Вон, Советский Союз-то как появился? Страшное же было дело.

— Я всё ещё не считаю это революцией как таковой. Это смена власти путём бессмысленного насилия, только и всего. Ленин умел говорить, этого у мужика не отнять. Красноречивый сукин сын, знающий толк в своём деле. Честно говоря, я хоть и видел закат советской империи, но не жил в ней, да и было мне тогда от силы год... А когда вырос и узнал, что случилось в девяноста первом, а позже и в девяноста третьем... Даже не понимал, как на это реагировать. Хорошо стало или осталось также плохо, но факт остаётся фактом. Всё изменилось.

— И ведь всё равно, как это можно-то, любить революции? Люде же убивали друг друга... Братья родные... родственники...

— Всему нужны жертвы, — ответил Фёдоров. — Они хотели всё поменять. Я не хочу оправдывать себя и их, потому что знаю, что оправдания и вовсе не существует. Кто-то считает, что это бессмысленно. Но есть вещи, которые... восхищают. И я восхищаюсь именно тем, на что были готовы пойти люди, чтобы сделать свою жизнь лучше. А сейчас...

— Сейчас все просто боятся, — подхватил бездомный. — Вот, соберутся люди, будут биться насмерть с властью. А потом разгонят их всех по местам и дай бог, чтобы хотя бы не расстреляли... Это же ни к чему доброму не приведёт. 

— Революция сама по себе не значит добро. Но это и не зло. Она всегда стояла по середине между благими намерениями и жестокими действиями. Но к чему я это всё... — он вспомнил и сказал: — Если мы хотим что-то изменить, у нас никогда ничего не выйдет, пока мы не станет одним целым, все вместе. А если будет кто-то один, то он точно уйдёт в могилу. Потому что один — это... — и Фёдоров взглянул на стаканчик, который был полностью пуст, — ничто. Он никто и звать его никак. Для всего мира он такое же погребённое ничтожество...

Он решил, что пора оставить этого человека. Фёдоров встал на ноги. Заметив, как чернильное небо становится слегка светлее, он попрощался со стариком, пожав тому руку.

— Береги себя. Прости, что не могу тебе ничем отплатить за водку...

— Пустяки. И ты себя береги, незнакомец. Скоро, говорят, наступит настоящий ад наяву. От прохожих каждый день слышу.

— Что?

— Снег. Погребёт он всю страну, как в яму. Будет очень холодно.

Он ушёл на вокзал, видя, как безжизненная ночь становится самым ранним, бессолнечным и чуть ли не безжизненным утром.

Вокзал пустовал в одиночестве. Он увидел на здании красные часы, изображающие время. Узнав, что сейчас было почти шесть утра, Фёдоров старался отыскать место, где будет ждать. Голова начинала самостоятельно отключаться. Глаза не могли разглядеть даже собственные ноги, которые также, как и всё его тело, постепенно впадали в меланхолию. И вдруг его колено опустилось к земле. Руслан чуть не свалился, сумев устоять на месте лишь из-за своей стойкости, которая выработалась у него в течение жизни. Он погряз в этой снежной лавине, как следует ощутив все прелести русской зимы. Когда холод впитался в него настолько сильно, что начинали отказывать конечности, Руслан сумел увидеть над собой зажжённые фонари. Со временем вокзал становился светлее, а с железнодорожных платформ отъезжали и приезжали электрички. Руслан зашёл в помещение и услышал голоса. Люди собирались на работу в другие населённые пункты, охранники стояли возле турников, зевая и отгоняя от себя недосып. Фёдоров нашёл скамью. Он собирался дождаться, но не знал, сможет ли. И вот Руслан и сам не заметил, как, сомкнув глаза, отправился прямиком в свой сон.

Там он ничего не видел. Но от этого и было страшнее всего. В своих мыслях он никому не был нужен, как и сейчас, как и большую часть своего бытия. И тут перед ним появился пёс. Фёдоров запомнил его морду, жалобную, уставшую, но желающую продолжать жить. Он хотел бы, чтобы тот вновь оказался рядом с ним. Но этому не быть уже никогда. Судьба оказалась к нему жестока. Она забирает не лучших. Она лишь отбирает для себя тех, кому стоит уйти на покой. Она забирает отчаянных. Тех, кто не знает, куда им идти.

Он ощутил к себе чужое прикосновение. Открыв веки, он узрел Маркоса, с улыбкой смотрящего на него и слегка стучащего по его щеке.

— Выглядишь... да что там таить... У дерьма выразительней внешность будет.

