глава 9
Из дневника Миши
Помню, я зашёл в раздевалку к девочкам, чтобы забрать свои кроссовки, а там она стоит — Дашка. Чёрт, кажется, не с того начал.
Не помню, какой это был день, да и важно ли это? — они всё равно все одинаковые. Даша пару раз встретилась мне в школе, улыбалась своей красивой улыбкой, иногда пожимала мне руку, чтобы я не расстраивался, видимо. Когда нам удавалось поговорить, она сообщала мне, что пишет стих — про Пашу. Что-то было о Паше, я это точно помнил, потому что потом... ладно, неважно. Этот стих она не показывала мне до самого конца, я так понимаю, решила написать его в стол, потому что накосячила там где-то.
Потом перерыв между нами случился. Долгий такой, продолжительный. Она избегала меня в школе, не говорила больше о своей поэзии, не сжимала мои руки, не шептала на ночь по телефону «Миша», словно бы всё, прошла дружба. Да и дружба ли это была?
Мы общались много, слишком много, но теперь девочка выросла, а я, видимо, так и остался маленьким. До сих пор веду личный дневник, до сих пор думаю о том, что хорошо было бы, как в детстве, съесть мороженого и уснуть под постоянно кричащие мультики.
Смутно помню, из-за чего произошла эта перемена в Даше, может быть, смею догадываться, на неё повлиял стих с Пашей? Что же, я её не осуждаю, что бы там ни произошло между нами.
Опять не то.
Не знаю, как начать...
В общем, когда я окончательно понял, что Даша во мне разочаровалась, а потому меня избегает, я старался забыть о ней. Вычеркнуть из своей жизни, ибо, зачем мне такие друзья, спрашивается? Она даже не попрощалась, просто кинула меня на волю судьбе. Я не пытался разобраться в её мотивах, но подозреваю, что я опять как-нибудь её предал.
Короче, в один из школьных дней я обнаружил, что моя сменная обувь пропала. Делась куда-то, потерялась, кто-то утащил её, быть может. Пришлось искать. Пришлось спрашивать. Я постарался не выдавать своей паники, хотя она жгла меня в совокупности с гневом — не-праведным-но-очень-оправданным, — который я уже не надеялся бы обуздать.
Потом кто-то из моих одноклассников, кажется, Тёма, попытался втолковать мне, что ловить тут нечего. Мне нужно спросить у виновников.
«А кто эти виновники?» — спросил я, не надеясь на честный ответ. Тёма был моим другом, но одним из тех, кто в любой момент мог кинуть меня. Просто бросить.
Сказать так гаденько: «Ну, всё, Миша, дальше сам. Мы ведь не были никогда друзьями, верно?»
Ну да, наверное.
Друзья вообще штука сложная. Сколько бы раз я ни пытался довериться какому-либо другу, этот человек постоянно норовил меня предать. Любовь начинается с взгляда, дружба же начинается со слова. Я больше готов доверять слову, нежели взгляду, потому что слово хоть какой-то вес имеет в этом мире, а вот за взгляд не ручаюсь.
У нас летом в области случился казус. Пренеприятный. Мальчика утопили где-то кто-то. Я в подробности не вдавался, но мне сами их выложили — держи и хавай эти подробности, хочешь ты этого или нет. Это было интересно, но вместе с тем и очень грустно. Я верить хотел, что в этом мире равнодушие и насилие искореняться, выродятся, как вырождались нации (наверняка неспроста).
С утопленником пришло ещё пятеро его «друзей», которые все до единого лишь стояли и смотрели на то, как этого мальчишку топят. «Мы ничего не поняли, всё произошло так быстро», — было их единственным оправданием.
Настоящие друзья. Стоять и смотреть, как вашего друга топят — неужели так хорошо?! И как они после этого легли спать? Как их собственная совесть не задушила — до сих пор?
Конченые ублюдки.
И ничего, раздули из этого репортаж, потом долго ещё грустные-угрюмые ходили, я же предпочитал думать, что меня это не касается.
Тёма всё-таки соизволил ответить, причём всё также раздражённо, будто я отвлёк его от чего-то важного.
«Лёшка и другие какие-то парни кинули твою обувь в женскую раздевалку, глянь там».
Я хотел разозлиться, выйти из себя уже окончательно, но устал — устал злиться, устал выходить из себя, устал чувствовать что-то по этому поводу. Хотелось чувствовать другое — хотелось покоя. Да хотя бы вечного.
Нет, не смерть, не конец, но хотя бы недолгая отсрочка перед концом окончательным, лёгкий коматоз — состояние сна, затянувшегося лет на двадцать.
Прежде, чем я ушёл за своей обувью, Тёма одарил меня одним из своих самых настораживающих взглядов, потом выдал, аккуратно, словно боялся задеть мои чувства:
«Ты Дашу видел?»
Какую? — чуть было не ответил я, да только её лицо, в смысле Дашино, мгновенно в голове вспыхнуло, как озарение, как знак.
«Нет. А должен?»
«Не знаю, вы всегда были вместе, насколько я помню».
