Глава 21.
Максвелл с Холтом стояли у щели, луч фонаря скользнул по камню по ту сторону узкого прохода.
— Видишь это? — тихо спросил Уильям, наклоняясь ближе.
— Да, — выдохнул Максвелл.
Я стояла чуть позади, тень позади их плеч, и терпение с меня буквально стекало каплями.
— Дайте сюда. — Я вырвала фонарь и протиснулась между ними, проскользнув в щель на коленях, чувствуя, как камень царапает бока.
— Рут! — в один голос.
— Только посмотреть! — отозвалась я, уже оказываясь внутри.
Помещение было пугающе симметричным. Почти идеально круглая комната, стены которой сужались к куполообразному потолку. Всё было выложено светлым камнем, гладким, отполированным, но покрытым трещинами, словно он жил и старел сам по себе. В центре — четыре стула. Прямые, каменные, монолитные. Они не выглядели удобными, но в них было что-то торжественное, почти культовое. Два из них были пусты. А на двух других стояли чащи, тяжёлые и бронзовые, с символами, уходящими вниз по бокам. Я медленно сделала шаг вперёд.
— Это... это как ритуальный круг, — пробормотала я. — Только стулья вместо знаков. Люди вместо свечей.
— И, судя по всему, — голос Холта был глухим с той стороны щели, — два участника еще не прибыли.
— Летти и Ноа, — сказал Максвелл. И замолчал.
Я медленно шагнула дальше в зал и подошла ближе к центру.
Между четырьмя стульями, прямо под куполом, был вырезан круг, четкий, идеально ровный. Камень в нём отличался по цвету: темнее, старше, будто впитывал нечто веками. А от каждого стула к этому кругу вели узкие, врезанные в под каналы. Тонкие, но глубокие. Желоба.
— Черт. — Мой голос прозвучал как шепот, хотя никто не мешал говорить громко.
— Что ты видишь? — раздался голос Максвелла из-за щели.
— От каждого стула — по каналу. Они... соединяются в центре.
Я присела, провела пальцем по краю одного из них. Он был шершавым, но гладким внутри. Как след, протоптанный чем-то текучим.
— Это... это для крови.
— Кто-то должен сесть, — выдохнула я. — И кто-то должен пролить ее.
Я поднялась, глядя на пустующие стулья.
— Это не просто место встречи. Это место завершения. И если Летти и Ноа — последние...
— То ритуал почти готов, — договорил за меня Максвелл.
Я медленно подошла к одной из чащ, затаив дыхание.
Запах ударил в нос, металлический, с примесью чего-то сладковатого, почти приторного. Я наклонилась ближе и резко отпрянула, дыхание перехватило.
— Твою мать!
Внутри лежало сердце. Настоящее, тёмно-бордовое, еще влажное, с белыми нитями сосудов, будто только вырезанное. Под ним — кровь, густая, уже начинающая тягуче застывать по краям чаши. Я повернулась ко второй — потому что, конечно, нужно было убедиться. И нашла то же самое. Меня вырвало бы, если бы позволила себе слабость. Но я только отскочила назад, спиной ударившись о край стула.
Фонарь дрогнул в руке, луч света задергался по полу.
— Что? — услышала я голос Максвелла. — Что там?!
Я не сразу смогла ответить. Только сжала кулак, стараясь дышать ровно.
— В чащах... — прошептала. — Сердца. Настоящие.
Раздались шаги, и я замерла, затаив дыхание.
Один. Второй. Третий. Размеренный ритм, как метроном на плахе.
— Нет, черт, нет, — выдохнула я. И тут же развернулась и бросилась к щели. Колени ободрались о камень, рукав зацепился за выступ, но я не остановилась. Я вывалилась на другую сторону, грудью на холодный пол. Эллиот подхватил меня, резко и крепко, будто вытаскивал из трясины.
— Что случилось?! — спросил он.
Я поморщилась от боли в сломанной руке и обернулась на щель.
— Они скоро начнут, там кто-то уже идет.
Максвелл в ту же секунду погасил свой фонарь. Холт повторил за ним, молча, быстро, точно.
— Вниз, — скомандовал Эллиот, почти беззвучно. Его рука легла мне на плечо, и я ощутила, как он прижимает меня к полу.
Холт уже был на коленях рядом с выступом, который частично прикрывал вид в зал.
Из-за щели по-прежнему доносились шаги. Гулкие. Ритмичные.
Но слишком спокойные, чтобы принадлежать кому-то, кто ищет. Это не был поиск. Это был проход. Процессия.
Я прижалась щекой к холодному камню, затаив дыхание. Эллиот был справа, его силуэт почти слился с тенью. Холт чуть повернул голову ко мне, и в его взгляде был вопрос — сколько у нас времени?
