Глава 11
Последний день отпуска мы решили провести на открытом воздухе, установив палатку на небольшом возвышении, посреди залитой солнцем степи. Саина принимала солнечные ванны, а я неустанно оттачивал меткость, стреляя из подарочного лука по округлому полену.
Пальцы горели огнем от упругой тетивы, но я упрямо продолжал выпускать стрелы, стараясь попасть точно по центру мишени. Поначалу Саина всячески подбадривала меня и даже дала несколько полезных советов, после которых моя стрельба заметно улучшилась. Но когда колчан в очередной раз опустел, а ни одна стрела так и не достигла цели, она опустила на глаза солнцезащитные очки и украдкой откинулась в кресле, дабы успеть понежиться в лучах заходящего солнца. Я же, понурив голову, отправился собирать снаряды.
Тринадцать стрел уже болтались за спиной, но найти последнюю никак не удавалось. В глазах рябело от нескончаемых зарослей пожухлой травы. Помню, как обернулся и Саина помахала мне, придерживая рукой пляжную шляпу. В тот миг я решил бросить поиски и разочарованно пнул землю. Ботинок уперся во что-то твердое и из-под ног выскочил перепуганный серый заяц. Я схватил стрелу, но пока вставлял хвостовик в тетиву, косого уже и след простыл. Произошедшее так меня вдохновило, что я, не задумываясь, рванул следом. Долго искать не пришлось. Безжизненная туша зверька, пораженная искомой стрелой, покоилась на открытой скальной местности. Вероятно, он прятался в траве и я случайно попал в него во время стрельбы по мишени. Вне себя от восторга я подбежал к своей первой добыче, но тут же замер на месте: в небе раздался пронзительный свист и на тушу зайца обрушилась гигантская туша орла. Впившись в меня угрожающим взглядом, птица вонзила когти в окровавленный мех и расправила массивные крылья. У меня не было желания уступать зайца этому белохвостому падальшику. К тому же, я уже отчетливо представил, как гордо вручу добычу супруге, ловя на себе ее восторженный взгляд. Наверное, только этим и можно было объяснить то бесстрашие, с которым я подошел к пернатому хищнику. В то что случилось потом не поверила даже Саина.
Орел ослабил хватку и неуклюже отошел от зайца. Затем медленно сложил одно крыло и, вытянув лапу назад, преклонил передо мной взлохмаченную голову. Я завороженно наблюдал за этими неожиданными реверансами и мне, почему-то, вспомнились брачные танцы страусов, свидетелем которых я стал в зоопарке возле колеса обозрения. Но эта гордая хищная птица вряд ли увидела во мне брачного партнера. Видимо, она просто решила отступить, а вполне естественные движения крыльев я ошибочно расценил как поклоны. Как бы там ни было, зайца я решил уступить. Ведь вполне возможно передо мною была орлица, рисковавшая жизнью ради голодных птенцов. И я, как ни крути, был не вправе нарушать этот слаженный круговорот природы. Помню, как осторожно подобрался ближе, извлек стрелу из бездыханной тушки и, не оборачиваясь, пошел прочь.
— Видишь, даже хищная птица склонилась перед твоим мастерством — воскликнула Саина после того, как я возбужденно рассказал ей о встрече с орлом.
Надо сказать, с тех самых пор у меня больше не возникало желания стрелять ни по мишеням, ни по животным. Лук я позже повесил на стену возле камина, придав нашей скромной обители черты охотничьего домика.
Никогда не забуду закат, тлеющий на волнах цветущей ковыли. Мы сидели на пологом берегу реки и рассматривали лиловые отражения облаков. В их причудливых формах Саина видела либо младенцев, либо ангелочков. В тот вечер она была подобна языческой невесте: длинное льняное платье плавно обрамляло стройную фигуру, а голова была увенчана венком из степного разнотравья. На обратном пути она кокетливо кружилась передо мной, а когда останавливалась, то втягивала живот и спрашивала:
— Ты правда считаешь, что это платье мне по-прежнему как раз?
— Я считаю, что тебе намного лучше и без него! — отшучивался я, упрямо не замечая очевидных намеков.
В тот вечер я развел костер и запек стейки из корейки оленя. Саина постоянно ворчала на меня за недосоленное мясо. А когда я достал из холодильника последнюю бутылку вина, она вдруг заявила:
— С этого дня я не пью!
Штопор замер в руке и я, не мало удивившись, спросил:
— А что, сегодня какой-то особенный день?
— Ничего особенного, просто у нас будет ребенок, — равнодушно произнесла она и звонко надкусила огурец.
Я откупорил бутылку и как ни в чем не бывало начал наполнять бокалы. Но когда смысл сказанного, наконец, дошел до меня, я подскочил с места и крепко обнял ее теплые плечи.
Невозможно описать словами тот прилив заботы, благодарности и ласки, который я испытал, прижимаясь к ее нежной коже. От мысли, что я теперь прикасаюсь к матери нашего будущего ребенка закружилась голова. В нос ударил аромат ее волос с нотками цветущих одуванчиков. Заключенная в тесные объятия, Саина чуть слышно протестовала, а я едва сдерживал слезы счастья. Последние капли вина, тем временем, срывались с перевернутого горлышка и исчезали в рыхлой земле.
