Глава 17.
Он всё ещё стоял напротив меня. Спокойный. Безоружный. Без тени агрессии. Но в его молчании было что-то такое, что заставляло сердце замирать.
— Тот, кто был рядом, когда её забрали, — повторил он, будто в ответ на моё безмолвие.
— Вы видели её? Летти. Видел, как...
Он слегка кивнул.
— Не тогда, когда вы думаете. Но... да.
Я не спрашивала, как он меня нашёл. Я уже не верила в случайности. Ни в этой истории, ни в этом городе.
— Давайте зайдем, — сказала я глухо, махнув в сторону двери. — Здесь лучше не стоять.
Он вошёл за мной в лавку — бесшумно, будто его тело не отбрасывало тени и не весило ни грамма. Декс затаился на подоконнике, шерсть встала дыбом, но он не шипел. Просто смотрел.
Я жестом указала на стул, сама осталась стоять. Парень опустился на сиденье, положил руки на подлокотники, сцепив пальцы.
— Вы слышали о семье Харкровов?
— Мэр Уинтервилла — Альбер Харкров.
Он кивнул.
— Его предок был одним из основателей города. Один из тех, кто принял... сделку. Кто предложил построить город вокруг трещины.
Я замерла.
— Какой ещё трещины?
— Между мирами.
Он говорил это спокойно, как будто речь шла о давно забытом туннеле в подвале старого здания.
— В древние времена люди верили, что подобные места — редкие. Как узлы на нитке. Через них можно... войти. Или выйти. Если знать, как.
Он продолжал:
— Их семья поколениями оберегала тайну. Но каждое новое поколение... требовало своего. Деньги. Власть. Бессмертие.
И теперь, — он поднял на меня взгляд, — у власти стоит тот, кто хочет завершить начатое.
Я сглотнула.
— Мэр?
Парень покачал головой.
— Не он. Он даже не в курсе, что всё уже происходит вне его контроля. Но его кровь... в этом замешана.
— Кто тогда?..
— Его племянник.
Он медленно выдохнул, будто наконец-то позволил себе сказать это вслух.
— Себастьян Харкров. Он — тот, кто раскапывает старое. Кто собирает фигуры. Кто нашёл способ... добраться до самой глубины.
Я опустилась на стул напротив. Всё внутри оборвалось.
— Летти... она часть этого?
Он кивнул.
— Она — медиум. Её нельзя заменить. Таких, как она, единицы. И Себастьян нашёл её. Слишком быстро. Слишком точно.
— Какой у него план? — мой голос звучал чужим.
— Он хочет открыть трещину. Привести то, что там. Полностью. Чтобы забрать всё, что обещано его семье.
— А Летти?
Он замолчал.
А потом тихо, почти с сожалением сказал:
— Она — последняя часть ритуала.
Я сидела, не сводя с него взгляда, хотя внутри всё кричало. Всё, что я только что услышала, не укладывалось ни в одну из папок моей логики. Слишком большое, слишком древнее, слишком близкое. Но я не позволяла себе сорваться.
— Зачем ты пришёл? — спросила я наконец. Голос был спокойным. — Почему сейчас? Почему мне? Почему теперь?
Он не отвёл взгляда. Даже не дрогнул.
— Потому что ты всё ещё здесь.
— Это ты уже говорил, — я чуть склонила голову, — но я жду развернутый ответ.
Он на секунду закрыл глаза, будто собирался с мыслями. Когда снова заговорил, в голосе была усталость — не сегодняшняя, а вечная, как будто он жил уже слишком долго.
— Я знал, что она уйдёт. Летти. Я чувствовал. — Он замолчал, пальцы сжались на подлокотниках. — Но я не знал, кто останется. Кто не сбежит. Кто не испугается настолько, чтобы исчезнуть, как все до этого.
— Я не героиня, — усмехнулась я с горечью.
— Нет. Но ты остаёшься. Даже когда не хочешь. Даже когда больно. Даже когда другие говорят: "вали".
Он поднял глаза.
— А ещё потому, что ты связана с ней сильнее, чем думаешь.
Я чуть отпрянула.
— Это сейчас было намёком на проклятие или на судьбу?
Он мягко усмехнулся, впервые — почти по-человечески.
— Ни то и не другое. Это... выбор. Взаимное притяжение. Она нужна им. Но ты — мешаешь. Ты сбиваешь путь. Ломаешь узор. И они боятся.
Я молчала.
— Сейчас они близки как никогда, — продолжил он. — И ты — последний человек, кто может повернуть это в другую сторону. Но только если узнаешь больше. Быстрее. Чем они.
Я нахмурилась.
— Так ты за меня или за них?
Он не ответил сразу. И в этой паузе было слишком много.
— Я за тех, кто не забыл, что такое жалость. Только и всего.
— Скажи... — я прищурилась. — Почему называют это культом?
Он смотрел на меня с лёгкой, почти печальной усмешкой. Как будто слышал этот вопрос раньше. Не раз.
— Потому что культ — не в числах. Он в идее.
