Противоестественное моление

Хван Хёнджин знал, как пахнет несвобода. Хван Хёнджин знал, как выглядит несвобода. Она имела аромат тела Бана Чана, его вид: волосы, глаза, фигура, и студент влюбился в это, влюбился в образ, что сам создал, и стремился к тому, чтобы банально понравиться, банально запасть в душу и изо всех сил остаться там. Только вот в душе Бана Чана лёд и пламя, там нет ничего хорошего, одни разрозненные острова и вялое кипящее море, которому нет ни конца, ни края. И в этом море нельзя было потонуть, нельзя было его переплыть, нельзя было даже тронуть его хоть как-то пальцем, всё одно — оно ядовито и сделает всё, чтобы человек, рядом находящийся, умер от удушья.

Совсем скоро Хёнджин узнает, что такое самая настоящая свобода, когда жар течёт по венам, а в органах распространяется нетерпение вперемешку с истерикой. Совсем скоро он узнает о том, что бывает с людьми, которые бегут без оглядки, а потом нечаянно поворачиваются и сразу же идут ко дну. Совсем скоро. Совсем.

Чан любил смотреть на то, как Хван лежал перед окном в доме, вдыхая полными лёгкими свежий, чистый воздух, и улыбался, зная, что даже если отойдёт на пару минут уйдёт, жертва не сбежит — не в его характере, да и тело, с которого слезли пятна синяков и порезов, чрезвычайно расслаблялось каждый раз, как только Джин-и ложился. Он просто не успеет собраться с мыслями, подобраться и рвануть к воротам через дверь, чтобы там истошно заорать во всё горло, мол, «помогите, спасите, я был похищен несколько недель назад и до сих пор нахожусь в розыске!» Была, конечно, такая вероятность, но Чан в неё не верил.

Хван Хёнджин слишком податливый, слишком мягкотелый, слишком заботится о себе, чтобы в очередной раз быть избитым или же наконец-таки убитым.

— Ты хочешь сбежать? — закатное солнце катилось на другую сторону планеты, и Хёнджин обернул голову к Крису, что стоял рядом с чашкой чуть тёплого кофе. Нет, вроде не хотел, да и снаряжения для этого особо не было — куда уж там. — Дверь открыта, окно тоже, ты вполне себе можешь встать и уйти.

За каждой попыткой бегства кроется тайное испытание воли: если Хёнджин сбежит, то получит сверх всего, что получал, если же останется и перестанет сопротивляться, то получит капельку чего-то нормального. Например, его снова хорошо накормят, только не так, чтобы он долго блевал, отсиживался на унитазе, а потом, дрожащий и грязный, полз в ванную комнату, чтобы отмыться. Чан до сих пор помнил агонию, эмоции отвращения так и парили в нём клубами дыма, когда он смотрел на искажённое в боли лицо Хёнджина, что никак не мог с собой совладать.

«Пожалуйста, помоги мне».

«Ты думаешь, будто заслуживаешь помощи от меня?»

Эти слова эхом отдавались в ушах Хёнджина, что судорожно дышал и пытался понять, почему же всё это произошло именно с ним. По его логике, если человек любит, то он горы свернёт и сделает всё возможное, чтобы быть рядом с человеком и помогать ему в различных ситуациях, но Крис так не делал. Крис мучил, даже если просто находился рядом, даже если просто касался парня взглядом, и знал, что делал, когда резко стал кормить его на убой. Они больше не занимались сексом, тело стало до банальности не интересно, потому что оно исследовано и изранено вдоль и поперёк, то тут, то там встречались знакомые участки, которые не хотелось даже трогать.

— Тогда подожди здесь, я принесу тебе зелёный чай, — чашка с кофе опустилась на журнальный столик, а сам Чан молчаливой тенью скользнул в сторону кухни.

А Хван почувствовал то, что не должен был ощущать в таком состоянии, в таком настроении, с желанием не отпускать Чана и не уходить от него. Он почувствовал запах свободы — эфемерный, но настоящий, который не имел облика Криса, его привычек и тянущих в бездну глаз. Наконец-то, наконец-то он почувствовал это, потому и поднялся — резко и быстро, — потому и рванул к двери, слыша лишь колотящееся сердце в груди и стук крови в ушах, хватаясь за ручку и поворачивая её. Щелчок, еле слышный, но он уже успел облиться потом, оглянуться, а как только услышал заветный скрип половицы, что предупреждал об опасности, рванул на улицу босяком, в кофте и штанах, зная, что земля сейчас мёрзлая, отвратительная, а изо рта вырываются клубы пара.

