Кукловод

Дом Уильяма — огромный лабиринт, где потеряться не сложнее, чем в незнакомом городе. Бесконечные длинные коридоры, множество запертых на ключ комнат и неизменно плотно задернутые шторы. Захочешь выглянуть наружу, позвать на помощь или посмотреть, где находится этот чертов дом, и ничего не выйдет. Хотя пару раз Эрика все-таки видела. Но что толку? Пейзажи вокруг пустынные и самые обычные, такие можно найти где угодно — хоть в Иллинойсе, хоть в Мэне.

— Для тебя открыты все двери, милая, — говорил Уильям, ослепительно улыбаясь. С осторожностью и болезненной нежностью убирал за ухо выбившуюся на лицо прядь ее волос. А в его жутких желтых глазах блестело безумие. Настоящее, какого Эрика не видела никогда. Ни у актеров на большом экране, ни у бездомных и больных, которых мама неизменно называла сумасшедшими, едва завидев в каком-нибудь новостном сюжете. Нет, они были абсолютно нормальными, — им просто не повезло в этой жизни — а вот Уильям... Он был безумен от и до. — Кроме некоторых. Но ты особенная девочка, Эрика, и я уверен — ты уже поняла, что правила нарушать не стоит.

Она быстро выучила, что представляют из себя его правила. Улыбаться из раза в раз, когда ненормальный заходит в ее комнату, — в просторную спальню, посреди которой стоит огромная старомодная кровать с балдахином, а на окнах красуются решетки, — и не возражать. Что бы он ни говорил, лучше просто помалкивать. Иначе спальня превратится в тесную клетку, а какая-никакая еда сменится стальной миской с водой, до которой еще поди дотянись.

Уильям видит в Эрике спустившуюся с небес богиню, но он терпеть не может, когда ему перечат. И даже боги не смеют вставать между ним и поставленной целью. Вот только цель он себе выбрал просто отвратительную, и Эрика больше не собирается ему подыгрывать. Иногда, как сегодня, он уходит из дома. Оставляет двери спальни и ванной открытыми, зато запирает все остальные — она проверяла, несколько раз дергала входную дверь, барабанила по ней кулаками, кричала, но никто не откликнулся.

Это ведь вовсе не тот дом, где он провел детство. Когда-то спокойный, улыбчивый мальчишка с печальными глазами, спустя пятнадцать лет превратился в отвратительное чудовище. Старый дом Ребекки Колетт по Шестой улице — небольшая халупа, со всех сторон окруженная такими же домишками. Уж точно не хоромы на несколько этажей, где без карты не разберешься. Но кое-что Эрика все-таки запомнила. Если свернуть по этому коридору налево, то можно попасть на кухню — может, получится разбить стеклянное окно на двери и... Но на кухонном окне красуются толстые кованые решетки, точно как в спальне.

Так она и останавливается посреди коридора и, прислонившись спиной к стене, медленно сползает вниз. Когда-то самая популярная девчонка в колледже, Снежная Королева, как прозвали ее ребята, сейчас Эрика напоминает тех самых бездомных. Жалкая, слабая, неспособная даже сбежать. Ищут ли ее? Обратились ли родители в полицию? Может, прямо сейчас по городу колесят копы, а с каждого столба или пакета молока на людей смотрит Эрика. Еще свободная, улыбчивая и не подозревающая, чем однажды обернется ее надменность. Прямо как Бетти Саммерс. Плакатами с этой девушкой были обвешаны столбы в Олд Милл Крик, она улыбалась студентам Лейка с полок в магазине.

Почему ты просто не ответила ему? Проснувшийся внутри голос совести давит на нее, насмехается, будто в сумасшествии Уильяма виновата она сама. Ты могла бы обставить все иначе. С чего ты решила ему перечить? Человеку, который нашел тебя спустя шесть лет? Ничего этого не случилось бы, будь ты хоть чуточку умнее. Не считай себя недоступной, непогрешимой сердцеедкой, способной на все. Снежная Королева колледжа, да? Твой титул годился только для тупоголовых футболистов вроде Патрика, который бегал за тобой, свесив язык. Тебе даже копы не поверили. И ты всерьез думаешь, что тебя кто-то ищет?

