глава 10
Проходит примерно неделя с того дня, как Миша вступил в общество «Армагеддонов». Его работа теперь заключается лишь в том, чтобы отмазывать их во время всяких передряг, в основном, если будет грозить полиция или на их след нападёт «Инкогнито».
Миша уже пообвыкся. Казалось бы, эта колоссальная пропасть между ним и этими животнолюдьми исчезла, растворилась как сахар в кипятке, но пропасть между ним и Лизой всё ещё осталась. Лиза — загадка, она никогда не говорит о себе больше, чем минуту. Миша засекал.
Все их разговоры сводились к нему самому.
Группа «геддонов» не живёт здесь, они лишь пережидают в лесном домике свои беды и несчастья, вкупе с радостями и надеждами. «Геддоны» — не грустят. Они, как и сказала однажды Лиза, профессионально отговаривают себя от смерти.
Каждую субботу они ходят в парк, где заседают до глубокой ночи на детских площадках или в беседках. Парк по ночам слабо освещён, там есть лишь один замызганный фонарь, который освещает небольшую площадку с цветными горками и каруселями, которые наполовину укрыты тьмой.
Миша любил эту карусель с самого детства. Это такая весёлая вещь — садись да катайся, сколько душе угодно.
Но всё когда-то заканчивается.
Именно там, в парке, они нашли Пашу.
Паша — парень миловидный, дальновидный, завидный, да и вообще, он сам по себе очень «видный». Обычно «геддоны» находят потенциальных членов своей банды либо на железнодорожных путях, либо уже в петле. Из всего того, что ему удалось узнать, он выкроил только ту часть, где о «геддонах» говорится в положительном свете.
Паша — это новшество. Это Базаров, это Гоголь, это тот, кто глядит в будущее, но тот, кого все пытаются удержать в настоящем. Паша не оборачивается, Паша не останавливается, Паша как сверхсильный андроид — может всё, не прилагая к этому никаких усилий.
Человек-мечта. Мише всегда хотелось быть таким, как он. Чтобы вот так смотреть вперёд, чтобы чувствовать своё могущество, чтобы силу свою применять в верное русло, чтобы быть виртуозом во всём — таким хочется быть. А кому, собственно, не хочется?
Но есть в Паше то, что «геддоны» в нём оценили в достаточном отрыве от его суперсилы — Паша несчастен. Когда они прогуливались по ночному парку, заметили, с какой тоской Паша смотрит на протекающую мимо речку. Один-единственный фонарь скупо освещает его половину лица, но у Лизы глаз намётан, она знает, что нашла «потерянного».
Лиза говорит Нике, что пора ей выступать.
Каждый в группе выполняет свою функцию, чаще всего бесполезную. Миша — отмазывает их во всех ситуациях, он же Лиса, он же выкрутится; Женя — защищает честь, то есть, играет роль вышибалы или грубой силы. Ника — дипломат, её задача разговорить и договориться; Лиза — всё остальное. Лиза вообще делает почти всё, что не входит в рамки обязанностей остальной троицы.
Но никого это, конечно же, не угнетает.
В ночной тиши Сова подходит к брошенному зверю и вступает в свою стезю. Её шаги мерные, дыхание ровное, лицо уверенное, хотя и скрыто маской. Она как куколка, у неё красивые глянцевые волосы, пальто изящного покроя, юбка и гетры. Идеальная игрушка в руках мастера.
— Что с тобой не так? — спрашивает Сова, подбираясь к нему.
Её маска самая неприметная, можно подумать, что почти настоящее лицо. Так проще поговорить с человеком и меньше шансов его напугать.
— Я... заблудился, — говорит Паша.
Миша замечает в нём какие-то актёрские наклонности, тягу к драматизму и пафосу. Он, очевидно, играет.
Игра эта не сопровождается всхлипами, вздохами и прочими стенаниями, скорее, эта игра выражается через голос, через приглушенный свет (точнее, плохое освещение), через жестикуляцию и лицо — лицо одиночки. Паша играл превосходно, но ставить на то, что это его настоящее поведение, было опрометчиво.
Люди, которые позволяют себе играть на публике, Мишу раздражают. Он уверен, что настоящее поведение выдаёт лучше придуманного лица.
— Вы уверены, что он не прикидывается? — спрашивает Миша.
