Кукловод

У Эрики мягкие и теплые губы, именно такие, какими он их запомнил. Острые плечи и выступающие ключицы. Бледная кожа и темнеющие на небольшой груди ореолы сосков. Густые вьющиеся волосы, спадающие на спину и блестящие в отблесках лунного света глаза. Тень от оконных решеток падает ей на лицо, но не делает его богиню хуже ни на йоту.

Уильям с осторожностью пропускает между пальцами прядь ее темных волос и прикладывает к губам. От Эрики больше не пахнет сладковатым парфюмом, она насквозь пропиталась запахом парафина и сырости, стоящем в доме, зато сквозь эту поганую смесь пробивается ее настоящий аромат — солоноватый запах кожи и будто бы полевых цветов. Быть может, они цветут глубоко у нее в душе. Там, куда ему пока не дано пробраться.

— Ты сегодня задумчивый, — говорит она полушепотом и расслабленно откидывается на гору подушек на широкой кровати. — И только смотришь.

Разве он достоин касаться ее? Ее, а не каких-то жалких копией вроде девочек из подвала. Стоит только протянуть к Эрике руки, подмять под себя ее хрупкое тело, как равновесие нарушится и что-нибудь обязательно пойдет не по плану. На самом деле Уильям опасается, что однажды попробует ее на вкус и поймет, что она вовсе не такая, какой он представлял ее все эти годы. Что в ней тоже что-нибудь не так, и тогда Эрика займет свое место в подвальной галерее.

Он едва заметно вздрагивает, крепче стиснув прядь волос в ладони. Нет, до этого никогда не дойдет. Ему ли не знать, что чудесная Эрика идеальна? И Уильям склоняется над ней, крепко целует в губы вместо ответа. В последние недели она стала такой послушной и податливой, что сопротивляться уже невозможно. Хочется касаться ее каждый день, каждый час. Наслаждаться яркостью ее глаз и мелодичными переливами голоса, ее стройным телом и мягкими прикосновениями. Теперь, спустя столько лет, Эрика наконец-то принадлежит ему одному, и никто не посмеет ее у него отобрать.

А если кто и попытается, ничего не выйдет. Разорвав поцелуй и приподнявшись на локтях, Уильям заглядывает в ее затянутые туманом доверия и желания глаза. Эрика и сама никуда не уйдет. Чем больше времени они проводят вместе, тем правильнее становится ее взгляд — она давно уже смотрит на Уильяма с любовью и благодарностью. Ушла злость, растворились в синеве глаз недоверие и отчаяние. Наконец она поняла, насколько он самом деле любит ее. Дорожит ею.

И дело вовсе не в подарках. Не в том, что никогда до сегодняшнего дня Уильям не прикасался к ней как голодный до женской ласки мужчина, не смотрел на нее с вожделением подростка, дорвавшегося до журналов с обнаженкой. Он вырос в одном доме с настоящей шлюхой, чего он не видел в женском теле? Чего не знал о таком дерьме, как секс? Но Эрика — это нечто особенное, и ее он желал по-настоящему. Все это время.

Лет с шестнадцати она являлась ему во снах, и далеко не всегда приличных.

— Не только, — говорит он шепотом, прежде чем утянуть Эрику в новый поцелуй.

Податливая, она плавится в его объятиях подобно воску. Обхватывает Уильяма руками за шею, обнимает его ногами за талию и извивается, подставляя тонкую лебединую шею под поцелуи. До чего же ей идут небольшие красные пятна засосов, как красиво смотрятся на ней легкие следы укусов, словно ее шелковистая кожа была создана специально для этого. Для того, чтобы однажды Уильям отметил ее — совсем не так, как глупышек из подвала.

Его метки на Эрике не сотрутся никогда. Дыхание предательски срывается, учащается, а сердце в груди бьется с силой десяти мощнейших насосов — так, будто и кровь гоняет по организму на предельной скорости. Если Уильям не коснется ее прямо сейчас, то определенно сойдет с ума. Мир перед глазами заволакивает пеленой похоти, — чувства, какое он так ненавидел лет с двенадцати, — но какая разница? Он готов заживо сгореть от желания, если Эрика покажет ему свою любовь. Настоящую, а не то жалкое подобие, какое она когда-то изображала, лишь бы вытянуть из него ответы.

Сегодня его богиня помалкивает, только прикрывает глаза от удовольствия и хлопает густыми темными ресницами. И отзывается приглушенным стоном, когда Уильям с силой сжимает ее бедра, запускает пальцы под мягкую ткань длинной юбки и задирает ее едва ли не до талии. Эрика красива в любом наряде — хоть в утонченном платье, хоть в домашней юбке или глупой пижаме. И она принадлежит ему.

Да, принадлежит. Он спускается поцелуями ниже, оставляет ярко-красные засосы под ключицами и грудью, покусывает кожу на животе и коротко целует внутреннюю сторону бедра. Когда Уильям поднимает взгляд и замечает полуприкрытые глаза Эрики, ее подрагивающие ресницы и то, как она прикусывает нижнюю губу, у него окончательно сносит крышу. Именно такой он хотел ее видеть. Именно такой она должна быть.

Идеальная женщина. Богиня, до жути похожая на выполненную по его заказу фарфоровую куклу. А может, восковую. Работать с воском Уильям умеет лучше всего, и за эти несколько месяцев он выплавил из малышки Эрики нечто особенное — идеал, каким она когда-то была. И какой будет теперь.

