Кукловод

Настоящее.

Сколько прошло времени? Зеленые деревья за окном только-только начали осыпаться, а значит, они не в Олд Милл Крик — даже не рядом, в родном Иллинойсе климат далеко не такой мягкий. Да, когда Эрика собиралась навестить Мелоди, на деревьях еще оставались листья — самые крепкие, но уже пожухлые и оранжевые, а то и почерневшие и засохшие прямо на ветвях. Из окна же этого жуткого дома видны раскидистые ивы, еще зеленые, с редкими вкраплениями бледно-желтого да бескрайнее поле сорняков.

Дни Эрика перестала считать в тот же день, когда заглянула в подвал. И угораздило ее сунуться именно туда — не разбить стекло кухонной двери и проверить, не получится ли выбраться на задний двор; не подергать решетку в спальне, вдруг получилось бы ее выбить. Нет, она спустилась вниз. Туда, где Уильям прячет до дрожи пугающие фигуры девушек. Эрика прикасалась к ним, видела их застывшие в ужасе глаза — как настоящие. Как те глаза, что он однажды прислал ей в подарок.

Для чего ему все это? Кто он такой на самом деле? У этого мужчины нет ничего общего с грязным и растрепанным мальчишкой Биллом, который смотрел на маленькую Эрику как на сошедшую с небес богиню. И пусть в его взгляде сквозит ничем неприкрытое восхищение, пусть он целует ей руки каждое утро и потакает даже самой маленькой прихоти, он — нечто иное. Опасное. Жестокое. Давно слетевшее с катушек. Страшно представить, на что еще он способен, если ему ничего не стоит похитить кого-то и...

Но он же не будет держать ее в заточении вечно? Да, в спальне Эрики удобная кровать с пуховой периной, дорогие шторы красного цвета — о таких она мечтала, когда была совсем еще соплячкой, — она может попросить Уильяма о чем угодно, и он исполнит ее желание. Почти о чем угодно. Никогда Уильям не выпустит ее отсюда и не расскажет, что случилось с девушками, чьи фигуры он расставил в подвале. Он их прикончил? Разделал на части и растворил в кислоте, как показывают в кино? Или попросту сбросил в ближайшее болото и забыл?

С ней Уильям так никогда не поступит. Потому что он любит ее, и мысль эта с каждым днем все сильнее въедается в сознание. Уильям любит ее, заботится о ней, сдувает с нее пылинки. Так к чему рваться на волю? В дыру вроде Лейка, где учатся придурки вроде Патрика и преподают такие же поганцы, как тот же профессор Смит. Он пялился на нее! Уильям никогда не пялится, только улыбается удивительно мягко, поглаживает ее по волосам и шепчет на ухо всякую романтическую дурь. И он раз в десять умнее Патрика, тот ему и в подметки не годится.

Но Патрик исчез, и ты отлично знаешь куда, Эрика. Может, Уильям и не слепил из него восковую фигуру, но он определенно приложил к этому руку. Только страх давно уже отошел на второй план, уступив место смирению. Обреченности. Если за это время — несколько месяцев, а может, уже и полгода — никто не хватился Эрику, не прислал за ней отряд полиции в это захолустье, то и никто и не станет ее искать. Может быть, она улыбается прохожим с объявлений на билбордах и смотрит на них с пакетов молока, но какой в этом смысл? Люди и ее имя-то забудут еще через пару месяцев.

Ее отчислят из колледжа, вычеркнут из памяти и завещания. Разве что родители до последнего не опустят руки, но кто они рядом с Уильямом? Чем чаще Эрика поглядывает на него: высокого и статного, удивительно красивого в тусклом свете торшера в ее спальне, тем отчетливей понимает — от него не нужно убегать. Только он ее и любит. Только с ним она и будет в безопасности, ведь он ее из-под земли достанет, попробуй она сбежать. И тогда уж точно сделает с ней то же самое, что с Кейси Джонсон. Или с Бетти Саммерс — Эрика запомнила это имя, оно ведь не единожды попадалось ей на глаза в той, нормальной, жизни.

Теперь ее жизнь сократилась до одной единственной точки — до Уильяма О'Брайена, сумасшедшего и непредсказуемого. До Уильяма, который сидит по правую руку от нее и с упоением перебирает ее тонкие пальцы. Кожа у него бархатистая, будто он руки кремом каждый день мажет, а на ладонях — шершавая. Эрика блаженно улыбается и сама тянется к Уильяму, обхватывая его за шею. Сегодня от него пахнет не одеколоном, а парафином, а на светлых волосах застыли едва заметные песчинки. Или это частички чего-то?

Эрика качает головой, отбрасывая эти мысли в сторону. Какое ей дело?

— Ты сегодня в хорошем настроении, милая? — Уильям с легкостью поднимает ее на руки.