Лиза взглядывает на него точно божество на мошку.
— А ты разве не прибегал бы к пафосу в такой ситуации? — спрашивает Женя.
Миша задумчив. А действительно, что плохого в пафосе и излишней драматичности? Нике это, кажется, нравится, да и остальные звери довольны.
А ты, Мишка Тургин, как всегда — вечно всем недоволен.
Иногда его недовольство растёт в геометрической прогрессии, увеличивается параллельно его проблемам, давит на чувства, давит на голову. Механизм прост: чем больше Миша себя ненавидит, тем больше он недоволен.
— То есть как это? — спрашивает Ника.
Её руки статичны, ни одним движением она не позволяет себе дёргаться, чтобы не выдать того, что она живая.
— Видишь ли, я тут новенький. Забрёл куда-то, сам не знаю, куда.
— А карты?
— Зачем мне карты? Думаешь, я гадать умею?
Миша думает, что он глуп и действительно не понимает, что такое Google-карты. Думает так ещё пару секунд, но видит, что Сова посмеивается. Паша тоже посмеивается.
— Так значит, ты не знаешь дорогу домой? — спрашивает Сова.
Паша поворачивается к ней. Мишу захватывает какое-то новое чувство, смутно похожее на то, когда он впервые увидел Лизу, но всё же другое. Если за Лизой Миша готов был следовать, то с Пашей он готов был бороться. Неизвестно, за что, непонятно, почему.
Паша выражал новые идеи, которые Миша хотел бы вобрать в себя вместо него, заполучить их хотел, как заветную игрушку, как что-то, чем обладать может только один из них.
Какие идеи таятся в тебе, Пашенька?
— Можно сказать и так. Но я не помню пару эпизодов из своей жизни, включая тот, где я выхожу из дома и иду сюда. Можно ли сказать, что я потерян в своих воспоминаниях?
Теперь Лиза серьёзна и крайне напряжена.
— Он заигрывает? — нервно спрашивает Женя.
Его вопрос повисает в воздухе — раскалённом. Несмотря на осенний холод, всем жарко и волнительно. Все ждут разрешения.
— Можно, — неуверенно отвечает Ника.
Миша тоже напряжён до предела. Вроде бы ничего такого Паша не сказал, но все уже напряжены, и сами даже не знают, почему. Женя напряжён больше всех: он вглядывается в Пашу так, словно не может разглядеть его лицо.
— А если включить ко всему ещё и то, что я не знаю, чего хочу: домой или остаться с тобой, — можно ли тогда сказать, что я заблудился в своём собственном сердце?
Миша хватается за голову. Кажется, Нику обыграли в словесности.
— Можно, конечно, почему нет...
— Тогда рассуди меня, девушка. Выведи из тьмы на путь истинный.
Миша вдруг отчётливо вспомнил Печорина. Возможно ли, что Паша подражает ему?
— Я лучше отведу тебя домой, — говорит Ника.
Эта фраза означает, что рыбка клюнула. Теперь Ника справится одна, а остальные просто будут поблизости, чтобы в случае чрезвычайной ситуации подстраховать.
Паша наверняка заметил её маску, но ни слова об этом не сказал. Почему он не подумал, что Ника может причинить ему вред, если она скрывает своё лицо? Неужели он в курсе о том, что делают «геддоны» и кто они такие?
Миша старался в это не верить. Но сложно было как-то не верить, когда «не» терялась, как брошенная щепка в океане.
Когда Миша спросил о своих наблюдениях Женю, он ответил ему, что это нормальная реакция. Люди не часто спрашивают, что на них за маски, и почему они их носят. Сейчас мир настолько широк во взглядах, что выглядеть странным средь этой массы практически не получается. Ну, быть может, только в городах поменьше. Или в посёлках.
Мишу иногда мучил вопрос об «Инкогнито». Они что же, настолько пассивны в поисках, или просто выжидают момент для атаки? Ему, Мише, на почту они больше не пишут. Видимо решили, что вызов ложный.
А может, поняли, что информатора упустили. Оставят ли они это просто так, или начнут атаковать?
— Они иногда приходят в этот парк ночью, — говорила Лиза. — В то же самое время. Выжидают, очевидно, что-то.