В горле застрял крик, солнце окончательно закатилось за горизонт, а Бан Чан почему-то не бежал следом, будто бы и не ведал вовсе, что в помутнении рассудка его птичка улетела, его жертва вырвалась на волю. Хёнджин бежал по тихому дачному посёлку, где не было ни единой живой души, где все почему-то спрятались и не спешили на помощь парню, у которого сейчас от холода разрывались лёгкие, мелкие камни вгрызались в пятки, а ещё он хотел побыстрее добежать до полицейского участка, если он здесь был. Телефона нигде не наблюдалось, все огни давно погасли, и Хван остался один на дороге, полной недружелюбного холодного света ламп уличного освещения и холода, что прожигал до самых маленьких косточек. Каждый шорох потенциально говорил ему «Бан Чан рядом», и, наверно, именно поэтому Хван паниковал и срывался в разные стороны, не зная, куда двигаться.

«К лесу», — подсказало сознание, и Хёнджин рванул к тёмному массиву, что прятал в себе многих заблудших путников и людей, что хотели найти отсюда выход, но находили лишь пристанище после смерти.

Жухлая вмёрзшая в землю листва шуршала под ногами, Хван понял, что кожа покрылась тонкой коркой льда, но не смел себя останавливать, стоило рассчитать силы, чтобы хватило до большого пункта, где хоть кто-то был, и позвать помощь. Он не знал, куда бежал, натыкался на деревья в темноте и молился, чтобы Бан Чан не понял, куда он убежал, где его искать и что же потом с беглецом делать. Снова бить электрошокером? Изнасиловать? А может, вообще убить?

Первые два ещё так сильно не калечили: и то, и то уже было в его нелёгкой жизни.

А последнее означает конец. До одури болезненный, до одури тошнотворный.

«Бог, если ты есть, помоги мне».

Жаль, что бог не поможет.

Впереди показалась дорога, и Хёнджин выбежал на мёрзлый асфальт — камни впились в измученные стопы, он упал на колени, раздирая ноги, слюна вытекла из уголка губы. Дорога — это уже хорошо, и если бы он умел ориентироваться в пространстве, то смог бы понять, что повернул немного не в ту сторону, когда пошёл по мёрзлой обочине, дрожа от холода и страха. Дай человеку волю в заточении — он всё сделает, дабы преодолеть несвободу и вырваться из тисков, охватывающих тело. Но с каждым шагом Хёнджина надежда на то, что он будет спасён, улетучивалась, потому что Крис давно понял, что его подопечный способен сбежать, вот и сейчас неторопливо ехал по дороге, освещая себе путь фарами.

Хван мало что видел: глаза слезились и пытались закрыться, но слышал, что быстро по шоссе ехал автомобиль, один-единственный, и это было одно-единственное спасение, которое только могло иметься. Неужели удача всё же есть у него? Неужели бог всё же не отвернулся и решил, что хоть раз поможет в нелёгкой борьбе за жизнь? Судьба очень любит Хёнджина, очень любит над ним насмехаться и играться настолько жестоко, что он запоминает все злосчастные уроки, молит о пощаде и сознаётся, что такого больше не будет. Только вот будет, потому что наступать на одни и те же грабли несколько раз — банальнейшая привычка, от которой стоит избавляться.

Фары надвигались, не останавливаясь, и Хёнджин не понимал — а почему? Почему водитель никак не собирается останавливаться? Неужели его не видно, неужели машина будет ехать до последнего? И тогда до Хвана дошло одно: действительно, водитель собирается ехать до того момента, пока не столкнётся с живым телом. Вильнул в сторону — и машина подалась туда же, пугая до поседевших на висках волос, что никак будет не закрасить тёмной краской. На секунду Хёнджину показалось, что в лобовом он увидел искажённое лицо Криса, что мчал специально вперёд, но морок пропал: луна скрылась за тучами, в салоне автомобиля же совсем света не было.