Да. Были. Когда-то. В прошлой жизни что ли. В последнее время она начала от меня отдаляться, сам не знаю, отчего. Во всём ли виновен этот стих, а может, что-то ещё. Может, не столько стих, сколько её собственные загоны, которые она не в состоянии была мне озвучить? Я подозреваю, что в неё что-то поменялось, и она решила меня кинуть. И ты, Тёма, вскоре меня кинешь, я уверен.
Тяжело доверять друзьям, которых у тебя никогда не было. Были какие-то пластмассовые, фальшивые, ненастоящие — и за каждую мелочь готовы были в глотку вцепиться, готовы были доказывать — кто ты и что. Почему-то лебезили друг перед другом, поддерживали, но на деле не было это никакой поддержкой. Это было лицемерием. Это было неправильно.
Если ты попадал на какой-то конкурс, эти твои «друзья» с радостью желали тебе удачи, верили в твою победу, но ровно до тех пор, пока об этом шла речь. Взглянуть немного дальше — никто и не вспомнит. А уж если в этом конкурсе участвовал не только ты один, но и некоторые твои «друзья», то дух соперничества, чувство конкуренции становилось сильнее дружбы, да и могло ли быть иначе? Победу всё также лицемерно желали — тебе, — а на деле её только себе лишь хотели.
Я, наверное, категоричен, но это мой дневник, что хочу, то и пишу. А то, что мой голос собственный транслирует это куда-то в космос, на обозрение каждому — его проблемы.
«Ты чего хотел?» — спросил я, чтобы побыстрее закончить эту бесполезную тишину.
Тут он подошёл ко мне ближе и выпалил в самое моё ухо, так быстро, что я едва успел понять смысл его слов до того, как они исчезли:
«Не водись с ней она лицемерка много гадостей готова говорить про всех хотя в лицо всегда мила я о себе узнал такую дичь советуюитебепослушать...»
«Если она что-то про тебя и говорит, то ты сам виноват в этом. И Даша — не лицемерка. Даша — моя подруга», — воскликнул я.
Злюсь. Даже сейчас, когда пишу это, злюсь. Какое право он имел вообще начинать что-то мне говорить о ней? Что это за провокационная информация? Неужели я должен выслушивать это — даже, если не хочу? Репортаж не хочу, подробностей не хочу, доносов этих тоже не хочу — оставьте в покое меня уже.
«Ты ошибаешься, Миша», — был мне ответ.
Не знаю, чем занять пустое место здесь, пока я просто иду к женской раздевалке, испытывая неопределённые чувства стыда и злости. Думал я тогда о чём-то постороннем, даже не о Тёме с Дашкой, вроде бы я просто желал, чтобы в раздевалке никого не было, потому что девочки прогонят меня, не дав даже объясниться.
В дверь стучать почему-то не стал, а потом пожалел об этом раз сто, и ещё двести раз после этого приходил к выводу, что всё-таки оно — к лучшему. Непременно к лучшему.
Короче, вот. Открыл дверь, со злости даже дёрнул её, потому что задолбала оставаться закрытой, задолбала тут маячить, как неприкаянная, хранить чужие отпечатки пальцев на ручке, на дереве, в-е-з-д-е.
И тут — она. Даша. Стоит без верхней одежды, точнее, в одной нижней, мнёт в руках спортивные штаны и смотрит так затравленно, наверное, не узнала поначалу. Даже закричать от испуга не успела, а потом, когда узнала, кричать уже перехотелось, родной человечек пришёл, всё-таки!
Я взгляд опустил, отчаянно пытался красные скрыть щёки, одновременно шарил взглядом по полу, искал свои кроссовки, чёрные такие, всяко выделяющиеся на фоне женских балеток и кед.
«Я за своими кроссовками», — сразу же сказал я, а то мало ли.
«Привет, Миша», — сказала всё также испуганно, словно я зверь какой.
А может?
«Привет, Даша. Давно не виделись, да? Как дела?» — выпалил я, не обращая на неё внимания [взглядом], но чувствуя её присутствие — близкое, оттого и опасное.
«Нормально. Нам поговорить надо, Миш».
«Ага, здесь отличное место для разговоров! Давай, начинай», — сказал я, пройдя в другой конец комнаты, чтобы поискать там.
Не мог Лёшка, не мог он просто положить их где-то на видном месте. Он любил глубоко прятать. Любил в глубину прятать точно так же, как и залезать.
Пока рылся, не слышал от неё ни единого слова, но всё равно чувствовал, что так просто она меня не оставит. Я себя ощущал варваром, который посягнул на чужую территорию в поисках чего-то своего, но так и не нашёл этого — вдруг тут его и нет?
«Я слушаю, Даша. Ты хотела поговорить, кажется. Мне, конечно, очень неудобно в такой обстановке с тобой говорить, но раз это нужно для нас, то прошу, начинай, я поддержу тебя».
Обнаружил щель между лавочкой и стеной, поэтому метнулся туда, запустил руку и стал шарить. Темно там в этой щели было, ничего не разглядеть, только щупать.
«Ты, наверное, заметил, что мы как-то отдалились друг от друга».