И они действительно приходили. Молчат, чего-то ожидают. Быть может, когда «геддоны» сами отдадут себя в жертву — безотлагательную и безапелляционную.
Паша всё-таки пошёл с Никой. Она ничего не говорила на его вопросы о маске (которые он решил задать только сейчас) и загадочности, которую они оба напустили на себя. Женя порывался кинуться за ними, но Лиза уверила, что Ника справится сама.
И Ника действительно справилась. Паша на следующий же вечер подошёл к железнодорожному вокзалу, встал подле статуи орла и принялся ожидать.
Троица скрывалась слева под аркой. Правая арка была пуста, но там сновали люди — ожидающие прибытия поезда.
— Ты всё-таки пришёл, — сказала Ника, а в её глазах засверкало заходящее солнце.
— Как ты и просила. Я уверен, что мне понравится ваш коллектив.
Миша безмолвствовал, все остальные — тоже. Лиза мерно постукивала ноготком по маске, Женя копался в своей сумке.
— Зачем мы привели его на ж/д? — спросил Миша.
— Подальше от нашего логова. То, что он принят, не значит, что все секреты мы положим в его ладонь.
Её ответ имел смысл.
— Меня ты привела практически сразу, — сказал Миша.
— Ты — исключение, — нехотя сказала Лиза. — Если бы ты не ошивался там, на железной дороге, прямо рядом с нашим логовом, я бы, наверное, даже не взяла тебя к нам.
Мишу это задело. Он даже подумать не мог, что его взяли в группу по чистой случайности.
— Так значит, во мне нет никаких черт, которые пригодились бы вам?
Женя напряжённо вглядывается в Нику и Пашу, ищет в них какие-то признаки, призраки, видения — ищет смысл во всём этом разговоре. Тогда Мише показалось, что он завидует. Вот только, кому именно?
Миша и сам завидует. Дашке завидует за её умение убеждать людей в полной своей неправости — левости даже. Серёже завидует, ибо он отличник, он хорошо живёт, вольготно. Лёше завидует за его способность проникать в душу любого смертного, за его способность выворачивать эти души наизнанку, вытряхивать оттуда пыль, за всё. Лёша умеет оголять провода, и Миша этому завидует.
Даже Лизе завидует. Она — главарь банды, весьма не бедна, она лучик в тёмном царстве, и её все почитают, как божество, — разве этому можно не завидовать?
Мишка Тургин иногда сам себе завидует, хотя разве такое возможно? Да и что такое Миша Тургин в этом огромном мире? Вот Лиза — что-то здесь значит, Дашка тоже, да даже тот же самый Лёшка, он же тоже для чего-то этому миру нужен. А для чего нужен Миша?
Я лиру посвятил народу своему,
Быть может, я умру неведомый ему,
Но я ему служил — и сердцем я спокоен...
Миша пишет элегии, но, увы, не в стихах, а в прозе. Стихи в прозе — как у Тургенева. Миша даже не уверен, верно ли такое определение, как «элегия» к его собственному тексту. Быть может, это совсем не элегия, как думает он, быть может, это просто жалоба. Но «жалоба» звучит не так поэтично, как «элегия», верно?
Дневник жалоб, дневник обид, дневник несчастий и трагедий, или попросту Книга. Что она для тебя, Миша? Зачем клятву ты принёс ей, безропотную, бессмысленную, безбожную, — зачем?
Разве Мишины элегии помогут миру? Разве откроют чью-то душу, вскроют ли потайной нарыв, выпустят ли гной, исцелят ли гематому, — непонятно. Мишины рассказы по-детски наивны, максимализма в них больше смысла, но написаны они от всего сердца, этого ли не достаточно?
Иногда, при перечитывании, Миша столько раз спотыкался о собственные слова. Ловил себя на мысли, что сказал совсем не то, что хотел. Смотрел на буквы — буковки — и не видел за ними ничего.
Никакого смысла, один лишь пафос, псевдофилософия, картонная сцена, самодельные персонажи, собранные из палок и деревянный брусочков — абсолютно немые.
За них говорит Миша.
— Миша, ты здесь? — спрашивает Лиза.
Миша стоит босой на однуногу посреди леса. Можно подумать, что он переместился во времени и бросился вдругую реальность, но это не так. Он в настоящем и он вспоминает.