— Остановись! — прорезался наконец-то голос, но никто, кроме самого до одури испуганного Хёнджина, не услышал его.

Машина влетела в Хвана, который только и смог, что сгруппироваться и закрыть голову руками, вместе с тем допустив судорожную мысль: «Вот бы не умереть». Хотя смерть лично для него была бы полнейшим и стремительным избавлением от лишних мыслей и чувств, что змеями оплетали глотку и не давали продохнуть.

— Мне конец, — боль прошила всё тело, когда оно подлетело вверх, перелетая через лобовое стекло, через машину и приземляясь на холодный асфальт.

— Тебе пиздец, — со стороны водителя послышался шум, и на грани ослеплённого болью сознания Хёнджин понял, что ему не показалось лицо Кристофера в стекле — он там действительно был.

Чан знал, всеми своими рецепторами чувствовал, что Хёнджин совершит попытку побега; и пускай он спокойно лежал, ничего не трогал и в принципе не делал, Крис знал абсолютно всё. Раз — и всё, всего лишь отвлёкся, всего лишь дал волю на проверку, и больше нет парня, только тёплое место на полу осталось. Перелесок здесь маленький, заблудиться невозможно даже по темноте, почему же Хван брёл так долго — Крис не знал. Но зато сейчас с таким наслаждением, таким ощущением вседозволенности он нёс постанывающее, изломанное тело Хёнджина в багажник, открывал его при помощи ключа и буквально вталкивал в темноту парня, что невольно накатило возбуждение. Свою добычу нужно прятать, никому не показывать, никто не должен знать, есть ли тут кто-либо вообще.

Никто не должен знать.

Хёнджин буквально не чувствовал себя, собственного тела, в особенности когда его вынимали грубо из багажника и несли к двери, чтобы потом со всей силы её открыть и бросить на пол парня, у которого как минимум было сломано ребро. Если не два. Если не больше. Ощущения были такие, будто бы он искупался в лаве, а её ошмётки осели на животе, который так болел, что хотелось выть волком. Хван еле схватился за угол, из последних сил подтянулся, готовый встать и возвыситься над Чаном, но тот сжал кулак и со всей силы ударил прямо в ноющий живот юноши, выбивая не то чтобы стон — скулёж, который чудом не вырвался кровавым потоком изо рта.

— Кто тебе разрешал убегать, а? — с каждым словом удар под дых был сильнее, невыносимее, и если бы в этот момент кто-то, кроме Криса, увидел состояние Хёнджина, то вздрогнул от количества силы и жестокости. — Какого хрена ты вообще вздумал, что сможешь убежать? Ублюдок, уёбок, вот бы ты лучше сдох, а не смел убежать!

Хван больше не смог встать — упал на колени, всё тело скрутило, и изо рта хлынула кровь вперемешку с рвотой, а дальше зрение отключилось, остались лишь ощущения. Вот с него содрали свитер, и в спину впились доски пола, а рука испачкалась в массах, что растеклась лужицей. Грязно, мерзко, отвратительно, но хотя бы не лицом туда вошёл. Открыл глаза — мир закружился, а с него стянули штаны, заставив встать и встряхнуться, хотя тошнота вновь подступила к горлу и захотелось упасть. Зачем он попытался сбежать? Зачем так опрометью нёсся?

Перед смертью не надышишься, а от Бан Чана не убежишь.

Раздался странный щелчок, дыхание Криса на краткое мгновение прекратилось, а через секунду раздался выстрел — дробь вошла в лодыжку, застревая в кости, и Хёнджин закричал от боли на грани своих возможностей. Тело затрясло, слёзы залили глаза, острая боль наполнила его всего — от обвисших сальных волос до простреленной ноги, самых кончиков пальцев, испачканных в крови. Он не чувствовал стопы, видел лишь, как хлестала багровая жидкость, дёргался и понимал, что не может абсолютно ничего сделать. Ему больно даже говорить, а с губы тянулась слюна прямо к полу, чтобы там остаться навсегда.

Он был не готов к абсолютно всему. Он не был готов к смерти.

