Глава 22.
Сначала была тишина. Мягкая, теплая, успокаивающая. Никакой боли. Никакого холода. Только тишина. А потом...свет.
Рассветный, он скользил по одеялу, когда я открыла глаза.
Я лежала в постели в своей комнате. В моей старой, знакомая до боли, комнате. Обои все те же, с цветами, выцветшими от времени, приоткрытое окно с трещиной, на шкафу висит футболка и мой джинсовый комбинезон. Я села. Медленно, с замиранием, как будто проверяя, действительно ли...это я?
С первого этажа доносился запах блинчиков, сладкий, немного подгоревший, как всегда, когда готовила мама. Внизу раздался смех и звук посуды. Я подошла к двери и толкнула её. Она скрипнула, звук был тот же, что и в детстве.
Быстро спустилась по ступеням, босыми ногами касаясь старого дерева. Сердце билось медленно, но ровно. Но чем ближе я была к кухне, тем сильнее сжималось внутри.
Я вышла в столовую и замерла. Мама стояла у плиты, в том самом халате с ромашками, в которой я помнила ее с детства.
Папа сидел за столом, читал газету, подперев щеку рукой.
И рядом дедушка. Он улыбался, кивал в такт чему-то на радио.
И я. Я стояла, не веря своим глазам. Они были живы.
— Рут! — Мама обернулась и улыбнулась. — Блины почти готовы, садись!
Я сделала шаг. Потом ещё.
— Что... что происходит?.. — прошептала я, но никто не отреагировал. Только дед подмигнул, как раньше, как в те самые лучшие утренние дни, когда всё казалось вечным.
Я подошла ближе к столу, к этим лицам, что я столько лет хранила в памяти, но уже начала забывать. Тёплый свет от окна падал прямо на скатерть, ткань с мелкими цветочками, слегка в пятнах от клубничного джема, который я когда-то разлила.
— Рут, ты чего? — спросил папа, отложив газету. Его голос был точь-в-точь как я помнила: низкий хрипловатый, но ласковый.
— Садись, а то всё остынет, — добавил дед, качнув головой в сторону стула.
Я стояла, не веря, смотрела на них, на этих живых, полных света и тепла. И всё во мне тянулось к ним.
— Но... — я всё ещё шептала, будто боясь потревожить. — Вас же...
— Глупости, — рассмеялась мама, ставя передо мной тарелку с блинами. Пар поднимался, и запах был такой... настоящий, до мурашек. — Тебе, наверное, просто дурной сон приснился.
Она провела рукой по моим волосам нежно, как в детстве, и я ощутила ее пальцы.
— И ты с нами, — сказал дед. — Всё хорошо.
— Здесь безопасно, — добавил отец.
Я опустилась на стул, будто ноги сами подвели меня. Смотрела на тарелку. Но руки дрожали. Слёзы вдруг потекли по щекам, я не удержалась.
Но они были не от боли, а от того, как сильно я скучала по родным.
Мама села напротив.
— Всё будет хорошо, Рут. Ты теперь дома.
Прошел день. А может, два. Казалось, что в этом доме не было времени. Все это время родные были рядом. Мы много разговаривали, я улыбалась, по-настоящему, впервые за... я не знала, за сколько.
По вечерам мы пили чай на веранде, смотрели, как ветер играет с бельем, слышали, как по крышам пробегает вечерний дождь.
Никакой боли. И всё же ночью приходили сны. Не просто кошмары, будто вспышки, обрывки. Я просыпалась резко, вся в поту, с рваным дыханием, не помня, что видела, но зная, что это было важно. А потом утро. Мама с блинами.
Отец с газетой. Дед, поющий вполголоса что-то старое, любимое.
Но сны усиливались. И становились резче. Я видела Летти.
Ее заплаканное лицо, она кричала, но я не слышала слов.Я лишь понимала, что она звала меня. Потом я видела саму себя на холодном камне и в крови. Мои глаза открыты, но они были такие безжизненны. А потом Эллиот держит меня на руках. Рядом Уильям кричит «держи её, держи!»
Внезапно передо мной стоят мужчины в капюшонах. Шесть. Нет, семь. Они смотрят прямо в меня. А за ними лицо Себастьяна, он улыбается и шепчет:
«Ты выбрала остаться. Это твоя плата.»
Я просыпалась, дрожа, выбегала в коридор. И снова — кухня, свет, мама.
— Всё хорошо, милая, — говорила она, — просто плохой сон.
Но внутри уже что-то колебалось.
На седьмой или восьмой день, на самом деле я перестала считать, я проснулась раньше обычного. В доме было неестественно тихо. Даже дед не бормотал под нос свои песенки, и чайник свистел от закипания, как обычно по утрам.
Я спустилась по лестнице, как всегда босиком. Но вместо запаха блинов в воздухе висел легкий, почти неуловимый запах гари. Сухой, как жжёная бумага.
Я зашла в столовую. Места за столом были пусты. На тарелках остатки еды, как будто все встали и ушли прямо посреди завтрака.
— Мама? — окликнула я.
Тишина.
— Папа?.. Дедушка?..
Ответа не было.
Я прошла в кухню, потом в гостиную. Пусто. Будто они и не существовали вовсе. Вернулась обратно, и тогда взгляд зацепился за кое-что на столе. Папина газета. Развернута...
