9. Жить
Они сидели на лавке в парке, как будто весь мир остался где-то за пределами. Глухо шумел город, вдалеке урчали моторы, но здесь, среди опавших листьев, царила тишина. Даня сидел, закинув одну ногу на другую, в зубах — потухшая сигарета, взгляд — куда-то вдаль, чуть рассеянный. Ариша рядом — аккуратная, мягкая, в своей черной юбке и белой футболке, с ладошкой в его руке. Той самой, немного обожжённой когда-то, но теперь уже зажившей.
Он сжимал её пальцы — грубовато, но не больно. Просто держал. Как будто боялся, что она исчезнет.
Арина знала. Он думал, что она не догадалась, но она знала. Буквально позавчера — он опять сорвался. Пусть немного, пусть не всерьёз, но он сорвался. Его глаза были пустые, движения — дрожащие, кожа — бледнее обычного. Он не говорил, она не спрашивала. Молча гладила по руке и оставалась рядом.
Но теперь — сейчас — она решилась.
— Даня... — проговорила она тихо, уткнувшись в его плечо.
Он повернул голову, глянул на неё, молча.
— А ты... хочешь... ну... как Влад с Кристиной?
Даня усмехнулся. Губы дёрнулись в уголках, а потом он сплюнул сигарету в сторону.
— Шикина, ты чё, совсем? — Он рассмеялся грубовато. — Конечно хочу. Я ж не кастрат.
Она покраснела моментально. Щёки залились малиновым, уши — как два огонька. Но она не отвела глаз, не убежала, не отвернулась.
— Я... Я тоже, — выдохнула она. — Только не сейчас. Мне просто надо ещё немного. Времени. Подождать.
Он посмотрел на неё пристально. Секунду. Вторую. Третью. Потом развернулся полностью, поставил обе ноги на землю, разжал её ладошку и положил обе свои руки ей на колени.
— Слушай сюда, зайка моя сахарная, — заговорил он, понижая голос. — Ты думаешь, я долбоёб? Думаешь, не вижу, как тебе порой страшно? Как руки дрожат, когда я злюсь? Я и так еле держусь, чтобы не сорваться окончательно. Но если ты скажешь "пока нет" — значит, пока нет. Я подожду. Хоть сто лет, понял?
Арина моргнула, в её глазах блеснуло что-то тёплое.
— Правда?
— Да блядь, правда. Я ж не Влад. У меня девочка не кукла. Я тебя не ради этого выбрал, ясно? Ты у меня... — он замялся, — ты, сука, святая. А я рядом как чёрт на фоне иконы.
Она снова положила голову ему на плечо. Ласково. Без слов. Просто дышала в ритме с ним. А потом осторожно обвила его руку своей.
— Я просто хочу, чтобы мы... не как все, — прошептала она. — Чтобы не в подворотне, не "на слабо", не чтобы кто-то потом хвастался. А чтобы по-настоящему. Когда будем готовы.
Даня молчал. Потом кивнул.
— Тогда подождём. Только знай — я тебя пиздец как хочу.
Арина прыснула со смеху, уткнувшись лбом в его плечо.
— Даня...
— Ну а чё ты хотела? Я живой. У меня кровь, яйца и ты рядом. И ты — самая пиздатая девочка на всей этой планете. Конечно, я тебя хочу. Но я и любить умею. Не только трахать.
Она замолчала, зарылась в его куртку. Этот парень был самый грубый, самый неотёсанный, самый невозможный. Но в его матах было больше тепла, чем в стихах у многих. Он любил её — она это знала. Любил так, как умел. С криком, с ревностью, с кулаками в карманах, чтобы сдержаться.
— Ты всё ещё злишься, что я тогда мило посмотрела на Тёму? — спросила она вдруг.
— Ага, — буркнул он. — Если бы ты знала, как мне хотелось ему въебать.
— Я же не специально...
— Всё, молчи. Уже проехали.
