Украденный калач
— Положим, ты женат, ты любишь жену, но ты увлёкся другою женщиной...
— Извини, но я решительно не понимаю этого, как бы.... всё равно как не понимаю, как бы я теперь, наевшись, тут же пошёл мимо калачной и украл бы калач».
Л.Толстой, «Анна Каренина»
Лика
Всю ночь не спала. Жутко рвало, и будто кто-то безжалостно схватил за печень, сжимал и разжимал её, как резиновую игрушку. Не могла даже разогнуться. Пришлось пропустить занятия в университете. Свекровь принесла обезболивающие таблетки и забрала Паулину, чтобы я могла хоть немного вздремнуть, когда боль отпустит.
Через час чуточку полегчало. В квартире холод собачий, а чай так не вовремя закончился. Поворачиваю за угол дома, в магазинчик.
Господи, этого не может быть. Нижняя губа и подбородок бесконтрольно задрожали. Замерла, не соображая, что делать дальше. Хоть бы это был очередной дурацкий сон. Может быть, просто развернуться и уйти, пока не поздно. Но нет, они меня уже заметили.
Мой любимый муж, тот, которого я столько лет ждала, ради которого отступилась от всех принципов, выбрала среди множества достойных парней, из-за которого всем пожертвовала и живу хуже, чем в общаге, стоит и держит за руку какую-то девицу. Рыжую! Эта дурочка хлопает глазками. Она поди и не знает, что за женщина пялится на неё на расстоянии пяти метров, с пучком на голове, в черных спортивных штанах и мужском пуховике. Хочется размозжить им обоим головы об асфальт. Подойти? Убежать? В растерянности продолжаю стоять, замерла, как в детской игре. Не ожидала, что способна на такую злость. Может, всему есть безобидное объяснение?
Нет чтобы пулей нестись ко мне, Тим сначала оправдывается перед рыжеволосой, она кивает, и только потом он неспеша идёт в мою сторону. В ту же секунду уношу ноги, задыхаюсь, глотки воздуха слишком мелкие и короткие. Перед глазами черные мушки, горло сдавливает. Кажется, что просто упаду. Но успеваю войти в лифт и уехать без Тима. Залетаю в ванную, закрываюсь, сползаю вниз по двери и, обхватив колени руками, раскачиваюсь вперед-назад. Лицо уже мокрое от слёз, его больно сводит от прокручиваемой картины.
Как же больно, блин. За что? Жила себе в огромном родительском коттедже. Собственная комната, новая мебель, благоухающий сад с цветами, качели. Да, строгий отец, но заботливый. И главное, он ведь оказался прав.
Здесь же прежние хозяева не заморачивались с ремонтом — потрескавшаяся плитка на полу в санузле, некоторые участки заменили другим цветом, советская жуткая ванна с отбитыми кусками эмали, самый дешевый гарнитур на кухне, матрас вместо кровати, бумажные обои с унылыми коричневыми цветами, местами драные. Ещё этот пёс вечно что-то жует, царапает, лает и воет. Клоки шерсти на полу, на занавесках, вся одежда в шерсти.
Раньше даже не сомневалась, что с любовью мужчины прилагаются забота, помощь, сопереживание и верность. В сказках бедные сиротки превращаются в принцесс, а я из принцессы превратилась в прислугу и нищенку. А ведь Тим клялся, что никогда не изменит, говорил, что что я — лучший его проект. Теперь у него новый «проект»?
Со зверским криком смахиваю резким рывком всю косметику со стеклянной полочки. Она летит на пол, оставляя осколки от баночки с кремом. До одури плещу ледяной водой в лицо. Осточертел этот дом, его братья, но я терпела. Терпела ради нас. Потому что люблю его. А он? Нельзя было сюда переезжать. Нельзя было верить ему тогда в больнице. Нельзя было давать ему ещё один шанс и жалеть, когда он рассказал о смерти отца. Похоже, люди не меняются.
Выхожу с заплаканными глазами и со злостью запихиваю одежду в пакеты. Пакет рвётся, вещи вылезают из дыр, будто живые и не хотят уходить отсюда. На плите грязный казан из-под плова, на столе стакан с остывшим кипятком. А ведь всего полчаса назад я хотела лишь выпить сладкого чаю, чтобы чуточку ожить после бессонной ночи. Острая боль от печеночной колики возвращается.
Тим молча стоит напротив, пытаясь придумать себе оправдание. Почти три каторжных месяца, проведённых здесь, были ошибкой. Всё повторилось. Мы опять в ссоре. Опять жить врозь. Просто отсрочила неизбежное. Эта любовь — как кровососущий паразит в теле, от него не избавиться, если не выпотрошить всего себя.
— Лия, ты всё не так поняла. — Наконец придумал отмазку? — У нас ничего не было. Клянусь, детка, — он подходит со спины, пытается удержать меня за плечи, остановить остервенелые сборы.
— Не смей... — Заталкиваю ногой не вмещающееся детское одеяльце в новый мешок. — Называть... — Закидываю с размаху в мамскую сумку резинового игрушечного поросенка. Тим встаёт напротив меня. — Меня свой деткой! — Детская бутылочка пролетает рядом с головой Тима, но я промахиваюсь, а пластиковая емкость вся в трещинах крутится на полу.
Тим
Номер телефона, который дала мне Яна в ту ночь в клубе, в кармане моих черных рваных джинсов прожигал ещё одну дыру весь следующий день. Чувствовал, что поступил, как мразина, и должен объясниться с девчонкой, сказать, что женат. Не стоит ей лелеять пустые надежды.
Борьба продолжалась ещё один день.