Маркос, одетый в тёплый пуховик, протянул ему свою руку, помогая встать. Руслан держал себя из последних сил. Он чувствовал, как падает, но под ногами у него целая бесконечность. Маркос вгляделся в его лицо, в поставленные синяки и медленно заживающие царапины. Он увидел его истощённость.

— Тебя бы накормить. Голоден, сынок?

Вдали показалось такси. Данный вокзал сейчас был полон развозчиков, которые оказывались весьма кстати для многих людей, спешащих на работу. Маркос провёл Руслана до машины. Сев внутрь, Соломонов спросил водителя:

— Старик, не знаешь тут какой-нибудь бар?

— Да. Есть тут один. Хорошенькое местечко. Вас туда подвезти?

— Будешь очень любезен.

Водитель кивнул и нажал на педаль газа, управляя своим служебным транспортом, мчащимся под белой, грозной пургой.

Детей в это место никогда не пускали, даже в том случае, если родители готовы за ними присматривать. И дело крылось не в том, что, может быть, тут имеется какое-то запрещённое для их неокрепшего разума шоу для взрослых. Попросту из-за того, что в баре «DARK» можно спокойно и при всех разом курить сигареты. Никто не попросит тебя затушить папиросу и не ткнёт лицом в табличку о запрете, если вдруг увидит. Здесь можно то, чему в скором времени государство захочет воспрепятствовать. Для них обоих это было камнем с плеч. Маркос не курил в электричке почти три часа, а Руслан сумел каким-то образом растерять большинство палочек из своей пачки. Чтобы не тратить своего, он попросил у соседа. Маркос, пускай и с неохотой, но всё же передал ему свой запас. Он осматривал заведение, в котором ему нравилось всё больше и больше. Бар был выполнен в зелёно-золотых тонах, и всё же выигрывали здесь именно жёлтые оттенки. Мягкие диваны стояли у каждого стола, а сами столы были в разделённых стенами местах, создавая некое подобие уединение от остальных, чтобы каждый мог расслабиться по-своему. За стойкой они подобрали две кружки холодного пива. Руслан уже давно принялся за свой завтрак. Он закидывал в рот горячий бекон, будто тающий на языке, а также поедал яичницу, слегка странную на вкус из-за того, что желток был бледно-зелёным. Но в баре главное не еда, а напитки. И с пивом здесь всё в полном порядке. Он и вспомнить не мог, когда ещё наслаждался от простой кружки с алкоголем.

Окна в баре было видно лишь над головами, поскольку само место находилось под землёй и, чтобы до него добраться, приходилось спускаться по лестнице. Однако даже так Маркос узрел безжалостную вьюгу и подумал, что очень бы не хотел отсюда уходить. Он взглянул на Руслана, который вообще ни о чём не думал. Его голова была забита мыслями о еде, словно рот слюнями.

— Ты... извини уж.

Голос Маркоса не прервал Руслана. Но позже он понял, что обращались именно к нему. Ведь больше рядом с ними он никого не заметил. Здесь только две мёртвые души.

— Ну... за то что ты попал сюда. Я ведь тебя заставил.

Фёдоров проглотил пищу. Он услышал любимый им джаз и как негритянка Бесси Смит поёт свой знаменитый ковер на песню «Nobody Knows You When You're Down And Out».

«Once I lived the life of a millionaire
Spending my money, I didn't care
I carried my friends out for a good time
Buying bootleg liquor, champagne and wine...» 

Он так и не нашёл подходящий ответ. Руслан замер, пытаясь понять, что сказать Маркосу: обвинить или простить. Но позже он решил вновь откусить кусок от белого хлеба.

— Понимаю, сынок. Я очень хреново поступил по отношению к тебе... когда угрожал и... Слушай, только не обижайся на эти слова, но я лгать людям не привык. Твоя поездка сюда не оказалась напрасной.

Руслан чуть не подавился. Эта фраза расширила его зрачки и ноздри. Он захотел высказаться ему о своём «путешествии», о том, что почти погиб и мог встретить смерть гораздо раньше, чем уготовила ему судьба, как и всем людям. Но в его голове всегда было место для рациональности. Он понимал, что несёт ответственность за каждое сказанное собеседнику слово. И что лишь он способен за них отвечать.

