Скотч
Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презреньем.
Песни Песней Соломона
Лика
За свои прошлые проделки я получила самые «незабываемые» летние каникулы. Ничего мне с рук не сходит. Загремели с малюткой Паулиной в отделение для недоношенных детей почти до конца лета. Опять приближение осени, и опять я у разбитого корыта. Но если бы не это, то отец был бы по-прежнему уверен, что я забеременела ещё до свадьбы. Бабушка по папиной линии, стоило ей узнать, что воды отошли, подначивала отца, мол, как так рано рожать начала, намекала, что я по залёту вышла замуж. Мама рассказала, что она даже в роддом прибежала, у врача срок выясняла.
Все мои молитвы к Богу теперь не о себе и не о Тиме, а о маленьком посапывающем розовом комочке. Бедняжка лежит в инкубаторе и не может даже самостоятельно сосать грудь. Молоко приходится сцеживать, чтобы её покормить. От этого занятия у меня скоро будут бицепсы, как у пауэрлифтера.
Голова дочки днем утыкана капельницами-бабочками из-за кислородного голодания. Самый большой мой кошмар, о котором предупредили врачи — у недоношенных детей бывают непроизвольные остановки дыхания. Для таких случаев прибор, в котором лежит дочка, оснащен специальными датчиками и системой оповещения. Из тех же соображений стены палат сделаны из прочного прозрачного стекла. Боюсь выйти даже на минуту в туалет, оставив Паулину одну.
Впервые взглянув на кроху на следующий день после рождения, поразилась её сходству с Тимом. Полчаса стояла возле инкубатора, как завороженная, пока Паулина лежала на боку. Черные глазки в форме рыбок, широкие густые брови, пухленькие мягкие губки, чуть смуглая кожа, из-под шапочки торчит темный пушок волос. Папина дочка, значит.
В заботах о Паулине почти позабыла о разрыве с Тимом. Казалось, что не смогу полюбить кого-то больше его. Ошиблась. Любовь к крошке захватила всё сердце безраздельно и пленила мысли.
То же самое я сказала и свекрови, которая отчаянно пыталась навести мосты между мной и Тимом. Она звонила каждый вечер.
«Лия, это временная эйфория. Когда попривыкнешь к ребенку, захочется иметь крепкое мужское плечо рядом. Поверь мне. Ты сейчас пребываешь в иллюзиях. Не отталкивай Тима. Он горюет. Но ещё слишком юный, чтобы понять подтекст твоего ухода. Он всерьёз считает, что решение окончательное и бесповоротное, что ты действительно не вернешься к нему, и ничего уже нельзя исправить», — убеждает она меня, но что-то слабо верится.
Оно и видно, как он страдает. Передал пару раз через медсестёр еду, приготовленную матерью, от себя даже записку не написал. И к окну не подошёл. А ведь палата на первом этаже, вполне мог увидеть дочурку. И меня. Хотя и не хотелось предстать перед ним в таком виде. В этом отделении особые правила: матери должны носить платок на голове и днем, и ночью, марлевую маску, ходить в палате в ночной сорочке на пуговицах, а выходя в коридор надевать поверх неё халат. И никакой косметики, духов и прочей химии. Окна не открываются, душно, влажно, оттого лицо и шея постоянно взмокшие.
Я в новой темно-синей сорочке в красную клетку, прикрывающей щиколотки. Блондинистые волосы за время больничного заключения сильно отрасли, неопрятно открывая натуральные русые корни, но в платке их не видать. Грудь разбарабанило до четвертого размера от молока. Ни один прежний лифчик не подходит, а те, что мама привезла просто отвратительные, с толстенными лямками и торчащими острыми чашками, как для старух каких-то. Неужели для полногрудых женщин нельзя сшить что-то нежное и красивое? Чувствую себя дояркой в белье из сороковых годов.
Когда принимаю душ, тошнит от собственного отражения в зеркале: синюшные вены на груди, живот, висящий, как кусок теста, ягодицы покрыты бросающимися в глаза красно-фиолетовыми растяжками, словно их расцарапал хищный зверь. Мешки и синяки под глазами — неотъемлемая часть моей новой роли. С этим уже ничего не поделаешь, лишь бы Паулинка выжила и набрала вес.
Вроде бы получила то, о чем мечтала, и молила: брак с Тимом, дочь, как две капли воды похожую на него, но не всё, что мы хотим, оборачивается благом для нас.
***
Двадцатый день рождения Лии
Лучший подарок для меня — Паулинка с момента рождения набрала уже полкило. Звонила мама, а отец привез в больницу шашлык, который пожарил специально для меня. Но врачи уже в отделении отобрали контейнер, строго-настрого запретив жирную пищу. Наверное, просто самим захотелось. Так и мой пакет молока для чая в холодильнике периодически пропадает. Как так можно поступать с кормящими матерями?
Девчонки в палате, улыбаясь, кивают головой в сторону окна и показывают пальцами. Оборачиваюсь. И замираю.
Боже, как давно я его не видела. Стоит с огромным букетом моих любимых пионовидных роз пудрового цвета. Надел темно-синюю рубашку и классические брюки с ремнем. В этом образе он выглядит взрослее и ещё выше. Rockstar-boy так оделся ради меня? Как на зимний бал в десятом классе, когда мы впервые танцевали вместе.
Тим растягивает губы в виноватой улыбке. Цветы в этом отделении запрещены. Он знал. И всё равно принёс.
Подходит Алекс. Машет мне рукой. Что это у него? Зачем им скотч?
Тим держит букет возле решетки у окна, а старший брат приматывает его к железным прутьям клейкой лентой. Догадываюсь, что внизу под непрозрачной целлофановой упаковкой мокрая губка, чтобы цветы радовали меня дольше. Надо же, какой изобретательный, когда захочет.
Тим достает из рюкзака листы белой бумаги и переворачивает один из них:
«Детка, спасибо за дочку».
Следующий лист:
«С днем рождения, дятел».
А потом одними губами произносит: «Я тебя люблю» и посылает воздушный поцелуй, глядя самыми ласковыми глазами из-под нависших чёрных прядей волос. Я больше не в силах контролировать свою мимику, и улыбаюсь, как дурочка, в ответ приблудившемуся мужу.
Перевожу взгляд на потешающегося над нами Алекса (мы для него два щегла), и становится ещё веселее.
Боже, разве можно не простить его? Чувства вспыхивают во мне с новой, ещё большей силой, считаю дни до выписки из больницы и встречи с Тимом.