К горлу подступает ком, а глаза обжигает, только слез уже нет. Эрика выплакала все еще в первые несколько недель. До сих пор помнит, как Уильям склонялся над ней и мягко касался длинными пальцами ее мокрых щек, ловил и смахивал в сторону слезинки. Улыбался и качал головой, будто ничего особенного в этом и не было. Любая на твоем месте радовалась бы, Эрика. Он заботится о тебе. Оберегает тебя. Окружает любовью. Разве не об этом ты мечтала?

Да, она просто не понимает своего счастья. Впервые кто-то заглянул чуть дальше ее симпатичного личика, заметил не только блестящую копну темных волос и длинные ноги. Впервые кто-то захотел не просто трахнуть ее, а... Господи, чушь собачья! Эрика подскакивает на ноги и отвешивает себе такую пощечину, что звенит в ушах. Сумасшествие какое-то. Уильям похитил ее, запер в своем поганом доме и требует в ответ любви, когда она никогда ему ничего не обещала. Что бы он там не думал. Это сейчас он весь такой из себя джентльмен и вытирает ей слезы, рассказывая про правила, а уже завтра опрокинет на кровать и изнасилует, если захочет.

Кто знает, что творится в его больной голове. Сколько ему вообще сейчас лет? Двадцать два? Двадцать три? В таком возрасте уже пора понять, что если женщина сказала «нет», это значит «нет». Ты унизила его, Эрика. Отвергала его подарки, обвиняла черт знает в чем. Он искал тебя, помнишь? Предупреждал, что от него не получится отвязаться так же легко, как от придурка Патрика. Ты же понимала, что он не остановится. Ты же видела, что он тебе подарил. Голос в голове несет откровенную чушь, и Эрика отмахивается от него. У нее просто едет крыша от сидения взаперти, нужно как можно скорее выбираться отсюда.

Обычно Уильям уходит на несколько часов, и где бы он в это время ни ошивался, стоит поторопиться. Может, именно сегодня он забыл закрыть какую-нибудь дверь. Может, где-нибудь нет решеток на окнах или не установлен надежный замок. Эрика мечется по коридорам, дергает одну дверь за другой, спускается на первый этаж и с надеждой подбегает к выходу на задний двор. Ничего. Солнце сверкает сквозь просветы в жалюзи, будто издевается, напоминая, что свобода вот она — только руку протяни. Но ничего не выйдет.

Сколько Эрика ни тянет руки, их всегда перехватывает Уильям. Прижимает к себе, вынуждая прислушиваться к размеренному стуку его сердца, а затем щелкает наручниками. Спасибо, что в последние дни обходится без них. Только потому, что ты хорошо себя ведешь, Эрика. Набедокуришь, и все начнется сначала. Ты разве не заметила, что Уильям бывает жестоким? Он давно уже не забитый мальчишка Билл, которого ты любила. Никого Эрика не любила! Но спорить с самой собой — все равно что расписываться в бессилии.

Уильям — лгун. Ни одна дверь в его доме не открыта. Эрика заперта в огромной коробке, к которой примыкают длинные коридоры, но толку от них никакого. В холле перед входной дверью ни зонтиков, ни обуви, ни даже шариковой ручки. Он спрятал все. Не торчит из стены какой-нибудь гвоздь, не висит нигде ни одной картины. Да черт бы его побрал! Эрика с силой лупит по еще одной двери неподалеку от лестницы и едва не валится вниз, когда та поддается. В нос ударяет запах затхлости, сырости и парафина.

Неужели?.. Сердце пускается в пляс, в голову бьет адреналин, и по лестнице в подвал Эрика скатывается кубарем. Где-то там должно быть окно, и вот на нем может и не быть никакой решетки. Уильям ошибся, и эта ошибка будет стоить ему всего. Свободы, быть может, даже жизни. Ноги ее больше не будет в этом проклятом доме, она при первой же возможности все расскажет копам, а кое-что даже и приукрасит, потому что... Так Эрика и застывает у подножья лестницы, щелкнув выключателем на стене.