«Да, с чего бы это?» — я не мог не язвить, потому что ситуация, в которой я оказался, напрягала меня, как лучник напрягает тетиву, чтобы стрелу выпустить.
Я был напряжён, разозлён и смущен, оттого старался кольнуть Дашу больнее — хотя бы своим безразличием.
«Этому была причина. Очень серьёзная причина, ты должен понять меня. Я понимаю, что твоя натура не позволяет тебе терпеть равнодушие и насилие — но ты никак этому не способствуешь. Не думал никогда, что насилия и равнодушия меньше не станет, если ты не будешь его замечать? Хорошо закрыть глаза и придумать себе, что все мы — лишь плод твоего воображения. Я тоже так делала, это легко, но неправильно».
Я поднял на неё взгляд и на секунду позабыл, что она без одежды. Стояла, как статуя. Не прикрывалась, лишь бёдра немного — штанами. Пока я не смотрел на неё, не попыталась одеться, прикрыться, спрятаться — ничего! Не верю в то, что она так мне доверяет.
Рукой нашёл кроссовки, уверен, что это мои, потому что только мои могли находиться в такой глубине.
«Что ты хочешь этим сказать?» — спросил я, вытягивая их по одному — медленно, аккуратно.
«Ты меня бесишь, Миша. Когда мне было плохо, когда меня прессовали со всех сторон, где ты — мой лучший друг — где ты был тогда вообще? Не хочешь поведать?»
Я вновь посмотрел на неё, медленно встал, чтобы как следует приглядеться к её расстроенному лицу, к открытой груди, к рукам, которые — мне кажется — мелко дрожали. Сила воли, а может, последние остатки гордости, не давали ей зареветь прямо сейчас. Но я видел, что она была близка к этому.
Да я и сам был близок.
«Я не знаю, где я был».
«Ясно. Я тебя ждала. Я тебе писала даже — помнишь? Не ври, ты помнишь. Ну так вот, где оно всё? Ты где?»
Я не знаю. Сейчас — не знаю. Я даже в этот момент, что сижу тут и переписываю эти жалкие строчки, эти попытки воззвать к собственной совести, я не знаю, где я. В прострации — хорошенькое словечко.
Хочу сказать, что Даша должна была бы меня простить, но она решила по-другому. Я её не виню, я заслужил.
«Я не знаю, Даша. Прости меня», — пробормотал я, подходя к ней ближе.
Чем ближе подходил, тем тревожнее было видеть её лицо — о, Господи, какое оно невинное, какое трогательное! — я бы потрогал его, если бы оно не было так далеко от меня, от всего, от всех.
Сказал бы ещё три слова, которые она точно была бы рада услышать, но не успел. Замешкался, она выпалила другое:
«Я больше не хочу, чтобы мы были друзьями. Мне противно даже думать о том, что всё, что я испытала — в одиночестве! — повторилось вновь. Теперь-то я тебя не жду, не держу. Не дорожу. Пока».
Вот и поговорили. Дружба начинается со слова, а кончается — опять-таки взглядом. Любовь кончается прикосновением, прикосновению я доверяю больше, нежели взгляду. Что угодно, только не этот взгляд — холодный.
И эта проповедь...
«Ты серьёзно? Хотела поговорить, а в итоге даже меня не выслушала. Не хочешь знать, что я по этому поводу думаю, нет?! Мне тоже было тяжело, я даже не знаю, что происходило вокруг меня всё это время — а ты звала. А я не пришёл. Какая досада».
«Ты бы не видел меня сейчас здесь, если бы не один человек, которому ты в подмётки не годишься», — язвительно выдала она.
Да слава Богу!
«Прощай, Даша. На прощание скажу лишь то, что твои стихи мне нравились. По крайней мере те, которые ты писала от чистого сердца, если оно у тебя когда-либо было. Если оно когда-либо было чистым».
Не обращая более на неё никакого внимания, я начал продвигаться к выходу, держа свою обувь так крепко, словно у меня её могли отнять. Даша стоит ни жива ни мертва, смотрит на меня во все глаза, а я даже и не знаю, что ей ответить на этот взгляд.
Может, я ждал, когда она меня остановит, когда простит меня уже наконец, тогда я мог бы простить и её. Но я всё шёл, а она молчала, буравила меня взглядом, смею догадываться, враждебным.
Когда я уходил, всё думал, что же такого я натворил, что она предала меня? Против моей воли разорвала наши отношения, точнее, их последние крохи, показала мне, что она — самостоятельная. Она — умеет обходиться без меня.
Кого же она нашла на стороне?
Друзья — штука сложная. Друзья предают, друзья лицемерят, друзья просто смотрят на то, как ты тонешь, на то, как тебя топят, друзья нужны лишь для того, чтобы ты с ума от одиночества не сошёл, чтобы не погиб раньше времени. А может, стоило бы?
Не повезло мне с друзьями. То ли я выбирать не умею, то ли все они у нас такие — не понятно. Друзья мои, те самые, которые предают меня, раз за разом, постоянно, словно бы им нравится это делать. Словно бы я это заслужил.
Хотя, иногда я думаю, что предателем всё это время был я.