Я медленно покачала головой.
Но потом увидела, как слабое, чужое сияние, не свет фонаря, нет, другое, мягкое, как свет свечей, колыхающееся, как дыхание, — поползло по стенам зала.
Они пришли.
Я подползла ближе к щели, затаив дыхание, и осторожно, через трещину, взглянула в зал. Они шли. Фигуры, одетые в длинные, свободные темные плащи с капюшонами. Без слов.
Один за другим. Я считала. Один. Два. Три. Четыре... Семь.
Семь человек. Они несли в руках свечи, каждая в черной чаше, с расплавленным воском, стекающим по пальцам, но никто не вздрогнул. Они двигались с пугающей слаженностью, как будто несли свет не для освещения, а как часть тела, как продолжение воли. И среди них — восьмой. Он был без капюшона. Вышел последним, замыкая круг.
Высокий, худощавый, с прямой спиной и лицом, которое я... узнала. Хотя никогда прежде его не видела. Он был моложе мэра, но в нём были те же черты: острые скулы, вытянутый нос, сжатые губы, властная линия подбородка. Глаза темные, слишком глубоко посаженные, как будто в них не горело ничего человеческого. Он был молчалив, но вся его осанка говорила:
"Я здесь главный."
— Это он, — прошептала я.
Максвелл рядом напрягся.
— Себастьян?
Я кивнула.
— Он похож. На мэра. Почти копия. Только... хуже. Он как... отражение. Искаженное.
Холт прищурился, глядя в щель.
— Так вот ты какой, ублюдок.
Себастьян остановился у круга. Остальные — разошлись, встав вдоль стен, их лица скрылись в тенях. Он обвел зал взглядом, поднял руку — и тишина стала плотнее. Как будто даже камень затих, слушая.
Он медленно опустил руку, и в тот же миг двое из капюшонов шагнули вперёд. И повели... их.
Я замерла. Сердце застучало так громко, что я на миг подумала, что сейчас нас обнаружат просто по этому звуку.
Первой была Летти. Тонкая, осунувшаяся, с заледеневшим лицом. Шла, будто во сне. Плечи опущены, руки скованы за спиной, но не физически, а будто она сама себя держала. Её вели к первому стулу.
Следом — Ноа. Он выглядел хуже, чем в тот момент, когда вошёл в зал в первый раз. В нём будто не осталось ни страха, ни боли. Только смирение. Но шаги были твёрдыми. Он шёл сам. И он знал, куда.
— Нет... — выдохнула я, и Эллиот сжал моё плечо, удерживая.
Летти села первой. Молча. Не сопротивлялась. Только один раз взглянула в сторону Себастьяна, и на миг я увидела, как в её глазах промелькнула ярость. Настоящая. Острая. Но быстро угасла.
Ноа подошёл ко второму стулу и сел сам. Никто не заставлял. Он пришёл добровольно.
Себастьян сделал шаг вперёд. Протянул обе руки над головами сидящих. И заговорил.
Я не понимала слов. Это был язык... не наш. Не старый. Древнее. Он звучал так, будто камень под ногами пел вместе с ним, а воздух между нами дрожал, как струна. Символы на чащах засветились. Не ярко, а тлеюще, будто кто-то раздувал уголь.
— Он начинает, — прошептал Холт. — Прямо сейчас.
Я чувствовала, как весь мой внутренний мир ломается, пытаясь выбрать между паникой, отчаянием и криком.
Но выбрала одно:
— Мы должны остановить его.
— Скажи только как, — прошипел Максвелл. — И я сделаю.
Себастьян продолжал говорить. Слова лились из его уст, как ядовитый шёлк, медленно, плавно, но с такой тяжестью, что от них дрожал воздух. Это не была речь. Это было заклинание.
Пламя свечей в руках участников задрожало, но не от ветра — его не было. В зале не было движения, и всё же огонь качался, будто подчинённый невидимому дыханию. Он не гас. Символы на чащах уже светились ровным, теплым светом, и над каждой из них поднимался пар, густой и плотный. Он клубился вверх, поднимался и вытягивался к потолку, где начали проявляться очертания, скрытые прежде. В камне. В тенях. Лица.
Я едва не закричала. В куполе были вырезаны мёртвые, молчаливые лики, то ли каменные, то ли живые, но ослеплённые. Они смотрели вниз. На ритуал. И мне показалось — один из них двинулся.
Себастьян взмахнул руками. Его голос стал выше, резче. Он больше не просто говорил — он взывал. Желоба от стульев, вырезанные в камне, зазмеились кровью. Кровь потекла от сердец, изнутри чаш, вдоль желобов, и в какой-то момент — я услышала это — она зашуршала. Да. Кровь зашуршала по камню и по кругу. Центр зала будто стал пульсировать. Словно это билось сердце. И каждая капля, стекающая в центр, приносила с собой не просто жизнь, а память, боль, страх — всё, чем питался этот ритуал.