Подвал в доме Уильяма такой же огромный, и никакого окна здесь нет. Впереди раскинулась просторная зала: пол выложен плиткой, повсюду лампы и скульптуры. Бесконечные ряды темноволосых девушек, подозрительно похожих на Эрику, в натуральную величину. В пышных бальных платьях, в изысканных вечерних нарядах, в глупых цветастых пижамах, в спортивной форме колледжа и даже в изящном темно-синем платье — в точно таком же, в каком она когда-то пришла на выпускной в старшей школе.

Застывшие в самых разных позах, они блестят неживыми глазами. Сглотнув слюну, Эрика шагает вперед и, словно завороженная, тянется к ближайшей скульптуре. Та чуть выше нее самой, руки ее вытянуты вверх, будто в замысловатом танцевальном па, а на лице застыло выражение ужаса. Кажется, еще мгновение, и девушка оживет. Закричит во все горло и бросится прочь из подвала, на ходу теряя туфли. Между прочим, Эрика когда-то носила похожие — когда нужно было выйти в свет с матерью, например. Господи, да насколько же поехала крыша у Уильяма?

Свет в подвале мигает, и Эрика пятится назад, спотыкается о подставку и валится на пол. Все в порядке. Он еще не вернулся. К черту все эти скульптуры, пусть Уильям хоть музей ее имени откроет, сейчас куда важнее просто выбраться из этого дома. Сбежать отсюда, и никогда больше не вспоминать прошедший месяц. Все это просто дурной сон.

Почему все они смотрят на нее? Она шагает вперед меж скульптурами и кажется, будто девушки провожают ее взглядом. Все до единой. Несколько раз она резко останавливается и оборачивается, только ничего не меняется: скульптуры стоят все в тех же замысловатых позах, и на лицах у них все тот же страх. У некоторых — откровенная боль, будто в попытках создать скульптуру Уильям переломил ее в нескольких местах. Извращенец ненормальный. У кого он их заказывает, интересно?

Нет, не интересно. И все-таки она останавливается, так и не добравшись до дверей в конце помещения. Оборачивается в сторону скульптуры до смерти напуганной девушки в простой домашней пижаме и касается пальцами ее щеки. Влажная. Жирная. Противная.

— Твою мать! — кричит Эрика, а сердце в груди бьется как ненормальное. Восковые фигуры, черт бы его побрал! Больной поставил у себя в подвале десятки восковых фигур, как две капли воды похожих на нее!

А теперь и ее саму к рукам прибрал. Держит у себя, как забавную зверушку, и радуется. Может, планирует прямо с нее что-нибудь слепить — для фотографического сходства, а то у этой, в пижаме, форма носа другая, да и разрез глаз какой-то не такой. Как будто мастер добавлял детали на свой вкус. Зато волосы как настоящие, только жесткие от клея. Шесть лет, Эрика. Он искал тебя шесть лет, и все эти годы довольствовался восковыми фигурами у себя в подвале.

При мысли об этом к горлу подступает тошнота. Довольно! Она бросается вперед бегом, рывком открывает двери и оказывается в жарком, душном и влажном помещении за основным залом. Если не считать нескольких здоровенных бочек, ящиков и бойлера, здесь ничего толком и нет. Ни окна, ни еще одной двери. Длинный металлический стол вроде тех, что стояли в операционных лет двадцать назад, и один простенький стеллаж, заставленный картонными коробками.

И запах парафина здесь куда сильнее, чем в зале. Эрика медленно шагает вдоль стеллажа, но заглянуть в коробки решается не сразу. Может, там лежат инструменты и хоть одним из них она сумеет расковырять замок входной двери, а то и попросту проломить ее. Кивнув самой себе для смелости, она откидывает в сторону крышку первой коробки, но внутри ни молотка, ни гвоздей, ни дрели, ни пилы. Только женская одежда. Брючные костюмы, платья, сарафаны, небольшие сережки-гвоздики на самом дне, даже нижнее белье — что угодно, только не инструменты.