И он снова взял её за руку. Сильно, с нажимом, с этим хулиганским собственничеством, но в этой хватке — его "я рядом".
И они сидели так ещё долго. Город гудел. Птицы летали. 2017-й рассыпался в золоте листвы. А рядом — он и она. Такой разный, такой неправильный, но всё-таки — их собственный, живой момент.
***
Прошло два дня. Всё было будто спокойно — без передряг, без истерик, без чужих рук, тушащих сигареты. Даня почти не матерился, когда рядом была она. Почти.
Он сидел на её кухне, в трениках и майке, с растрепанными волосами и ложкой в руке. Ел макароны с сыром. Простые. Даже без мяса. Но с таким аппетитом, будто в жизни вкуснее ничего не пробовал.
— А чё ты сыр не натёрла, а просто поломала? — жуя, спросил он, глядя на неё снизу вверх.
Арина, стоящая у плиты в мягком плюшевом костюме с зайчиками, развела руками.
— Натёрка сломалась.
— Ну заебись. — Он усмехнулся. — Всё равно вкусно.
Она молчала. Смотрела на него внимательно, пальцы чуть дрожали. Не от страха, а от того, что внутри созрело решение — спонтанное, но тёплое.
Он сидел у неё — в её мире. Такой дикий, неотёсанный, с грязными кедами в прихожей и чуть помятым рюкзаком на полу. Но — её.
— Даня... — тихо сказала она.
Он кивнул, глядя на неё с макарониной, болтающейся на губе.
— А может... ну... ты бы остался у меня?
— В смысле? — он приподнял брови.
— Ну, вообще. Жить. Пока. У нас. У меня. Тут. — Она запуталась, замолчала, щеки порозовели.
Он отложил ложку. Медленно. Молча. Смотрел на неё внимательно. Арина отвела взгляд.
Сердце стучало как бешеное. Но она продолжила:
— Мама в командировке, а теперь она у бабушки... и, кажется, не вернётся скоро. Там мужчина. Она влюбилась, что ли. Я одна. И мне страшно.
— ...
— Мне страшно спать одной, готовить одной, слушать ночью шаги в подъезде одной. Я просыпаюсь — а тебя нет рядом. Я хочу, чтобы был.
Даня провёл рукой по волосам.
— Ты вообще понимаешь, чё говоришь?
— Понимаю. — Арина подняла глаза. — Ты можешь уходить, когда хочешь. Можешь приводить своих... ну... кого хочешь. Я не запрещаю. Только будь со мной, хоть иногда. Не ради чего-то. Просто рядом.
Он замолчал. Потёр переносицу. Потом вдруг резко поднялся, шагнул к ней, обнял — сильно, как умел.
— Ты заебала быть такой хорошей, Арина. Прям, бл*, реально. — Он прижал её к себе. — Ты уверена? Я ведь не подарок. Я как гопник с бомжатника.
Она вскинула взгляд.
— А я сахарная дурочка, помнишь? — улыбнулась.
Он рассмеялся. Потом снова обнял. Молча.
— Ладно, — буркнул он. — Жить так жить. Только я твою ванну первым займу. Нахуй мне мыться в холодной воде после тебя.
— Хорошо, — тихо ответила она, прижимаясь носом к его груди.
⸻
Вечером Даня уже перетаскивал вещи. Ну как вещи — пакет из «Пятёрочки» с носками, зарядкой и любимой толстовкой. Больше ему и не нужно было.
— Телевизор у вас есть? — спросил он, разваливаясь на её диване.
— Да, только бывает интернет плохо ловит
— Главное, чтоб ты рядом ловилась.
Она хихикнула, присев к нему на колени.
— Ты теперь будешь по утрам макароны варить, — с серьёзной рожей сообщил он.
— Не буду.
— Ну и пошла ты, Шикина.
Он целовал её в висок. А потом крепче обнял. Она — его сахарная девочка. Он — её обдолбанный, но всё-таки родной Даня.
Теперь — в одной квартире.