Себастьян раскинул руки, подняв лицо к куполу и заговорил громче. Теперь его голос звучал в нас. Под кожей. Во рту. В зубах. Везде.
Ритуал вошел в свою высшую фазу. И назад уже не было пути.
Летти не двигалась. Сидела, словно высеченная из камня, руки опущены, плечи слегка подрагивают — не от страха, от чего-то другого. В её лице не было пустоты. Там было осознание. Полное. Целое. Она всё видела и всё понимала, но не кричала.
А вот Ноа... Он шевельнулся. Медленно, с усилием, будто тело не подчинялось до конца. Голова его была опущена, глаза закрыты. Но не в бессознательности. Внутри — он был в себе.
Он ждал. Он знал. Он согласился.
Себастьян приблизился к нему первым. Движения были почти почтительными, как у священника, подходящего к алтарю.
Он достал нож. Тот не блестел и не сверкал.
Я почувствовала, как Эллиот рядом сжал кулаки. Холт чуть подался вперед, как будто хотел рвануться, но остановился.
Слишком далеко и слишком поздно.
Себастьян встал перед Ноа. Тот поднял глаза. Их взгляды встретились.
— Прости, — выдохнул Ноа.
Мы не поняли кому это было сказано. Себастьяну? Себе? Или всем нам?
Себастьян поднял нож. Символы на стенах вспыхнули. И в следующую секунду он вонзил клинок в грудь Ноа. Ровно и точно. Без эмоций. Как врач. Как палач.
Ноа вздрогнул, не закричал, а просто вдохнул и выдохнул. Кровь хлынула из раны, не на пол, а в чашу.
Свет в зале вспыхнул резче. Тени на потолке зашевелились.
И лики...Улыбнулись.
Я зажала рот рукой.
Летти не отводила взгляда от Ноа, когда тот умирал. Она не моргнула, не вскрикнула, не всхлипнула. Но я знала, каждая клетка её тела кричала. Пальцы сжались в кулаки, ногти впились в ладони, спина выпрямилась. Губы чуть приоткрылись, но слова не сорвались. Она держалась. Потому что знала: она — следующая.
Себастьян вытащил нож. Кровь всё ещё стекала в чашу, но он не задержался у тела. Он просто повернулся к Летти, как будто сделал паузу между делами.
И тогда во мне что-то оборвалось.
— Нет, — выдохнула я и резко дернулась к Холту.
Рука скользнула в его карман, он дернулся, не сразу поняв, и я выхватила нож.
— Рут! — одновременно рявкнули Максвелл и Уильям, когда я пролезала в щель.
— Не трожь её! — крик вырвался из груди раньше, чем я осознала, что уже лечу вперёд. Они кинулись за мной, схватили за ноги , но я обоих пнула, не думая. Не чувствуя ни боли в сломанной руке, ни страха, ни боли в ободранных коленях.
Ничего. Только Летти.
— Эй! — закричала я, бросаясь вперёд. Себастьян обернулся.
Летти тоже. В её глазах вспыхнула надежда. Живая и пульсирующая.
Участники в капюшонах обернулись, но не двинулись. Будто ждали. Будто это было частью сценария. Как и я.
Себастьян сделал полшага в сторону, занося нож, но я врезалась между ними, плечом отбросив его руку вбок. Летти резко вскинула голову, глаза, большие, блестящие, и слава Богу живые.
— Отойди! — крикнула я, становясь между ней и Себастьяном, поднимая нож. Рука дрожала, но я держала его остриём вперёд, грудью заслоняя Летти.
Себастьян остановился и повернул голову, смотря на меня так, словно я была не человек — ошибка в уравнении.
— Тебе здесь не место, — сказал он, спокойно, даже с нотой жалости.
— А тебе в этом мире, — ответила я сквозь стиснутые зубы.
— Ты не сможешь спасти ее.
— А ты попробуй остановить меня и узнаешь.
За спиной я услышала, как Летти тихо всхлипывает.
— Рут...
Я не обернулась, лишь шагнула ближе к Себастьяну, держа нож перед собой.
Улыбка Себастьяна растянулась на губах, но неестественно, почти до ушей, в ней не было ничего человеческого. Только ликование зверя, который наконец увидел, как жертва сама вбежала в клетку.
— Упрямая, — сказал он тихо. — Как и она.