Не отрывая глаз от звездного неба, мы весь вечер перебирали имена для нашего первенца и заснули только под утро. Первым проснулся я, услышав знакомые крики над головой. Птица кружила в безоблачном небе, терпеливо высматривая очередную добычу. В двух шагах от палатки ступню пронзил острый камень и мне едва удалось сдержать крик, чтобы не разбудить мирно спящую супругу. Это был белый кремень, размером с мяч для настольного тенниса. Я поднял находку и несколько минут завороженно наблюдал за причудливой игрой света в полупрозрачных тусклых гранях. Такие камни не были редкостью даже у нас на юге: в детстве мы частенько высекали из них искры, пытаясь развести костер по всем правилам выживания. Но я почему-то никогда не обращал внимания на то, как они затейливо переливаются на солнце. Ворон крикнул еще раз и я машинально сунул камень в карман. Из палатки показалось сонное лицо Саины и я поспешил обнять ее, напрочь забыв о том, куда шел изначально.
К полудню вещи были собраны и, посидев несколько минут на дорожку, мы отправились в обратный путь. Всю дорогу я не спускал глаз со стрелки спидометра и следил за тем, чтобы ремни безопасности были пристегнуты, ведь теперь нас было трое. До Якутска мы доехали без происшествий, а вот перед заброшенным селением мне пришлось остановиться. Дорогу нам преградила сгорбившаяся пожилая женщина. Она стояла прямо посреди колеи и растерянно оглядывалась по сторонам. Мы вышли из машины и Саина попыталась заговорить с ней.
— Бабушка, может вас подвезти? — спросила она и попыталась отвести женщину к обочине.
Старуха насторожилась и пронзила воздух стеклянными глазами. По всей видимости она была слепа. Тогда я бережно взял ее за руку и сказал Саине, чтобы та позвонила в службу спасения. Женщина, тем временем, вытянула дряхлую шею и прошипела мне на ухо:
— Пусть рожденное тобой дитя без будущего будет...
Я грубо оттолкнул от себя ее дряхлое тело и если бы Саина не подоспела вовремя, то, наверное, сломал бы ей шею.
Долго еще она шептала нам вслед, сотрясая воздух костлявыми пальцами, но и я не скупился на язвительные проклятия. На подъезде к дому мне, наконец, удалось взять себя в руки и я попросил у супруги прощения за нескончаемые потоки брани.
— Старушка просто выжила из ума вот и все, — успокаивала меня она. — Но я, все-таки, вызвала скорую. Кто-то ведь должен о ней позаботиться...
Но в памяти снова и снова звенел ядовитый старческий шепот. А когда я увидел почтовый ящик, ломившийся от назойливых посланий, мною овладел очередной прилив ярости. В тот вечер я, наконец, принял решение положить конец этой затянувшейся истории.
В последнем письме Айана писала:
«Я очень хочу превратиться в птицу и улететь отсюда, но без твоей помощи у меня ничего не получится. Ты пропал и теперь мама думает, что ты плохой. Но ты не злись на нее, потому что ей очень больно. Пока я здесь, внизу, она не успокоится».
Той же ночью я бесшумно поднялся с постели и, прикрыв Саину одеялом, вышел из дома.
Атал жил восточнее Майя, в поселке Чюйя. Когда я подъехал к ветхому дому у озера, в окнах все еще горел свет. Старик встретил меня во дворе и без лишних расспросов провел в дом. Я рассказал ему все, начиная со странного послания, обнаруженного в родительском доме, заканчивая проклятием из зловонных уст полоумной старухи. На протяжении всего повествования он невозмутимо курил свою трубку и внимательно слушал. Когда я, наконец, закончил, старик поднялся из-за стола, подошел к резному книжному шкафу и вытащил с верхней полки увесистый фолиант в кожаном переплете.
— Значица, не упокоилась ведьма... — произнес он и, тяжело вздохнув, опустился за стол. — Дайаана, так ее звали. Жила она с дочкой в Хара-Улахе, там где я тебя подобрал. Красивая была больно, да только женихов не жаловала. Даже участковому местному отворот дала, уж на что строптивой была! Всю любовь для кровинушки своей берегла. А девочку, меж тем, и защитить-то некому было. Вот и покусился на нее кочегар тамошний. Что с ним дальше приключилось ты и сам уже знаешь. Думаю, и другие были не без греха, но Бог им судья.
Старик придвинул ко мне фолиант и от потускневшей фотографии по центру страницы мне стало дурно: на ней был запечатлен тот самый бревенчатый саркофаг, который явился мне после внезапного обморока, только гроб был закрыт, а рядом с ним стояли, понурив головы, какие-то люди.
— Конца и края не было смертям после того, как мощи девчонки нашли в школьном подвале, — продолжал Атал. — Пуще всего испугались старики. Оно и не мудрено: страдали, в основном-то, молодые. Вот и сожгли безумицу-мать, прямо в собственном доме, пока та спала. Слухи ходили такие, что по всей деревне слышны были ее проклятия. Хоронили бедняжку в закрытом гробу.
Старик выпустил густые клубы дыма, неуклюже встал из-за стола и подошел к окну. Глаза его напряженно вглядывались в темноту, а лоб покрылся легкой испариной.
— Но огонь только разжег ярость неупокоившейся матери. Дух ее, якобы, стучался в окна тех, кто совершил несправедливый самосуд. Сын директриссы тамошней и вовсе умом тронулся после того, как встретил убиенную во время охоты. Кто-то, якобы, слышал ее голос в завываниях ветра. Много слухов было, всех и не упомнить... — с этими словами Атал плотно задернул шторы и вернулся за стол. — Село начало умирать. Тело бедняжки перезахоронили, задобрили щедрыми подношениями, но и это не облегчило участи тех, кто остался в деревне. Теперь вот и сам видишь, к чему привело это постыдное судилище.
— А что же делать мне? — сипло спросил я и нервно сглотнул.
Старик захлопнул грузный фолиант и, посмотрев на меня из-под косматых седых бровей, произнес:
— А это теперь одному Богу известно.