И на первой полосе — я. Точнее мое лицо, бледное с закрытыми глазами. Я лежу на полу. В крови. А над фото заголовок: «Девушка найдена мертвой у старого подвала на южной окраине Фростморна. Личность установлена.»
Я замерла. Рука дрожала. Я медленно потянулась к снимку, но бумага начала тлеть прямо под пальцами. Просто исчезать.
И в этот момент за спиной раздался голос. Тот, что я уже слышала. Низкий, спокойный, чужой.
— Ты начала вспоминать.
Я обернулась. Молодой человек стоял у лестницы. Не отец. Не дед. И уж точно не гость.
— Кто ты? — спросила я, и голос сорвался.
Он чуть улыбнулся.
— Тот, кто должен был провести тебя. Но ты задержалась. Ты выбрала остаться. Это все иллюзия, Рут. Теперь тебе решать.
— Решать что? — спросила я, делая шаг назад, инстинктивно прижимая руку к животу, туда, где...где была боль. Где был удар ножа.
— Жить или забыть, — ответил он, всё с той же кроткой, почти мягкой интонацией. — Ты на границе. Между светом и тенью. Между теплом, которое больше не принадлежит тебе, и болью, которая дает силы жить.
Я сглотнула.
— Это... это загробный мир? Или что?
— Нет, — он покачал головой. — Это обман. Ты нашла здесь тех, по кому скучала. Но они уже ушли. Давно. Ты знаешь это. Всегда знала.
— Если я останусь...
— Ты исчезнешь, — спокойно сказал он. — Постепенно. Без боли. Просто растворишься. В этом доме. В этих воспоминаниях. Никто не найдёт тебя. Даже она.
— Летти, — прошептала я.
Он кивнул.
Мир начал тускнеть. Свет на скатерти гаснуть. Запах блинов исчезать.
— Если уйдешь сейчас, у тебя будет шанс остановить все. Но если останешься...Ты больше никогда не вспомнишь, кто ты.
Я подняла взгляд на него.
— Это... будет больно? — спросила я.
— Возвращаться? — Он немного склонил голову, наблюдая за мной. Потом улыбнулся. — Ты узнаешь это, только попробовав.
И в этом ответе было всё. И правда. И выбор. И точка, которую невозможно обойти. Я посмотрела ещё раз на дом. На обои.
На пустые стулья. На тишину, что раньше казалась уютной, а теперь могильной. И выдохнула:
— Ладно.
Он не сказал «молодец». Не одобрил. Просто взял меня за руку.
Ладонь его была теплой, но в этой теплоте чувствовалось движение, как ветер перед прыжком.
— Закрой глаза, — сказал он. — И не бойся.
— Поздно, — пробормотала я. — Я уже боюсь.
Но закрыла. И тогда всё, что было рухнуло. Свет, стены, тепло.
Всё распалось, как пепел на ветру. А потом боль. Сначала едва ощутимая. Тлеющая. Потом резкая и оглушающая.
Монитор рядом с кроватью издавал медленные, ровные сигналы, подтверждая, что сердце все еще бьется.
Летти сидела рядом, сгорбившись, локти на коленях, пальцы сжаты в замок. Волосы спутались, под глазами тень бессонных ночей, но она не уходила, оставалась рядом.
Максвелл стоял у окна, смотрел куда-то вдаль. Он не говорил. Почти не двигался. Только иногда проверял пульс на экране, будто боялся, что монитор может врать.
— А если она не проснётся?.. — прошептала Летти.
Максвелл не ответил. Он повернулся только тогда, когда услышал изменение в ритме сигнала.
— Что?.. — Летти вскочила. — Что это?..
Она нагнулась и обхватила ладонь обеими руками.
— Рут... Эй... слышишь меня?..
Пальцы дрогнули, сначала чуть-чуть, потом сильнее.
— Она... она шевельнулась! — выдохнула Летти, слёзы сами потекли по щекам. — Эллиот!
Максвелл уже шагал к кровати.
И я открыла глаза. Медленно. С усилием. И моргнула.
— Ты... — хрипло, почти беззвучно. — ...выглядишь... ужасно, Мэттьюс.
Я дышала, но хрипло. Как будто всё внутри чужое, сломанное, перешитое кем-то вслепую. Лёгкие будто ссохлись, горло было сухим, как песок. Но воздух... был настоящий.
Летти всхлипнула, засмеялась сквозь слёзы, уткнулась лбом в мое плечо.
— Господи... ты... вернулась. Ты правда вернулась, — шептала она.
Я попыталась повернуть голову, в углу стоял Максвелл. Делал вид, что смотрел в окно и будто ничего не случилось. Но рука... Он смахнул с лица слезу. Да ну! Никогда бы не подумала.
И вдруг — глухой звук. Что-то ударилось о плитку, а потом раздался вскрик:
— Да твою же...!
Я моргнула. На пороге стоял Уильям, в руке уже пустой подстаканник, а у его ног лужа кофе.
Он смотрел на меня, как будто увидел призрак.
— Х-хей... — выдохнула я, уголки губ дернулись. — Осторожно, горячее.
— Не шути, Ламберт, — пробурчал он, но голос дрогнул.
Он вытер ладонью глаза, потом подошёл, сгибаясь в пояснице.
— Ты чертовски умеешь появляться не вовремя.
Я бы рассмеялась.Но пока могла только дышать, смотреть.
И самое главное жить. И черт возьми, этого было достаточно.