Он сделал паузу, позволяя словам осесть.
— Люди думают, что культ — это маски, обряды, подземелья. И да, всё это когда-то было. Когда всё только начиналось. Но потом это стало... тоньше. Тише. Глубже.
— Глубже? — переспросила я.
— Вросло в город, — кивнул он. — В фамилии. В традиции. В землю, на которой строили школы и церковь.
И теперь это не собрание людей. Это наследие. Себастьян — лишь один из тех, кто сумел прочесть карту, которую его предки оставляли веками.
Я сидела, не сводя с него взгляда, пока его слова гулко отзывались в груди, будто эхо шагов в пустом доме. Но с каждой новой деталью, с каждой ниточкой, что он раскрывал — картина становилась страшно знакомой. Не как расследование. А как... старый рассказ, который я уже где-то слышала.
— Подожди, — сказала я, наклоняясь вперёд. — Легенда. О городе.
Он слегка вскинул брови.
— Та, что передают между строк, — продолжила я. — Про ведьму, которую сожгли. Про проклятие, впитавшееся в улицы и мостовую. Про то, что город живёт, пока мы воюем. Пока убиваем. Пока ненавидим.
Парень кивнул. Не перебивал. Ждал.
— Это связано, да? — спросила я тише. — Все эти исчезновения. Ритуалы. Трещина. Это не просто культ, не просто алчные потомки. Это... оно. Проклятие. Оно ещё здесь.
— Оно и не уходило, — тихо сказал он. — Просто люди перестали его замечать. Потому что они сами стали его частью.
Мурашки побежали по спине, как ледяные капли.
Он продолжил:
— Ведьма, чьё имя стёрто, не искала мести. Она не хотела разрушить. Она... предупреждала. О том, что если вы начнёте жечь, убивать, отвергать тех, кто и так отвержен — вы сами вызовете то, что боитесь.
— И вызвали, — прошептала я.
— Город это сосуд.
Он сказал это так просто, будто речь шла о чашке на столе.
— В нём — страх. Ненависть. Боль. Каждая смерть. Каждое предательство. Каждое осуждение. Всё — топливо.
— Пропажа людей в девяносто восьмом.
Лицо его будто потемнело, глаза чуть опустились. И эта пауза — короткая, глухая — была красноречивее любых слов.
— Это был... пробный шаг.
Я села ровнее.
— Чей шаг? Себастьяна?
Он покачал головой.
— Нет. Тогда он был ещё юн. Он только учился. Наблюдал. Настоящий инициатор — его дядя. Брат мэра. Грэм Харкров.
— О нём никогда не упоминают, — прошептала я.
— Потому что его имя стёрли. И не только из архивов. Из памяти. Люди в этом городе умеют забывать. Особенно если власть предлагает им удобное объяснение.
Он поднял на меня взгляд.
— В 1998 году попытались вскрыть трещину. Не полностью. Лишь касание. Ведь всё пошло не так. Один из ключей вырвался. Или... что-то сорвал. Трещина закрылась, а люди исчезли. Без следа. Навсегда.
Я с трудом сглотнула.
— И кто-то знал об этом. Знал и молчал?
— Конечно. И Себастьян знал. Он был там. Он видел.
И теперь он считает, что сможет завершить то, что началось двадцать семь лет назад.
Мой разум лихорадочно пытался сложить всё в единую картину. Старый культ, Харкровы, пропавшие... трещина.
— Если он добьётся своего... что будет?
Парень выдохнул.
— Тогда трещина откроется не на миг, а навсегда.
И никто в этом городе — ни ты, ни я, ни те, кто ещё дышит — не останется прежним.
Я долго молчала. Слова, сказанные им, всё ещё вибрировали внутри меня, как натянутая струна. Но одна мысль никак не давала покоя. Я посмотрела прямо ему в глаза — спокойные, глубокие, не пугающие, но слишком... старые.
— Кто ты? — спросила я наконец. — Не имя. Не роль. По-настоящему. Кто ты?
Он немного улыбнулся, будто ждал этого вопроса.
Никакой театральной паузы, никакого драматичного вздоха. Только простая, почти усталая фраза:
— Я был здесь с начала времён.
Я напряглась.
— С начала чего? Городов? Истории? Проклятия?
Он кивнул.
— Со всего сразу.
Пауза.
— Я — наблюдатель. Не участник. Не судья. Не спаситель. Я просто... смотрю.
— Зачем? — голос мой сорвался чуть громче, чем я хотела. — Смотреть, как всё рушится? Как умирают люди? Как исчезают те, кого мы любим?
Он опустил взгляд, и в нём мелькнуло что-то... почти человеческое.
— Потому что всё, что было когда-то светлым, со временем становится тенью. И я — тот, кто запоминает, чтобы кто-то не забыл.
Я сжала пальцы на коленях.
— А сейчас ты заговорил. Значит, ты... не просто наблюдатель.
— Иногда... — он поднял на меня глаза, — даже тени бросают свет.
И в этой фразе было всё. И предупреждение. И шанс. И тишина, которая следовала за истиной.