— Я повторяю ещё раз: кто тебе разрешал убегать, щенок? — отношение к Хвану было ещё хуже, чем к собаке, он знал, что будь домашнее животное у Криса, он бы ни за что никого бы не похищал, не насиловал, не хватал бы сейчас за затылок, поднимая над полом и со всей силы прикладывая о него. Вновь и вновь, вновь и вновь. До хруста костей, до появления крови из носа, до сколотого зуба, до прикушенного языка. — Я не давал тебе разрешения уходить. Повторяй за мной: «Прости меня, Бан Чан, я не хотел от тебя убегать».

Вновь потянули за волосы, заставив сесть и опереться на стену; мурашки покрывали всё тело, на торсе расплывался один огромный синяк, а ногу, как ни подволакивай, было уже не спасти. Мухи боли уже кружили по коже, лезли в кость, заставляли мелко дрожать, а потом и вовсе попытаться сглотнуть огромный ком, что вырос в горле за секунду. Не получилось. Оставалось лишь подавленным взглядом смотреть прямо на озлобленное лицо Криса, что вскинул ружьё вновь и направил прямо на грудь Хёнджина. Выбор был один — он либо говорит, либо замолкает навсегда, третьего не дано. Смерть или существование. Существование или смерть.

Как бы Хван ни мечтал умереть прямо сейчас, на свободе его ждали родные и близкие, которые надеялись найти его живым. Он не знал, что помощь совсем рядом.

Что совсем скоро его найдут.

— Повторяй то, что я сказал, Хёнджин, и тогда отделаешься лёгкими переломами, — опасно взведён курок, пот выступил на лбу, и Хван посмотрел в глаза убийцы настолько моляще, насколько умел — пожалуйста, ненадолго оставьте в живых, и тогда счастье будет всем. — Я жду.

На свободе мать и отец, что ждут за семейным ужином результаты обучения, чтобы похвалить и сказать, каким сын будет хорошим врачом при должном старании, но если вдруг он бросит это дело, то его ни за что не будут журить, ни за что не осудят; Чанбин, вечно суетящийся, дожидающийся, когда за него погладят халат, что должен быть в идеальном состоянии, прогуливающий пары и говорящий преподавателям «простите, не успел скатать лабу у Хёнджина». Они совсем его заждались, они хотят его видеть больше жизни, а сам-то Хван как хочет побыстрее увидеть своих родных и близких! На свободе типично студенческие тусовки с алкоголем, музыкой и странными людьми, что проживают свою лучшую жизнь, клеящиеся девочки и парни, которые порой не прочь развлечься с себе подобными под большим градусом и при огромном желании. Да, все люди всегда ценят что-то, только потеряв. Хёнджин и так ценил свободу, любил её всей своей душой, знал, что ценнее неё у человека нет ничего. Он жил в кошмаре слишком долго, два месяца, он чётко стал считать каждый день, как очухался, царапал ногтями по стене в попытках отобразить, сколько он здесь был, оставить свой малейший отпечаток.

Может, когда-нибудь полиция отыщет его метки и сможет чётко сказать, что именно в этом доме происходило страшное насилие, которому не было конца. Хван никогда в детстве не подвергался избиениям: не конфликтовал ни с кем ни в детском садике, ни в песочнице, ни в начальной школе, на агрессоров внимания не обращал. Если кинут ругательство — значит, сами идиоты, раз не знают, как правильно контактировать с окружающими. Но сам он не идиот, да. Не идиот, что пошёл в общежитие в одиночку. Не идиот, что пересёкся с человеком, которого видел второй раз в жизни. Не идиот, что повернулся к нему спиной. Но где мотив Чана? Неужели просто... подходит под типаж, просто нравится?

Так и есть.

А ещё ему нравится чувствовать превосходство, быть выше всех, быть тем, перед которым в страхе преклоняются. Потому сейчас и держал Хвана на мушке, готовый в любой момент выстрелить, сделать так, чтобы тот умер в страшных мучениях.

— Прости меня, Бан Чан, я не хотел от тебя убегать, — дрожащими губами произнёс Хёнджин и сглотнул. — Т...только не стреляй. Я... люблю тебя. Я люблю тебя, слышишь? Я готов на всё ради тебя. Я готов умереть за тебя.

