Глава 14
Назойливая цыганка не обманула — дом и вправду давно пустовал. Обшарпанные поверхности старинной мебели были покрыты толстым слоем пыли, а люстра на стене превратилась в сплошной паучий кокон. В добротно сложенном камине лежали непрогоревшие поленья.
Окна ощутимо сквозили. Вероятно, штору на третьем этаже всколыхнул ветер, а я просто неправильно истрактовал его безобидное баловство. Самой привлекательной частью интерьера был декоративный витраж, расположенный в узкой арочной нише в центральной несущей стене. Мелкая стеклянная мозаика изображала женщину в лавровом венце, держащую на руках младенца. Из глаз ее, как мне показалось, сочились слезы.
В целом, запущенность отсыревших комнат, где еще недавно кипела жизнь, не смутила меня. Но я никак не мог избавиться от ощущения, что площадь гостиной (а она, к слову, занимала почти весь первый этаж) была гораздо меньше, чем мне показалось снаружи. Не то, чтобы здесь были очень толстые стены — само пространство, казалось, было искажено. Я вышел во двор и снова смерил здание наметанным взглядом. Сомнений быть не могло, дом и вправду словно «засасывало» внутрь себя, как бы странно это не звучало.
Только сейчас я обратил внимание, что по всему периметру двора стояли ряды из тумб приточных воздуховодов. Какие-то из них превратили в цветник, и теперь одеревеневшие побеги въюнов наглухо закрывали оконца, другие же обтянули полиэтиленовой пленкой, которая уже начала рассыпаться от времени. Я оторвал сухой лист и приложил его к защитной решетке — рукав по-прежнему хватал воздух. Тяга была настолько ощутимой, что на тыльной стороне ладони зашевелились волосы. Такая система вентиляции могла пригодиться разве что для бункера на случай атомной войны, но у богатеньких свои заморочки. Я вернулся в дом, на цыпочках, словно вор, поднялся на второй этаж и замер. Время в этих стенах словно остановилось.
На фоне потускневших фотообоев с островным пейзажем, высилась стенка из темного дерева, уставленная раритетными образцами советской электротехники. Когда я подошел ближе, мною овладело безудержное желание прикоснуться к этой живой истории. Один усилитель Одиссей-302 со встроенным кассетным магнитофоном чего стоил! На передней панели даже сохранился логотип Олимпийских игр. Я вытащил из пластикового футляра аудиокассету с незамысловатым названием «Сборник-89», нажал кнопку пуск и услышал теплый ламповый гул. Из девяностоватных колонок донесся нетленный гитарный ритм и знакомый баритон с металлическим призвуком уверенно отчеканил:
«Сигаpеты в pyках, чай на столе,
Так замыкается кpyг,
И вдpyг нам становится стpашно что-то менять».
Гибкая настройка частот и гармоничное звучание увлекли меня настолько, что я на какое-то время забыл, для чего приехал. Тот факт, что я незаконно проник в чужой дом, тем не менее, меня по-прежнему не смущал.
Внезапно тон голоса «кочегара» замедлился, за ним последовал и темп. Сначала я подумал, что головка кассетника «зажевала» пленку и хотел было отключить магнитофон. Но не успел я нажать кнопку, как из колонок раздалось хоровое песнопение.
Симфония женских голосов a capella звучала торжественно и в то же время как-то зловеще. Я не был силен в лингвистике, но это не помешало мне безошибочно определить, что произведение исполнялось на латыни. Пронзительный крик младенца в непродолжительных паузах резал слух и, прослушав еще несколько секунд, я выдернул шнур из розетки.
Помимо просторного зала, здесь находились четыре небольших спальни, расположенных друг против друга. В каждой из них стояли по две-три детских кроватки. Складывалось впечатление, что супруга хозяина дома организовала здесь подпольные ясли. Неудивительно, ведь Атал уже упоминал, что некогда она работала воспитателем. Но особый интерес для меня представляло то странное окно, которое снаружи не отбрасывало тени.
Я поднялся по скрипучим ступенькам на третий этаж и обомлел: все пространство его было плотно заставлено книжными шкафами. Какой литературы здесь только не было: от безобидных детских сказок до увесистых научных трудов, написанных, в основном, на итальянском и латынью. Но самый увесистый фолиант покоился на деревянной кафедре в темном углу библиотеки. Я подошел ближе и прикоснулся к переплету: материал, из которого он был выполнен, напомнил мне мягкую кожу. Но отвратительней всего было то, что из его узеньких пор выступила вязкая светлая жидкость, в тех местах, на которые я надавил пальцами. Видимо, кожа порядком отсырела, подумал я тогда и потянулся к шторе, чтобы осветить этот промозглый склеп. Но никакого окна за ней не оказалось.
Помню, как выбежал на крыльцо и снова посмотрел наверх. Застекленный проем был по-прежнему на месте. Сколько бы я ни ломал голову, найти логичного объяснения этому мне так и не удалось. Ответ нашелся сам, благодаря случайному стечению обстоятельств.
Перед тем, как уйти, я должен был исполнить последнюю волю Айаны. В одном из писем, что я обнаружил сразу по приезду из нашего с Саиной уик-энда, девочка просила «показать ей дом, в котором теплилась жизнь». Сначала я не придал значения этим ее словам, но когда пазлы начали складываться в отчетливую картину, мне все стало ясно.