В другой коробке — то же самое, в следующей — куски вонючего парафина. Черт бы тебя побрал, Уильям! В сердцах она роняет одну из коробок на пол, и одежда разлетается вокруг подобно яркому фейерверку. Зря. Не хватало еще, чтобы Уильям понял, что Эрика бродила по дому и видела его уродливый музей. Чего доброго снова достанет наручники и в клетку посадит, а то и что-нибудь похуже. Я ведь говорила, стоит просто прислушаться к нему. Он не желает тебе зла, Эрика. Уильям и впрямь любит тебя, пусть и по-своему, ты разве еще не поняла? Нет, не поняла, и понимать не хочет.

В спешке сгребая одежду обратно в коробку, она замечает в кармане твидового пиджака что-то твердое. Заколка, что ли? Нет, водительские права. С фотографии на пластиковой карточке на Эрику угрюмо поглядывает до боли знакомая девушка. Та самая, с неправильной формой носа и разрезом глаз, но удивительно на нее похожая. Время на мгновение замедляет ход.

Влажный, сырой воздух подвала вдруг становится густым и липким, и Эрика уверена, что еще мгновение, и она задохнется. Не может быть, правда? Она просто додумывает. Но перед глазами проносятся выпуски новостей и статьи на первых полосах газет, фотографии на пакетах молока — девушки пропадают уже давно. Несколько месяцев, а может быть, даже лет. Когда Эрика только окончила старшую школу, пропала ее одноклассница и хорошая подруга Кейси Джонсон. Ее ведь так и не нашли, хотя родители бросили на поиски дочери все средства. Тогда весь их маленький городок на ушах стоял, и не свали Эрика тогда в кампус Лейка, тоже стала бы частью поисковой группы спустя месяц, когда стало ясно, что Кейси и впрямь пропала.

Не хочется думать, что где-то в музее Уильяма найдется и ее старая подруга. Простая и охочая до внимания Кейси Джонсон, с такими же густыми темными волосами и бледной кожей, с дурацкими длинными ногами. Они вместе выступали в школьной группе поддержки, общались несколько лет — Кейси вечно хвостом за ней таскалась. В первые дни Эрика громче всех кричала, что та наверняка просто сбежала из дома с новым парнем — как раз хвасталась по телефону незадолго до исчезновения, что нашла себе кого-то постарше.

Лет на пять, как Уильям, да? Изысканного извращенца с именем и манерами английского лорда, который прячет восковые фигуры, до боли похожие на жертв, у себя в подвале. Ноги у Эрики дрожат и подкашиваются, она едва не валится на пол и держится лишь благодаря тому, что в последний момент хватается за прикрученный к стене стеллаж. Господи, ей нужно как можно скорее сбежать отсюда. Не из дома так из подвала, пока Уильям не вернулся. Если он застанет ее здесь...

Как назло, в дальнем конце зала скрипит дверь и раздаются шаги — стук каблуков дорогих ботинок по плитке. Эрика сглатывает и мечется по небольшой мастерской. Прячется за бойлером, едва не задыхаясь от жары. Дрожит от макушки до пят и дышит, кажется, так громко, что слышно на втором этаже. Сейчас он найдет ее. Вытащит отсюда и прикончит, а потом отдаст фотографии мастеру, чтобы поставить у себя в подвале еще одну восковую фигуру. Может быть, пристроит ее рядом с Кейси по старой памяти.

Уильям не станет тебя убивать, ты же знаешь. Он шел к этому столько лет. Он любит тебя. Ты для него особенная. Не иначе как у нее и впрямь поехала крыша, если она пытается убедить себя в такой откровенной чуши. Особенных девочек не пытаются задушить, не запирают в клетке и не держат у себя дома, как заложниц.

— Я знаю, что ты здесь, милая, — говорит Уильям голосом таким сладким, будто и впрямь не собирается ее убивать. — Выходи.

