синтетический рай

Казань в тёплом свете фонарей казалась совсем другим городом. Будто не здесь происходили все те ужасы. Будто не в этих дворах плакала она. Не здесь курил он свою боль, злился на мир, ломал себя снова и снова.

Арина и Даня шли медленно. Не держались за руки, просто рядом. Он часто замирал, смотрел в землю, а она — будто чувствовала, как в нём что-то сжимается всё сильнее.

Она знала: шесть дней — не срок. Он уже на грани. Его пальцы дрожали, губы обкушены до крови, глаза — мутные от внутреннего крика. И всё же он был рядом. Шёл с ней. Хоть и еле-еле.

— Даня, — вдруг прошептала она, остановившись посреди пустой улицы.

Он повернулся к ней. Тени под глазами будто стали глубже.

— А если ты сорвёшься?

Он молчал несколько секунд. Потом медленно выдохнул сквозь зубы и ответил почти с усмешкой:

— Я сорвусь, Арина. Не сегодня, так завтра. Я это знаю. Я этого хочу, понимаешь?

Он отвернулся. Посмотрел вверх, туда, где небо уже тёмное, и только редкие звёзды пробиваются сквозь городской свет.

— Когда в тебе всё орёт, когда тело болит, как после драки, а голова будто в плёнке... ты не думаешь о тебе, ни о ком. Думаешь только о том, чтобы перестало болеть.

Она не ответила. Не спросила «а я?» или «а ты мне обещал». Просто молча подошла ближе и обняла его со спины. Прижалась щекой к его плечу.

— Но ты держишься, — прошептала. — Это уже много.

Он тяжело сглотнул. Хотел ответить грубо, чтобы оттолкнуть. Но не смог.

— Я слабый, Ариша. Не герой. Не пример. Я просто говно, которое пытается не захлебнуться в себе.

— Ты не говно, — ответила твёрдо. — Ты живой. Просто тебе тяжело.

Он только фыркнул. Но не отвернулся. Позволил ей быть рядом.

⸻

У Арины дома было тихо. Мама всё ещё в командировке. Она не стала включать свет в комнате — только ночник. Он давал мягкий, тёплый оранжевый свет. Больше не нужно было. Уют сам по себе наполнил комнату — тёплым чаем, одеялом, её дыханием.

Даня сидел на краю кровати. Руки тряслись сильнее. Он уже не мог это контролировать. Ему было очень плохо. Не от боли — от пустоты, которая нарастала внутри, разъедая всё.

— Прости, — вдруг выдохнул он.

— За что?

— За то, что я не справляюсь. Я обещал. Я хотел быть другим. Но я чувствую, как будто что-то внутри меня... сгорает.

Она подошла, села рядом. Сначала просто обняла за плечи. А потом мягко потянула его вниз.

— Ложись, — сказала тихо. — Просто приляг.

Он подчинился. Медленно, как будто всё тело ломило. Голова оказалась на её коленях. Его волосы — мягкие, растрёпанные — щекотали ей кожу. Она провела рукой по его голове — осторожно, будто прикасалась к стеклу.

— Так лучше? — прошептала.

Он не ответил. Только глаза закрыл и выдохнул. Сначала тяжело. Потом чуть легче.

Она гладила его — медленно, равномерно. Как мама. Как тот, кто любит и не требует ничего взамен.

Прошло, может, десять минут. А может — час. Время стало вязким, как мёд.

Он дрожал всем телом, но от прикосновений становился тише. Меньше стонал. Его дыхание выровнялось, пусть и со всхлипами. Он будто засыпал не от усталости — от того, что наконец-то рядом с ним был кто-то, кто не спрашивал, не обвинял, не требовал «держаться». Просто был.

— Ты же не испугаешься меня, если я сорвусь? — прошептал он, не открывая глаз.

— Испугаюсь, — честно ответила она. — Но всё равно останусь.

Он открыл глаза. Медленно. Смотрел на неё снизу вверх. Так странно и долго, будто не верил.

— Не уходи, Ариша.

— Не уйду.

Он уснул. У неё на коленях. Стиснув зубы, с влажными ресницами, но уснул.

А она продолжала гладить его по голове. Смотрела в окно и думала только об одном: лишь бы ему стало легче. Пусть бы хоть ненадолго — без боли, без ломки, без страха.