— Что же... — прошептал Фёдоров. — Да, признаю, как бы это ни звучало, но... ты прав. Я нашёл убийцу. Я сделал своё дело. И... и, сука, это могло стоить мне всего. Понимаешь... Маркос? — его имя он проговорил с особым, сдерживаемым внутри себя гневом. Но Руслан не поддавался мании накричать. Он терпел. И продолжил. — Одна лишь дорога сюда могла привести меня не в этот город, а за решётку... И даже когда я оказался здесь, то и предположить не мог, что кому-то уже... кому-то уже было обо известно.

— О чём ты говоришь?

— За мной следили, — сказал Руслан. — Как только я появился здесь. Этот гандон знал, что я в городе, что уже прибыл к нему в гости. И послал за мной шестёрок, раздал им денег и приказал, по всей видимости, отмудохать меня в безлюдном месте. Я повёлся, потому что не знал, куда мне ещё идти. Я поверил... Проиграл. Они оставили от машины только хлам. Я потерял колёса и, знаешь... это было меньшее из неприятного.

— Они тебя так, что ли, разукрасили? Светишься, как ёлка в Новый год. Кроме пластыря над бровью у тебя губа разбита и синяки на челюсти. Сильно досталось, да?

— Нет, конечно. Я так радовался, когда получал по морде, что аж чуть не обосрался от счастья!

— Ладно, Руслан. Расскажи мне... про него. О чём вы говорили?

Фёдоров ответил ему не сразу. Он всё ещё помнил о словах Богдана, гласивших, что Маркосу лучше вообще ничего не знать. Руслан умел придумывать истории. И если кто-то и был способен хорошо врать, так это был только он. Лгун, который и сам не замечал, как начинает верить в свои же выдумки.

— Он не затрагивал самую важную для нас с тобой тему. Постоянно уклонялся и говорил что-то... про Бога. Он психопат и, когда ты его увидишь, то поймёшь, что на улице такое существо трудно упустить. Я пришёл в церковь, меня тут же взяли на мушку. Мне ничего не оставалось, кроме как слушать его бредни. Но кое-что он всё же произнёс. И это важно.

— Что? Апокалипсис грядёт?

— Да... и это тоже было. Но куда страшнее слушать не о сказках древней цивилизации, а о плане конченного психа, который хочет устроить ограбление.

— Ограб... Постой, как это, вообще, вяжется? — спросил с явным недоумением Маркос Соломонов.

— Он сказал, что хочет устроить ограбление инкассации. И для этого ему нужны мы оба.

Маркос закурил. Выпустив дым, он спросил:

— И потому убил моих братьев?

— Не знаю. Я слышал лишь про инкассаторов. Он хочет сделать это первого числа.

— Да? А ты не знаешь, он, случаем, не хочет, чтобы я выстрелил ему прямо яйца, а после запихал ему их в пасть? Чтобы как орешки погрыз.

— Не думаю, что этого вообще кто-либо хочет, — ответил Руслан. — Хотя, этот человек настолько не в себе, что... Всё может быть. Но это придётся это сделать. Иначе до него никак не добраться. У него свои люди. Я увидел только двух и думаю, что больше у него нет. Но, как я говорил раньше, шестёрок он может купить легко. 

— И что? Это и будем делать?

— Будем? Нет уже, Марк. Дальше история будет развиваться без меня. Я своё дело выполнил, ты знаешь всё, что должен...

— Запомни, Руслан, — прервал его Маркос. — Мы отсюда уедем либо вместе, либо по-одному.

— Угрожаешь снова? 

— Тебе решать. Однако один из нас точно не доживёт до конца.

— Ага. И это будешь ты. Потому что если ты думаешь, что я рвусь вступать в ряды грабителей, то, увы, ошибаешься ты грандиозно. Хоть убей меня прямо сейчас, но я... Я еду домой.

Маркос заметил, как Руслан начал встать. И тогда он взял его за запястье и резко усадил на диван. А после положил револьвер на стол.

— Так и быть. Стреляй.

— Ты... Ты идиот?! — спросил он шёпотом. — Убери пушку!

Фёдоров взял оружие от чужих глаз и спрятал его сбоку от себя.

— В кого стрелять-то?

— Хочешь уехать — в меня, — сказал Маркос серьёзно. — Но я хочу, чтобы ты понял... Без тебя я никуда не уеду — даю слово. Но и ты без меня никуда не уедешь. Даю слово.

Фёдоров рвался бежать. Мысленно он уже бежал отсюда со всех ног, садился в вагон электрички и ехал прямиком из этого мрачного места, где к нему всё чаще подбиралась боль. Но он знал Маркоса. И когда тот говорит, что даёт слово — это значит, что его никому не удастся переубедить.

— Если мы будем знать, какой у него план... — проговорил Соломонов.