Ее вкус — смесь сладости и горечи, но Уильям готов наслаждаться им всю ночь напролет, если Эрика продолжит так чувственно извиваться под его прикосновениями, если еще раз пропустит такой мягкий и вместе с тем требовательный стон. Он крепче сжимает ее бедра руками, закидывает ее длинные ноги к себе на плечи и касается ее языком снова и снова. Чувствует, как она запускает пальцы ему в волосы и нетерпеливо стискивает пряди, как сама подталкивает Уильяма пустить в ход зубы. Совсем немного, аккуратно. И лишь на короткое мгновение.

Когда Эрика протяжно стонет и нетерпеливо выгибается, он отрывается от нее и меняет положение — мгновение, и Уильям нависает над ней драконом, задумавшим забрать принцессу себе. Ни один принц ее недостоин. Он довольно облизывается, нарочито медленно проводя языком по губам.

— Хочешь попробовать себя на вкус, милая? — криво ухмыляется Уильям, хоть и знает, что сейчас его маленькая Эрика согласится на все — даже спуститься в мастерскую и застыть для него в самой чудесной позе.

Но она не была бы собой, если бы не умела удивлять. Прежде чем он успевает потянуться и стянуть свитер через голову, Эрика приподнимается на локтях и целует его сама — глубоко и до неприличия развязно. Что творится в ее голове в этот момент? Чего она добивается? Ничего, она просто наконец-то все поняла. И этого объяснения хватает Уильяму, чтобы крепко стиснуть ее в объятиях, утонуть в бесконечной череде поцелуев.

Ее тонкие губы раскраснелись, пальцы надолго запутались в длинных волосах Уильяма, и ему дорогого стоит оторваться на мгновение, выпрямиться и все-таки отбросить в сторону свитер. Тот неприглядной грудой валится к ножкам кровати вместе с остальной одеждой, в том числе и домашней юбкой Эрики. Сколько раз Уильям смотрел на нее? Сколько раз представлял, что скрывается под слоями тонкой ткани? Столько же, сколько говорил себе — нельзя получить главный приз, не разобравшись со всеми препятствиями. Он мог бы взять ее в любой момент, мог бы подчинить себе и насладиться ее телом, но рядом с ее искренним, ничем неприкрытым желанием это всего лишь суррогат. Такой же поганый, некачественный, как остальные девушки.

Все они — не Эрика. А удовольствие от простого, животного секса — вовсе не то же самое, что заставить ее полюбить Уильяма. Сейчас же в ее взгляде столько любви и восхищения, что он готов в них утонуть. И Уильям тонет, добровольно сдавшись на милость разбушевавшегося внутри шторма. Тонет, когда целует ее жарко и яростно. Тонет, когда отчаянно вколачивается в ее хрупкое, идеальное тело с каждым новым толчком. Тонет, когда замечает пляшущие перед глазами искры и слышит ее сдавленные, почти жалостливые стоны.

— Уилл, — своим шепотом Эрика подталкивает его к краю пропасти. Короткими прикосновениями и плавными движениями бедер — сталкивает в пропасть, но сегодня Уильям не против разбиться насмерть. Не против, что она зовет его этим дурацким сокращением от полного имени, так похожим на простое и набившее оскомину «Билл».

Вместо ответа с его губ срывается лишь тяжелый, полный вожделения вздох. Еще немного, еще пара резких и глубоких толчков, один короткий стон его маленькой богини, и мир на мгновение замирает. Стихает шумное дыхание Эрики над ухом, отходит на второй план неприятная липкость покрывшейся испариной кожи, отступает даже неприятный внутренний голос.

Уильям испортил ее. Прикоснулся к ней так, как касались его матери проклятые клиенты — жадно, грубо, пошло. И кровать под ними скрипела ничуть не хуже, даром что под ней никто не прятался. Но он гонит эти мысли в сторону, находит губы Эрики своими и лениво целует ее вновь и вновь, не позволяя сказать ни слова. И пусть она лениво царапает его обнаженную спину отросшими за последнюю неделю ногтями, пусть перебирает его волосы, лишь бы молчала.

Стоит Эрике открыть рот, как она точно все испортит. Его богиня не может быть идеальна во всем.

— Я же лучше девочек из твоего подвала, правда? — все-таки произносит Эрика шепотом, прижимается к нему крепче и едва не касается губами уха.

Впервые за полгода она задала правильный вопрос. И маленькая богиня наверняка сама знает на него ответ: ни одна из девочек в подвале с ней не сравнится, но если бы Уильям мог, он бы заставил ее заткнуться, точно как их. Иногда божеству лучше не отвечать на молитвы своих поклонников.

— Ты идеальна, Эрика. Ты разве еще не поняла? Я довел тебя до идеала.

Восторг в ее глазах стоил каждого дня, когда Уильям перешагивал через себя. Когда издевался над своей чудесной девочкой или запирал ее в тесной клетке в гостиной, когда держал ее на голодном пайке неделями, когда знакомил ее с девочками. Наивная, малышка думала, что под восковыми фигурами не скрывается ничего, кроме его мастерства. Тряслась она тогда неделю, не меньше, а теперь смотрит на Уильяма как на сошедшего с небес господа.

До бога ему очень и очень далеко. Но ему никогда и не хотелось становиться богом. Он — обреченный вечно искать благословения Эрики путник, самый преданный ее поклонник. Единственный достойный быть с ней рядом. Уильям крепче сжимает ее в объятиях.

Плевать, что он ее испортил. Его метки на ее бледном теле — следы настоящей, неугасающей любви. И когда-нибудь они оба это поймут.

— Спасибо, — мурлычет Эрика, прикрывая глаза.

— Спокойной ночи, милая.

Хлопок, и автоматические жалюзи с шумом опускаются вниз, небольшая спальня тонет в непроглядной темноте. Эта ночь и впрямь обещает быть спокойной.