Потому что если он снова сорвётся — она всё равно будет рядом. Даже если он сам себя уничтожит, она будет держать его за руку до конца.

***

Прошло чуть больше двух часов. Комната была погружена в мягкий полумрак. Только слабый свет ночника озарял белую простыню, сложенные тетради на столе и их — двух подростков, уставших по-своему от этого мира.

Арина всё это время не сдвинулась ни на сантиметр. Её колени затекли, но она не жаловалась. Под её пальцами волосы Дани стали тёплыми, будто они вобрали всю её заботу. Она даже боялась дышать громко — так крепко он спал, так мучительно спокойно.

И вдруг — лёгкое движение. Он чуть приподнялся, поморщился, ткнулся лбом ей в живот и застонал — еле слышно.

— Даня? — тихо.

Он открыл глаза. Медленно, будто сквозь сон. Несколько секунд не понимал, где находится. И только когда взгляд зацепился за её лицо — будто вернулся в реальность.

— Ты тут... — выдохнул. Голос хриплый, сломанный.

— Тут, — улыбнулась она. — Я же обещала.

Он попытался сесть, но голова закружилась. Он снова рухнул назад — на её колени. Ладони дрожали, губы пересохли.

— Хочешь воды?

Он кивнул, даже не открывая глаз. И тогда Арина сделала то, что обычно делают только самые близкие.

Она осторожно взяла бутылку с тумбочки, сняла крышку, приподняла его голову — поддерживая под затылок, как маленькому — и поднесла горлышко к его губам.

— Пей, не спеши.

Он пил медленно, делая маленькие глотки. Каждый раз чуть отпуская, чтобы не захлебнулся. Она терпеливо ждала, слегка поддерживая его голову рукой. И только после четвёртого глотка он откинулся назад.

— Спасибо... — прошептал.

— Всегда пожалуйста, — улыбнулась она чуть грустно.

Он смотрел на неё. Долго. Не сводя взгляда.

— Ты... как из другой жизни. Не отсюда.

— Я самая обычная, Даня. Просто ты к другому привык.

— К боли привык, — пробормотал он. — К тому, что все или боятся, или используют. А ты...

— Я не боюсь, — перебила она. — Мне иногда страшно, да. Но тебя — не боюсь.

Он вдруг резко сел. На этот раз — уверенно. Не без боли, но уже не шатаясь.

— Я сам себя боюсь, — выдал он. — Знаешь? Потому что я вижу, как хочу всё сломать. Как мне хочется просто сорваться, как всегда.

— Но ты не сорвался. Пока — нет.

— Потому что ты рядом.

Она молча подала ему вторую подушку, подвинулась, и он сел с ней рядом, облокотившись о стену. На мгновение — снова тишина.

— Хочешь чай? — спросила она.

— Только если со мной попьёшь.

Она встала. И он тут же потянулся к её запястью — не сильно, аккуратно. Коснулся кожи, где раньше были ожоги.

— Больно ещё?

— Иногда, — честно ответила она.

Он отпустил. Молча.

Через несколько минут они сидели на полу, у стены, с двумя кружками — дешёвый пакетик, сахар, чуть молока. Но он пил так, будто это был лучший чай в его жизни.

— Ариша, — вдруг сказал он, чуть наклонившись к ней. — А почему ты мне доверяешь?

Она посмотрела на него. Её губы чуть дрогнули, будто она не знала, стоит ли говорить вслух. Но потом просто сказала:

— Потому что в тебе есть то, чего никто не видит. Я это почувствовала сразу. Даже когда ты был жесток, когда игнорировал меня. Ты не был пустым. Просто... тебе никто не протянул руку.

Он замер. Смотрел на неё так, будто впервые увидел.

— А если я снова всё разрушу?

— Я рядом. Даже если разрушишь. Я соберу.

Он вдруг потянулся вперёд и крепко обнял её. Не как парень — как человек, который больше не может сдерживать боль. Он спрятал лицо у неё на шее и тихо выдохнул:

— Я не хочу тебя терять.

— И не потеряешь, — прошептала она.

Он впервые заплакал. Беззвучно, незаметно, но слёзы капали на её футболку.

И в этот вечер, среди запаха дешёвого чая, боли, страха и желания просто выжить, они оба поняли — они уже не одни.