Ничего ему не говори, просто улыбнись. Чем меньше ты болтаешь, тем сильнее он верит, что ты на его стороне. Но голос в голове ошибается, Эрика действительно на его стороне. Другой стороны здесь попросту нет. Они с Уильямом заперты в огромном доме и даже когда он куда-то уходит, она чувствует его присутствие. За прикрытой дверью спальни, за огромными окнами, на пыльной лестнице, застеленной старым ковром.

— Да, — произносит Эрика и крепче обхватывает его руками, улыбается мечтательно и ярко. Никогда в жизни она так не улыбалась.

— Вот и чудно.

И он гладит ее по волосам, опустив на ноги посреди комнаты.

Здесь тихо, разве что чирикают за окном птицы, но Уильям берет правую руку Эрики в свою, кладет ладонь ей на талию и кружит ее в медленном, осторожном танце. В свете лампы его глаза кажутся едва ли не янтарными, не хватает лишь тонких вытянутых зрачков — был бы один в один питон. Ядовитый белый змей, ворвавшийся в спокойную, пустую жизнь Эрики и превративший ее в ад. А может, наконец показавший ей, что такое настоящая жизнь.

Ей ведь всегда хотелось вырваться из родного города, а потом и из Лейка. Самой не хватило ни ума, ни денег поступить в нормальный колледж, переехать в нормальный город или даже штат, а теперь она живет как королева. В огромном доме, больше похожем на поместье, с антикварной мебелью и побитыми молью коврами. Не хватает только снующей повсюду прислуги. Но у них есть девочки, правда? Если вытащить их из подвала и расставить по дому, получится неплохо. Одна могла бы застыть на кухне, другая — в гостиной, кого-нибудь они оставили бы в коридоре, а кого-то точно стоило бы посадить у ведущего на террасу окна.

Идеальный дом. Идеальная жизнь. И ни капли реальности.

— Почему ты держишь их в подвале? — спрашивает Эрика без надежды на ответ. Уильям из тех людей, что держат скелетов в шкафу и не показывают другим. И свои секреты он скорее унесет в могилу, чем разболтает кому-то еще. Даже ей.

Шаг, другой, третий. Комната расплывается перед глазами, когда Уильям прижимает Эрику к себе покрепче и наклоняется чуть ниже, касаясь губами ее уха. От горячего дыхания по телу пробегает дрожь, и теперь это вовсе не дрожь страха. Уильям — удивительный человек, хотя ей до сих пор хочется задушить его. Подловить спящим и накинуть на лицо подушку, держать, пока он не отключится, пока его дыхание не оборвется.

Но Уильям никогда не засыпает первым. Пока нет.

— Им там самое место, — говорит он спокойно, шагает в сторону и отводит руку, позволяя Эрике проявить себя. Танцевать она толком не умеет, уж точно не классические бальные танцы, и лишь неуклюже крутится вокруг своей оси и льнет обратно к Уильяму. Пусть ведет.

— Их же не видно толком. Разве восковые фигуры не созданы, чтобы ими любоваться?

Но он молчит. Если кем Уильям и любуется, так это ею. Жадно всматривается в ее почти синие в полумраке спальни глаза, прижимает к себе крепче и вдыхает запах ее волос. Эрика выучила его привычки наизусть, и когда-нибудь поймет, куда он таскается каждые несколько дней. На работу? Едва ли. Но откуда-то же берутся у него деньги: на еду, на одежду, на аренду этого огромного дома. На прошлой неделе Эрика потребовала привезти ей платье — точно такое же, какое она носила на выпускном в старшей школе, и он привез.

Платье на девушке в подвале осталось нетронутым. До чего странно она чувствовала себя, стоя напротив так похожей на нее фигуры в том же платье — словно в кривое зеркало смотрелась. В жуткое, отвратительное кривое зеркало.

— Мне неинтересно смотреть на них, Эрика, — шепчет Уильям ей на ухо, остановившись. Так они и застывают посреди комнаты, как два сросшихся друг с другом дерева. — Я могу любоваться тобой.

Видишь? Он предсказуем, ты легко запомнишь все его привычки и выберешься отсюда. Но руки у Уильяма теплые, а губы — горячие, и когда он целует ее непривычно глубоко, прижимая к себе так, будто желает стать с ней одним целым, Эрика думает, что не особенно-то ей и хочется убегать. Разве кто-то любил ее так же сильно? Просто за то, что она — Эрика Торндайк? Не за расстегнутую на несколько пуговиц блузку, не за обтягивающую юбку или заискивающую улыбку. Не за то, что она готова была дать прямо после выпускного. И не за то, что оставалась недоступным трофеем для большинства парней в Лейке.

За блеск ее голубых глаз и черноту чуть вьющихся волос, за аромат ее парфюма — давно забывшийся и ненужный — или за ее дурацкую привычку вздергивать нос по поводу и без. Уильям любит ее именно за это, и его взгляд горит каждый раз, когда он заглядывает ей в глаза. Пусть он немного не в себе, пусть ради этой его любви приходится соблюдать правила, но ведь это любовь.

Это отчаяние, Эрика, и ты об этом знаешь.

