Кукловод

Под тяжелой бархатной повязкой ничего не видно, но Эрика точно знает — девочки смотрят на нее со всех сторон. Пялятся неживыми глазами и завидуют, потому что у них не было и шанса оказаться на ее месте. Кафельный пол подвала холодит ладони, коленями упираться в него больно и потом на тонкой светлой коже наверняка появятся синяки. А может, ссадины, если Уильям не будет аккуратен. Но он будет, правда? С ней он всегда аккуратен.

Проводит ладонью вдоль ее обнаженной спины, обжигает дыханием шею. Эрика чувствует тяжесть его тела и короткие, нетерпеливые прикосновения. Сегодня он пообещал ей нечто особенное. Тебе стоило бы испугаться, а не покорно ждать своей участи. Глупый голос ничего не понимает. Эрика счастлива стоять перед ним обнаженной, ей нравится легкое чувство опасности — сквозь повязку не пробивается даже яркий свет потолочных ламп, и она понятия не имеет, что делает Уильям. Лишь прислушивается к его тяжелому дыханию и шороху одежды.

Когда он отстраняется, она разочарованно стонет и скребет ногтями по кафелю. Нечто особенное — это уж точно не оставить ее посреди выставочного зала на растерзание застывшим по углам девочкам. Что он там делает? Кожа покрывается мурашками от холода, низ живота сводит от возбуждения — странного, неправильного. Уильям может делать с ней что угодно, даже убить, если захочет. Только никогда он так не поступит. Он же любит ее, она сама видела. И Эрика уже несколько месяцев как играет по правилам: она его послушная, идеальная кукла.

Кукла, которая навсегда останется в его огромном доме на окраине. Губы невольно изгибаются в улыбке. Особенная! Хоть в чем-то она — не просто Эрика Торндайк из какой-то дыры. Здесь она принцесса. Настоящая королева. Богиня, как говорит иногда Уильям.

Его шаги эхом отдаются в просторном выставочном зале, он спешно ходит туда сюда и шуршит картоном. Притащил коробки из мастерской? Возбуждение сменяется коротким импульсом страха, по всему телу проходит холодок. Щелчок зажигалки и едва заметный запах гари заставляют Эрику обернуться и попытаться присмотреться к происходящему позади сквозь повязку. Бесполезно, перед глазами лишь чернота мягкого бархата.

— Не любопытничай, милая, — усмехается Уильям и, взяв пальцами за подбородок, разворачивает ее обратно. — Ты же знаешь, я не люблю, когда ты подглядываешь.

И в голосе его слышна еле уловимая угроза — в том, как он выделяет «не люблю» и фыркает, едва закончив предложение. Будь умницей, Эрика, не зли его, пока он в благосклонном настроении. Ты же не хочешь обратить его любовь против себя? Нет, вовсе не хочет, а потому нетерпеливо ерзает коленями по полу, но больше не поворачивается.

Уильям оставляет короткие влажные поцелуи чуть выше поясницы, поднимается вдоль позвоночника до лопаток и оставляет болезненный засос на шее. Сколько следов любви скрывается на ее теле? Десятки красно-лиловых засосов, несколько царапин и пожелтевшие уже синяки на запястьях. И Эрика с удовольствием подставляется под новые ласки, склоняя голову и прогибаясь в спине. Колючий свитер Уильяма неприятно царапает кожу.

Пусть снимет его уже, она заслуживает прикоснуться к нему как положено. Но Уильям не читает мысли и снова отстраняется, словно дразнит. Она же вела себя правильно, она заслужила пряник — не кнут. Нечто особенное. Эрика понимает, что это значит, едва на ее спину падают первые капли горячего воска — обжигают кожу по-настоящему, растекаются и застывают в самых причудливых формах. С губ один за другим срываются полустоны-полувздохи, хочется впиться ногтями во что-то мягкое, лишь бы заглушить боль от ожогов, а под пальцами лишь жесткий и холодный кафель.

Эрика — нечто большее, чем просто девочка, и воск для нее Уильям выбрал другой. Она чувствует, как он проводит пальцами по застывшим уже каплям, нежно обводит их по кругу и покрывает кожу поцелуями. Извиняется. На самом деле ему вовсе не хочется делать ей больно — так он выражает свою любовь, и Эрика уяснила это уже давно. Ее хрупкое тело подрагивает от помноженной на возбуждение боли, она покусывает нижнюю губу и даже не думает сдаваться.

В отличие от девочек, кричать она не будет. Нет, ни за что. Уильям позади шуршит одеждой и снова щелкает зажигалкой. Как он это делает? Склоняется над ней и прикасается так откровенно, лаская рукой между ног, но ни на мгновение не забывает о воске. Короткие вспышки боли прошивают то поясницу, то бедра, а несколько восковых капель Эрика чувствует даже на плечах — там, где совсем недавно Уильям целовал ее.

— Больно, — шепчет она, и вслед за словом с губ срывается постыдный, предательский стон. Такая боль ей даже нравится — пусть он поиграет с ней еще немного, пока им обоим не надоест.

— Потерпи, Эрика. — Уильям прижимается к ней всем телом, и никакого колючего свитера на нем уже нет. Нет ничего, кроме его обнаженной горячей кожи и низкого, бархатистого голоса.

Она запуталась и не знает, куда ей деваться — прикрыть рот, чтобы не скулить и не стонать, или посильнее прогнуться в спине и дать Уильяму больше пространства. Вместо этого Эрика лишь шире расставляет ноги и опускается на локти, не в силах больше держаться. Захочет ли он покрыть воском все ее тело? Или они просто играют? Ты сошла с ума, Эрика. Да, пожалуй, она сошла с ума, потому с откровенным удовольствием просит большего, стоит Уильяму проникнуть в нее пальцами.