Это было странно — дрожь, страх объяли тело, нестерпимая боль прожигала, как огнём, а он признавался в любви, отринув все барьеры, отринув ненависть. Но что это за любовь? Это не любовь, но он не понимал этого. Просто остервенело, будто от этого действительно зависела вся его жизнь, повторял «я люблю тебя», пытаясь дышать, но не замечая, что губы стали синеть, а дыхание вызывало одну лишь муку. Светлые чувства нельзя смешивать с грязью. Любовь монстрам и их приспешникам не доступна. А Хёнджин сейчас показательно смешивал себя с грязью, старался как можно сильнее себя запачкать, чтобы потом, ухмыляясь, искренне сказать «я не могу без тебя жить».

Хёнджин слишком давно не видел других людей, живых, не общался с ними, и его привыкание к Чану точно пора было искоренять. Но как? Это сложно.

Раздался выстрел, Хван не успел и глазом моргнуть, как дробь застряла в стене в сантиметре от его уха. Чуть левее — вышибло бы мозг прямо на цветочные обои, и если бы Чан был чуточку человечнее, то не было бы никакого выстрела. Слёзы градом покатились из глаз Хёнджина, но у него даже не было сил их вытереть, даже поднять ослабленную руку. Он смог вымолить себе жизнь, и тут не бога надо благодарить, а Криса, что убрал ружьё, решив почистить его потом, а потом опустился на корточки прямо перед своей жертвой. Пальцем он приподнял подбородок студента, ощутил болезненный жар тела, а потом изо всех сил втянул носом воздух. Как же сладко пахнет чужой страх, как же сладко пахнет ощущение, что совсем скоро человек умрёт.

— Я тебя люблю, поэтому никогда не выстрелю прямо тебе в голову, — произнёс елейным голосом Бан и улыбнулся. — Ты мой самый лучший мальчик. Самый любимый. Самый пылкий и такой несвободный. Ты у меня уже два месяца живёшь, поверь, мои игрушки столько не живут. Они умирают на второй неделе пребывания.

— В чём же я такой особенный? — спросил Хёнджин, преодолевая боль во всём теле, но понял, что надолго его не хватит — сознание уже посылало сигнал SOS и ожидало, что в любой момент воспалённые глаза закроются.

— Ты испытывал страх, когда впервые меня увидел, ты знал, что я опасен сам по себе, — проговорил Крис и слегка хлопнул парня по щеке. — Не смей терять сознание. Я разговариваю сейчас с тобой. На беседу с богом отправишься чуть позже. Никто этого не чувствует. Ты — единственный в своём роде. Даже твой дружок хотел со мной поговорить, поверь, он был хорошей целью, но я передумал, потому что увидел тебя. Ты преисполнен света, сияния. А твой друг им не пышет. Он другой.

— Какой?

— Слишком тёмный.

Тело резко вздёрнули вверх, повели за собой, и пускай Хёнджин просил себя отпустить, пускай молил о пощаде как будто бы автоматически, он знал, что Чан не остановится. Гостиная с её уютным диваном мелькнула перед глазами, парня бросили на пол и оставили задыхаться от новой порции острой боли, от тошноты, от стоящей комом в горле рвоты. Под диваном что-то лежало, это что-то позвякивало, и совсем скоро Крис показал цепь, которой собирался избить Хвана до обморочного состояния. Если он сам не может упасть в обморок, ему помогут забыться, помогут не воспринимать эту вселенную, этот дом, человека, что рядом, потому что Бан Чан знает — выздоровление происходит во сне.

А ещё ему надо будет отмывать стену и доставать из гепрока дробь.

— Это цепь, и она очень хочет познакомиться с тобой, — проговорил Крис и улыбнулся, а потом увидел уродливые пятна крови и на диване. Сразу же лицо изменилось, исказилось, и мужчина чудом не схватился за голову, начиная стонать. Диван! Чёрт, диван! — Как же я, блядь, ненавижу, когда пачкают белую мебель. Я тебя заставлю её оттирать языком сразу после того, как ты очнёшься.

— Пожалуйста, — кровь стекала из разбитой губы до сих пор, капала на диван и на пол, слёзы так и не остановились, — не надо меня убивать...

— Сдохни, уёбок, — и с первым ударом цепи, с первым пронзительным криком зазвучали сирены, которые быстро подъезжали к дому Бана Кристофера Чана. Спасение близко, Хван Хёнджин. Просто дождись его.