Он не сделал шаг, он двинулся рывком. Молниеносно. Рука с ножом мелькнула в воздухе, и если бы я моргнула, уже было бы поздно. Но я успела отклониться, клинок с шипением прошёл мимо лица, рассек воздух у щеки. От страха я вздрогнула, но шагнула вперед, вложив всю силу в взмах ножа, целясь в его бок. Металл столкнулся с его телом, но не вошел. Не пробил. Как будто в нём не было плоти. Только камень.
Себастьян ударил меня ладонью в грудь, сильно, с какой-то нелюдской, тяжелой силой. Я отлетела назад, рухнула на пол, почувствовала, как в боку хрустнуло, а в горле встал воздух.
— Тебе не дано понять, — выдохнул он. — Ты лишняя. Посторонняя. Но ты пойдёшь за ней... если хочешь.
Себастьян шагнул ко мне, и я не успела ни подняться, ни отодвинуться. Его рука сомкнулась на моем горле, холодная, как металл, пальцы длинные, словно созданы не для того, чтобы держать, а чтобы ломать. Я захрипела, инстинктивно вцепившись в его запястье, но он уже поднимал меня. Медленно, с лёгкостью, будто я весила не больше бумаги. Ноги оторвались от пола, а воздух перестал поступать. Нож выпал из руки с глухим звуком, отскочил в сторону, исчезнув из поля зрения. Я царапала его руку, пыталась ударить, но мышцы отказывались слушаться. Грудь сжалась, каждая попытка вдохнуть превратилась в острую боль, будто легкие сжимались.
Перед глазами поплыли пятна, кровь стучала в висках, и казалось, что я слышу её слишком громко, как зов, как гул, как прощание.
Он смотрел мне в глаза. Близко. И ужасающе спокойно. Как будто изучал. Как будто ждал, когда я сломаюсь.
И я уже почти сдалась.
Почти...
— Отпусти её! — голос Летти прозвучал, как удар хлыста.
Следом раздался глухой звук, как будто что-то тяжёлое ударилось о камень, и в следующий миг Себастьян дрогнул.
Момент и его хватка ослабла. Я рухнула на пол, как тряпичная кукла, глотая воздух с хрипами, будто в первый раз научилась дышать. Мир плыл, звенел, вибрировал.
Я едва различала фигуры, но чувствовала, что Летти рядом.
— Вставай! — она схватила меня за руку, за ту, что не была сломана, и потянула. Я поднялась. Ноги дрожали, но держали.
Себастьян шипел. Шипел. Не кричал. Он звучал, как раненый зверь. Как... то, что теряет контроль.
— Быстро! — выкрикнула я и потащила Летти к щели.
Свет всё еще колыхался, но фигуры в капюшонах не двигались.
Смотрели. Только смотрели.
Мы добрались до щели, и я развернулась к Летти.
— Первая ты. Живо!
— Нет! Вместе!
— Летти, лезь, черт возьми! — прокричала я, почти засовывая её внутрь. Она подчинилась, с рывком ушла в проём. Я развернулась, чтобы последовать за ней... И в этот момент что-то схватило меня за шкирку.
— Нет! — заорала я, дергаясь, упираясь ногами в пол, царапая камень, но было поздно. Меня оттянули назад с нечеловеческой силой. Я попыталась развернуться, ударить, кричать,
но он уже развернул меня лицом к себе.
Себастьян. Его глаза безумные и пустые. Рот искривлен. И в руке нож.
— Ты не должна была быть здесь, — прошипел он.
И воткнул клинок мне в живот.
Время остановилось. Я не сразу поняла, да и тело сразу не осознало. Я почувствовала как что-то горячее и влажное стекает по коже. Боль пришла потом. Волной. Я захрипела. Мир пошатнулся.
Он выдернул нож и я рухнула на камень, грубо, тяжело, как кукла с порванными нитями. Боль накрыла меня с головой — не острая, не яркая. Глухая. Всеобъемлющая. И как будто что-то внутри меня что-то сломалось окончательно.
Глаза были открыты, но мир уже плыл. Кровь горячими толчками вырывалась наружу, растекалась подо мной, впитывалась в камень, словно сама земля жаждала её.
Я пыталась дышать. Не получалось. Каждый вдох, как острее лезвия.
Я смотрела вперед и видела лицо Эллиота, как его губы что-то кричали, но я не слышала. Потом — Летти. Её лицо было залито слезами, руки тянулись ко мне, но её держал Уильям, почти прижимал к себе, удерживая, потому что она пыталась рвануться обратно ко мне.
И, наконец, Холт. Он смотрел на меня так, будто уже знал.
Как будто смерть — не впервые у него на глазах, но... не такая. Не моя.
Края зрения начали темнеть. Звук гаснуть. Тело исчезать.
И последняя мысль, прежде чем всё исчезло: «Я спасла её...»
Мир померк. Плавно. Тихо. Как шёпот, что тает во сне.