Пожалуйста, еще. Но движения его нарочито медленные и спокойные, будто сам он не на пределе. Эрика слышит его сбитое, тяжелое дыхание и чувствует, насколько ему хочется коснуться ее иначе. Возбуждение не так-то просто спрятать, сбросив всю одежду. Почему нельзя сорвать повязку и обернуться, взглянуть на его искаженное желанием лицо? Длинные волосы наверняка липнут ко лбу, а глаза — его удивительные желтые глаза — горят, как два раскаленных солнца посреди небосклона. В прошлый раз Уильям разрешил ей смотреть.

На этот же раз он с силой нажимает ей на спину и заполняет ее одним резким толчком. Кажется, будто его руки повсюду — вот он поглаживает ее бедра, а вот скользит по спине, смещает ладони к груди и до боли ее сжимает, прежде чем вновь стиснуть бедра в широких ладонях. Она задохнется: от удовольствия, от едва ощутимой боли внизу живота или от восторга.

Девочки уже изошлись слюной от зависти. Перед глазами Эрики вспыхивают и гаснут звезды, она двигает бедрами навстречу Уильяму, и отчетливо представляет: все эти несчастные девушки, какие не смогли достичь совершенства в его глазах, обречены наблюдать за ними. Может быть, из неживых глаз текут восковые слезы, когда они чувствуют — в отличие от них, Эрика правильная. Идеальная. И Уильям не отпустит ее, ни за что не отдаст на растерзание инструментам в мастерской.

На ее горле будут лишь следы от его жадных прикосновений, от поцелуев, но никогда — от ножа. Словно в подтверждение ее слов, Уильям коротко стонет ей на ухо и запускает пальцы в волосы — перебирает их осторожно и мягко, лишь изредка тянет на себя в такт медленным, размеренным толчкам.

Уильям умеет быть страстным, когда хочет. И Эрика отдается его сильным рукам и горячим губам. Пусть делает что хочет. Звучно стонет на выдохе, прикрыв глаза, и дрожит всем телом — повязка из черного бархата будто исчезает на мгновение, уступив место ослепительной белой вспышке. Колени подкашиваются, и больше всего Эрике хочется безвольной куклой свалиться на пол и расслабиться. Но он ни за что не отпустит ее так запросто.

— Тебе не стыдно вести себя так развязно, милая? — голос Уильяма звучит словно из-под толщи воды, но Эрика с легкостью улавливает легкие нотки недовольства. Что она сделала не так? Она ведь показала ему всю свою любовь. — Ты же богиня, а не шлюха.

И он тянет ее за волосы на себя, заставляет снова встать на четвереньки и выпрямить спину. Движения его теперь быстрые, грубые — лишенные четкого ритма, они с легкостью выбивают Эрику из колеи. Низ живота горит, будто и внутри нее чудом оказался горячий воск, но на этот раз она не издает ни звука. Плотно смыкает губы и лишь дышит — тяжело, часто.

Она молодец и будет вести себя как положено. Уильям прав, она — богиня, а ни одно божество не станет прогибаться и молить человека о большем. Только и он для нее вовсе не человек. Уильям — кукловод и дергает за ниточки каждый день, вынуждая Эрику танцевать и изгибаться в такт одному ему известному ритму. Смотреть на него полными восхищения голубыми глазами, ползать перед ним на коленях или стонать под ним от удовольствия. Разве не этого он хотел?

Когда он толкается в нее в последний раз, кончая внутрь, она послушно помалкивает. Не дергается даже.

— Тебе не понравилось? — тихо произносит Эрика спустя десять минут, сорвав плотную повязку с глаз.

В подвале светло, приходится проморгаться, дать зрению привыкнуть к освещению, но Уильяма она видит отчетливо: волосы и впрямь прилипли к вспотевшему лбу, но глаза не горят. Он сидит в кресле, выглядит при этом утомленным, но все-таки улыбается ей. Не очень-то довольно.

— А тебе, милая?

Вопрос с подвохом, тут и думать нечего. Она тянется за брошенным на пол платьем и стыдливо прикрывается, хотя Уильям видел ее без одежды раз десять, не меньше. Ходил с ней в душ, укладывал ее спать, заботливо стягивая платье и надевая на нее пижаму. От прежней раскрепощенности не осталось и следа.

Эрика Торндайк — главная заноза старшей школы, предпочитавшая трахаться в подсобке или на заднем сиденье старой машины капитана футбольной команды, посмеялась бы над ней. Но какая разница, если она все равно мертва? Теперь есть только она. Богиня, не шлюха.

— Мне нравится быть с тобой рядом. — А вот Эрика улыбается тепло и искренне, смотрит на Уильяма именно так, как он больше всего любит — с восторгом, снизу вверх. — Что бы ты ни делал.

Несколько мгновений она оба молчат, а девочки смотрят на них с осуждением. Того и гляди сойдут с небольших подиумов и обступят Эрику со всех сторон, схватят и унесут в самую глубину мастерской. Уильям никогда ее не тронет, но они — они могут запросто. Это всего лишь фигуры, Эрика. Жертвы убийцы, с которым ты связалась. Пусть голос помолчит хоть немного, пожалуйста.

— Иди ко мне. — Уильям хлопает себя ладонью по колену и сверкает желтыми глазами. — Я знал, что ты не разочаруешь меня, Эрика.

Но когда она садится к нему на колени и обхватывает руками за шею, кривая улыбка сменяется недовольством. Уильям прижимает ее к себе, утыкается носом во взмокшие после секса волосы, но не говорит больше ни слова. Что творится у него в голове? Остается лишь надеяться, что она прошла проверку — еще одну из десятков, сотен и тысяч.

Эрика очень хочет остаться для Уильяма лучшей куклой. Единственной живой.