Был уверен, что Лия никогда не узнает об этом. В конце концов, не переспал же я с Яной. Значит, не изменил жене. В тот момент меня больше беспокоили чувства девочки.
Когда Паулина с Ликой сладко спали, взял телефон и отправился в ванную, включил на полную мощность воду и позвонил Яне.
Она так обрадовалась простому жесту. Да, вся эта запретная игра приносила маленькое необъяснимое душевное удовольствие. Чувствовал себя значимым для Яны, хотя она толком не знала меня, но уже сложила идеальный образ в голове. Девчонки — мастерицы в этом деле.
Во взгляде же Лики каждый день видел только немой упрек за то, что не могу обеспечить нас, за то, что просыпаю универ, иногда выпиваю. Неправильный. Непутёвый. Виновный по всем статьям. Постоянно. С Яной не приходилось заслуживать уважение, она щедро отдавала его авансом.
«Мы же можем быть просто приятелями?» — подумал я.
И позвонил ещё раз. И ещё. Пока однажды Яна не сказала тихим голоском, почти шепотом, что хочет увидеться. Это до чертиков тешило самолюбие. Лия должна была спать, как минимум, пару часов после жуткого отравления. Я назвал Яне адрес и ждал её за домом, покрывшись слоем падающих хлопьев снега и капельками трусливого пота под курткой. Сердце замирало, как при первых свиданиях с Ликой. Давно такого не переживал. И она приехала. Сама.
Кто дёрнул захворавшую женушку пойти в магазин в такой щекотливый момент? Я ведь почти решился рассказать Яне про семью.
Лия ушла, забрав тот красный кусок мяса слева от моих лёгких, который добровольно когда-то отдал ей на хранение. Взамен оставила сушиться свои белые кружевные трусики на батарее за шторой. Клянусь, она сделала это специально, чтобы мучить меня воспоминаниями о моментах нашей близости, которые не вернуть.
Мой сценарий лечения давно известен: бухло, клубы, друзья. А теперь ещё сигареты. Много сигарет. Хотя раньше не курил, отец ведь умер от рака легких. Подушка. Боль в голове. И по-новой. Пробовал написать песню, чтобы всё выплеснуть, чтобы полегчало. Не вышло. Не хочу играть, не хочу работать, только пить и спать. Опять похудел сильно, будто ширяюсь дни напролет. Братья заставляют сдать анализы, а мать даже поколотила недавно.
На универ забил, лишь бы не видеться с Ликой. Летнюю сессию тупо развел за бабки. Большие бабки. Спасибо Алексу.
Думал, что Лика не простит. Пытался смириться. Хотел отпустить. Нам жутко плохо живется вместе. Но мой мотор по-прежнему только в её руках. И он ревёт от неисправности, и мне уже никуда не уехать без Лики. Если ложился спать трезвым, то лезли непрошенные воспоминания. Такие вроде бытовые мелочи: как Лика грела мне борщ прямо в тарелке на медленном огне газовой плиты (микроволновки у нас не было), как ели курицу-гриль, пили дешевый лимонад и смотрели препаршивые сериалы по государственным каналам на старом телеке «Весна», разгадывали сканворды, когда сидели без света, как там было холодно, как спали под двумя одеялами, как брезгливо отодвинул тарелку с супом из куриных пупков со словами "в нашей семье потроха ест только пёс", а оказалось, что это её любимый суп с детства, как Лика за всё меня благодарила: за шоколадный батончик, за обед в студенческой столовке, за те небольшие деньги, которые приносил после выступлений. И даже за секс. Каждый раз.
Детка, я всё понял, всё осознал. Я готов приползти.
Пришёл в церковь. Её здесь нет. Только родители.
Соня ничего о Лике не знает, давно не созванивались. Пытал Алису, названивал, поджидал у подъезда, чтобы хоть что-то разузнать о Лике. Они опять дружат. Алиса сдалась, рассказала. Зачем? Как спать?
Лика устроилась официанткой на лето в самый крутой отель нашего города. Её порекомендовала знакомая матери Лики, работает управляющей там же. Посетители Ritz-Carlton могут купить себе всё, что захотят. И кого захотят. У каждого ведь есть цена, даже если этой ценой будет обручальное кольцо с огромным бриллиантом.
Я медленно слетал с катушек, рисовал в голове картины домогающихся моей Лики мужиков. Она всё такая же наивная. И такая же красивая, как и прежде. Алиса сказала, что Лика работает только в ночную смену, а значит, в это время в ресторане глушат литрами виски одинокие голодные мужики-кошельки.
Однажды пошёл бродить по ночным улицам. Завязал с бухлом и никак не мог уснуть. Притащился к отелю. Да, черт, мне стремно даже приближаться к его пафосному входу. Смотрю со стороны на сверкающий дворец для настоящих принцев.
Не знаю, сколько так простоял, но увидел выходящих смеющихся девчонок, все как на подбор, будто близняшки: в черных туфлях на шпильках, коротеньких юбочках, белых рубашках с длинным рукавом, в жаккардовых синих жилетках с атласным воротником. Они хихикали и развязывали на шее черные бабочки после рабочей смены.
Одна в самом конце вереницы ослабила резинку на хвосте, освободив нежные белокурые пряди, моментально рассыпавшиеся по плечам. Это Лика! Не мог шелохнуться, стреляя, как снайпер, глазами по до боли знакомой, но изрядно постройневшей фигуре. Она шла к черной иномарке, будто едва касаясь земли, посреди ночи, словно не была ничьей мамой и женой. Немой крик застрял глубоко в лёгких. А иномарка дала по газам и укатила в неизвестном мне направлении.