— Меня кто-нибудь искал? — произносит она вдруг, оторвавшись от влажных губ Уильяма. И на этот раз он не хмурит брови и не кривит губы, как обычно, а тянет ее на себя и опрокидывает на кровать, прижимая к матрасу всем телом. Глаза его горят, но вовсе не от восторга.

Конечно, обязательно нужно было вывести его из себя, когда он только-только успокоился. Жизнь ничему тебя не учит, дура набитая.

— Ждешь принца на белом коне, который спасет тебя от страшного дракона? — в голосе Уильяма слышится снисхождение, а значит, он старательно скрывает недовольство. Ярость.

Каждый раз, когда Эрика заводит разговор о свободе или о том, что происходит снаружи, он как с цепи срывается. В такие моменты может и сломать что-нибудь, и накричать на нее, и даже руку поднять. Только никогда Уильям не бил ее всерьез. Замахивался, но ударял либо по стене, либо по мебели. Либо по девочкам в подвале.

Уильям никогда не тронет Эрику — королеву и богиню его странной жизни. И этот огромный дом напоминает возведенный в ее честь храм, только вместо алтаря здесь огромный подвал с фигурами похожих на нее девушек. Уильям похищал их, потому что они напоминали ему о ней, так ведь? Она никогда не спрашивала, но уверена, что знает ответ.

— Нет, — а ее голос едва заметно дрожит от страха. Слишком больно Уильям сжимает запястья, слишком мрачно на нее смотрит. — Просто хочу знать, помнит ли обо мне кто-нибудь.

— Я всегда помню о тебе, Эрика. — Он проводит тыльной стороной ладони по щеке, выпустив левое запястье Эрики из стальной хватки. Но черты его лица ни на мгновение не смягчаются. Злость пожирает Уильяма изнутри. — Тебе этого мало?

— Я не...

— Тебе всегда будет мало, правда, милая? — яростно шепчет он и до боли прихватывает мочку уха зубами, как дикое животное. Эрика невольно вскрикивает. — Ты хочешь весь мир?

Да, брось его к моим ногам. Но этого не сможет даже Уильям, пусть хоть десять раз в нее влюбленный.

— Но его не будет, — говорит он громче и совсем другим тоном. Жестким, грубым и недовольным. — Потому что весь твой мир — это я, Эрика.

Поднявшись с кровати и отряхнув старенький — наверняка просто винтажный — пиджак, Уильям перекидывает длинные волосы через плечо и бросает на нее последний взгляд. Все такой же восторженный и светящийся нездоровой любовью, просто темный. Его глаза уже не кажутся ни желтыми, ни янтарными. Где-то в глубине души он и впрямь страшный дракон и может с легкостью перекусить ее пополам, если захочет.

— Спокойной ночи.

Уильям с грохотом захлопывает за собой дверь. Щелчок дверного замка — еще один сигнал, к которому Эрика давно привыкла. Если замок щелкнул, значит, она просидит в одиночестве ближайшие сутки. Посмотрит в окно, почитает какую-нибудь книгу или поспит. Уильям по-настоящему разозлился, раз запер ее здесь, в последний раз такое случалось давненько, как раз когда она залезла в подвал.

Я никогда не разрешал тебе знакомиться с девочками. Эрика и не думала. Да и сегодня планировала совсем другое — ей так хотелось показать ему, что она уже не та строптивая девчонка, какую он притащил сюда несколько месяцев назад. Его Эрика совсем другая, он разве не замечает? Она тяжело выдыхает, уставившись за застывший за окном пейзаж: луна уже взошла над заросшим сорняками полем, и в ее свете это поле травы выглядит зловеще. Интересно, как их дом смотрится со стороны? Похож ли он на поместья из старых фильмов? Растет ли позади него лес?

Ты думаешь не о том, Эрика. Ну и плевать! Ей осточертело думать о том, что кто-нибудь придет за ней и вызволит, как принцессу из башни. Осточертело представлять, как она сбежит сама. Почему она не может просто расслабиться и получать удовольствие?

Потому что он никогда не изменится, пока не сломает тебя. Пока ты не превратишься в жалкую тень самой себя, готовую потакать любой его нездоровой прихоти. Ты для него всего лишь образ, любимая игрушка. И Эрика хватается за слово «любимая», мечтательно прикрывая глаза и представляя, как однажды ее жизнь в этом доме наладится. И тогда не нужен ей будет никакой рыцарь в сверкающих доспехах, не нужен будет глупый побег.

Она просто научит Уильяма доверять ей. И тогда ты его прикончишь. Голос в голове с каждым днем становится все сильнее, и Эрика уже не понимает, чего он от нее хочет — не он ли раньше убеждал ее, что Уильям не так и плох? Что он, пусть по-своему, но любит ее? Да и черт с ним. Зажмурившись и отогнав в сторону непрошеные мысли, Эрика представляет себе завтрашний день.

Она уже научилась вести себя как положено, ее больше не держат в клетке и не требуют от нее невозможного. Осталось просто сказать Уильяму, что она любит его. Даже вместе с его девочками.