Нет. Ни за что. Пусть хоть за шкирку вытаскивает ее из-за бойлера, но по доброй воле Эрика не выйдет. Страх сковывает ее движения, от него покрывается ледяной коркой желудок и выступают на лбу мелкие капли пота. Смахнуть бы их, да только страшно и пальцем пошевелить. Уходи, Уильям. Проваливай.

Но он лишь подходит ближе. Находит ее в два счета, опускается перед ней на колени и улыбается — мягко, спокойно. А потом улыбка сползает с его лица, уступая место мрачной решимости. Тонкие черты искажаются, Уильям хватает Эрику за подбородок и резко тянет на себя. Только сейчас она замечает, насколько яркие у него все-таки глаза. Какие странные — пустые, как у выброшенной на берег рыбы. И желтые, как у кота. За спадающими на лицо светлыми волосами их было бы не разглядеть, не блести они в ярком свете потолочной лампы. Он убьет ее. Точно убьет.

— Я бы провел тебе экскурсию, если бы ты попросила, Эрика. — Уильям разочарованно качает головой и поджимает губы, и от его хватки на коже наверняка останутся красные отметины.

— Дверь была открыта, — еле слышно бормочет она. Взгляда не выдерживает, отводит глаза и смотрит только на разбросанные по полу платья.

— И ты решила познакомиться с девочками? — Он склоняется к ней, разворачивает на себя, вынуждая смотреть только на него. Эрика чувствует его горячее дыхание у себя на губах. Пожалуйста, только не убивай. Я сделаю что угодно, только не трогай меня, я не хочу остаться лишь фигурой в твоем подвальном музее. — Ты достойна большего, милая. Ни одна из них, как ни крути, не дотягивала до твоего уровня.

Все тело пробирает дрожь ужаса, хочется вырваться из цепкой хватки Уильяма и рвануть из подвала, но Эрика опасается даже дышать. Послушно кивает и чувствует, как судорожно дергаются уголки ее губ — это она старается улыбнуться, чтобы угодить слетевшему с катушек мучителю. Но он понимает ее превратно.

Улыбается ей в ответ — по настоящему — и склоняется чуть ниже, чтобы запечатлеть на ее губах поцелуй. И сегодня Эрика не отталкивает его в сторону, не дергается и не кричит. Только приоткрывает рот, когда он проводит языком по ее губам и запускает пальцы в волосы. Что угодно, лишь бы выбраться отсюда живой. Разве станет ей хуже от пары поцелуев?

— Вот и молодец, — произносит он добродушно и протягивает ей руку. Эрика кивает, прежде чем подняться на ноги и стряхнуть налипшую пыль со своего длинного платья.

— Я...

— Тише, Эрика. Мы поговорим, когда ты вспомнишь, о чем я просил тебя перед отъездом. Например, запомнить, что ты — моя маленькая богиня, но даже боги ограничены правилами. — Уильям с нежностью прикладывает пальцы к ее губам, но в его глазах плещется злость. Вдоль позвоночника пробегают мурашки. — Я не разрешал тебе знакомиться с девочками без меня.

Уильям хочет как лучше, Эрика. Закрой рот и возвращайся в комнату, пока он не выхватил нож из-за пазухи и не загнал его тебе в живот. Или не придушил тебя, как в прошлый раз. От пробирающей тело крупной дрожи стучат зубы, и улыбка Эрики наверняка выходит натянутой, ненатуральной и уродливой, но на другую она не способна. Кивнув и бросив взгляд на нарочито спокойного, улыбчивого Уильяма, она послушно берет его за руку и шагает прочь из подвала.

Мимо восковых фигур пропавших девушек, на лицах которых навсегда застыл ужас точно такой же, какой поселился в ее душе. Как долго он будет держать ее здесь? И успеют ли ее найти? Далеко не впервые за прошедший месяц Эрике становится по-настоящему страшно за собственную жизнь — сумасшествие Уильяма больше не кажется надуманным. И он вовсе не решил поиздеваться над ней за то, что когда-то она уехала из родного города, так и не дождавшись его. Или за то, что пробралась в подвал без спроса.

У него на уме кое-что похуже.