— Знаем. Вернее, я знаю.

— И какой же? Ограбить и... сдохнуть? Потому что без подготовки ничего не получится. Да и... Наверняка эта сука грохнет нас раньше, чем ограбление начнётся.

— В том-то и дело, — говорил Фёдоров, — что если нас там не будет и мы не покажемся ему на глаза — и моргнуть не успеем, как наши тела уже в морг повезут. И то не факт... Ты ведь и сам видел, что он сделал с...

— Да. Видел, — ответил Маркос.

Почесав свою бороду, он спросил:

— Давай подробнее про план. Что у тебя есть?

— Он показал мне карту города, на которой изображён маршрут инкассаторской машины. И у... у нас, — нехотя сказал он, — на всё про всё меньше дня...

— Меньше дня на что?

— На то, чтобы угнать машину и купить оружие.

Вдруг Руслан стал замечать, что все уходят. Он заметил, как люди вставали со своих мест и бежали из бара. Фёдоров встал и с удивлением посмотрел на выход. Бар оказался полностью пустым. Руслан посмотрел на лестницу. На ней образовалась чья-то тень, спускающаяся вниз. Богдан наступил на последнюю ступеньку.

— Я подумал, — сказал он, — что ждать мне больше нечего. Зачем заставлять тебя что-то делать, Руслан Фёдоров? Когда я могу вместо этого полюбоваться твоими муками. Ведь только муки других людей доставляют нам удовольствие, не так ли?

Его схватили за руки, уводя назад локти. Богдан увидел, как перед ним появился Маркос. Они смотрели друг на друга, не уводя собственных взглядов. Маркос протяжно дышал, как бык, который хотел броситься на красную тряпку. Богдан вытащил нож, однако осторожно, чтобы не спугнуть врага. Он бросил его Маркосу под ноги.

— Так сделай то, чего желаешь, — сказал он тихим голосом.

Маркос поднял холодное оружие. Он не стал раздумывать. Острием он провёл Богдану по лицу, но тот сумел увести свою голову в сторону и ответить Маркосу ударом в колено. Маркос водил ножом по его брюху, размахивал лезвием по сторонам, однако не мог попасть в свою цель. Богдан, словно ветер, мчался от любого его взмаха. Маркос закричал и повёл свою руку с ножом тому прямо в сердце. Богдан схватил его запястье. Нож выпал из руки Маркоса, а после и тот оказался на полу, когда Богдан столкнул его с ног. Он взял своё оружие и воцарился над ним, как победитель.

— Мой Боже, я приношу Тебе всё, что я делаю сегодня, для исполнения намерений и во славу Святейшего Иисуса. Я хочу освятить каждый удар моего сердца, мои мысли и мою самую простую работу, соединяя это с Его бесконечными достоинствами. Я хочу исправить мои пороки, бросив их в очаг Его милосердной любви... Мой! Боже!

Он вонзил нож ему прямо в лицо. Богдан вытаскивал его и впускал обратно. Лицо Маркоса превращалось в одни лишь линии, которые резали его голову, превращая в месиво. Богдан кромсал его череп. Постепенно вся его внешность заполнился кровью. Богдан, моргая от летящих на него красных капель, сделал последний удар. Он оставил нож в его лице. И увидел Руслана.

Тот ощутил, как дыхание Богдана доходило до его кожи. Ему подняли голову, чтобы он смотрел в глаза своей смерти. Чтобы видел, как всё кончается.

— Пора признать, что смысла в твоей жизни нет, — сказал Богдан, стоя к нему впритык. — Тогда, зачем же ты тратишь её, когда можешь отдать Господу? Я сделаю так, чтобы ты чего-то стоил...

Маркос подошёл к Руслану. Тот повернул на него свой взгляд и увидел в нём торчащее лезвие в размазанном глазном яблоке, как Маркос, заполненный кровью, повторил то же самое:

  — Пора признать... что смысла в твоей жизни нет...

Он вытащил нож из своего лица. Из порезов струилась бордовая жидкость. А после...

Руслан ощутил стук по затылку. Фёдоров проснулся весь в поту, в собственной тарелке, на которой уже ничего не было. Он всё съел.

— Мать твою, — сказал Маркос, вернувшийся из туалета. — С тобой всё в порядке?

Этот сон больше смахивал на какое-то безумие. Однако он боялся того, перед чем ему придётся столкнуться. Перед выбором, когда ты абсолютно не знаешь, кто останется жив, а кто почтит этот мир. И что будет с тобой в самом конце.