Я вернулся в гостиную, достал из сумки коробочку и аккуратно положил ее в камин, присыпав горстью золы. Перед тем, как подняться, я мысленно помолился, чтобы дух ее, наконец, упокоился с миром.
Но когда я закидывал рюкзак на плечо, металлическая брелока, прикрепленная к застежке, задела стеклянный витраж и звук удара приглушенно отразился в толще стены. Я несколько раз постучал по мозаике и эхо повторилось. Сомнений быть не могло: то, что на первый взгляд выглядело как украшение интерьера было искуссно замаскированным проходом. Я надавил на металлическое обрамление и расписная створка поддалась.
В широком кирпичном простенке меня ожидал темный коридор, ведущий в двух направлениях: слева возвышалась узкая виноватая лестница, ведущая, по всей видимости, на верхние ярусы, а справа от него проход сужался и круто уходил вниз. Я включил фонарик и первым делом поднялся наверх. Лестница вывела меня на скрытую площадку третьего этажа. А в самом конце ее находилось то самое загадочное окно. Но когда я отодвинул штору, по спине пробежал холодок: у ворот дома был припаркован внушительных размеров черный внедорожник. Откуда-то снизу раздались глухие шаги и я спешно опустился на пол. Мысли метались в голове, словно загнанные в клетку птицы.
Встреча с широкоплечим хозяином дома не сулила ничего хорошего: глупо было рассчитывать, что это гигант под два метра ростом пожмет мне руку и угостит чаем. Но одна мысль все же согревала меня: я ничем не мог выдать своего присутствия. Кожанный том я не открывал, коробочка была спрятана в куче прошлогодней золы, а витраж я предусмотрительно прикрыл за собой. Дверь черного хода, через которую я и попал в дом, была не заперта. Но только теперь до меня дошло почему.
Тяжелые шаги донеслись из-за тонкого простенка, я вздрогнул и прислушался. Мужчина ежесекундно что-то повторял и от его замогильного низкого голоса в виски ударила кровь. Через несколько минут он резко замолчал и пол снова задрожал под его ногами. Когда все звуки, наконец, смолкли, я дотянулся до табурета, который стоял тут же в углу и без раздумий открутил увесистую деревянную ножку. Оставалось только молиться, чтобы мне не пришлось пустить ее в ход.
Когда я спустился с лестницы, рубашка была мокрой. Сжимая в кулаке свою импровизированную дубинку, я на цыпочках приблизился к витражу, но тут же отскочил вглубь коридора. В гостиной горел свет, а над столом склонился темный силует домовладельца. Без долгих раздумий я нырнул за угол и затаил дыхание. Сердце готово было в любую секунду проломить ребра от истерического волнения и нехватки кислорода. Ну а когда раздался лязг открывающейся створки, я без оглядки рванул вниз.
Спускаясь в неизведанную подземную бездну, я насчитал около семи лестничных маршей, круто уходящих все ниже и ниже. А когда передо мной открылась панорама подземелья, голову сдавило таким леденящим спазмом, что мне с трудом удалось сохранить равновесие, чтобы не повалиться на пол. Я до последнего надеялся увидеть здесь что-то вроде подвала, заставленного вздувшимися консервациями или прогнившими бочками. Вместо этого я увидел десятки сдвоенных колонн, возвышающихся над просторной залой древнего храма.
Словно во сне я рванул между каменными столбами и, добежав до полукруглой ниши за алтарем, спрятался за узким пыльным гобеленом: времени на поиски более укромного места уже не осталось. Через минуту в освещенном свечами проеме показался и сам хозяин дома, но теперь он был не один.
Все семейство было в сборе, а мать, вдобавок к этому, еще и несла в руках новорожденного. Процессия подошла к алтарю и меня словно ударило молнией: внешне ни один из них совершенно не изменился. Выглядели они точно так же, как и на снимке, сделанном тридцать лет назад.
Пока женщина разматывала пеленки, дети молчаливо держались в стороне. Отец снял свечу с позолоченного канделябра и положил ее в глубокую жаровню. Угли мгновенно вспыхнули и зал озарился ослепительным светом. Ребенок заплакал и вцепился в материнскую грудь. Женщина небрежно оторвала дитя от кружевной сорочки и передала его в руки супруга. Затем она вместе с детьми опустилась на колени и сомкнула ладони, словно перед молитвой.
Мужчина поднял младенца над головой и произнес:
— Отец Малик, тебе молюсь, тебя молю. Ко мне и дому и чадам нашим благоволен и добр пребудь. Того ради дом мой и семью мою я жертвенной опекой наградил с величайшего твоего благословения. Дабы хвори зримые и незримые, неплодие и запустение, невзгоды и непогоды ты отвратил, отпретил, отпятил. Дабы паству мою в невредимости ухоронил, дабы дал и здравья и сил и мне и дому и чадам нашим. Того ради я склоняюсь перед тобой и жертвой закланной возвеличиваю тебя. А ты млечной этой жертвой закланной возвеличен будь.
Мать и отпрыски в лихорадочном фанатичном экстазе повторяли за ним каждое слово. Я крепко зажмурил глаза, но этот кошмар и не думал кончаться.
Когда отец бросил тельце младенца в огонь, я, наконец-то, взял себя в руки и в порыве отчаянного безумия бросился на бездушного изверга. Но когда орудие возмездия было готово проломить его череп, в моих глазах неожиданно выключили свет.