Противоестественное моление

Утреннюю почту Бан Чан забирал рано, буквально только что её доставили — и вот уже газеты в руке, а совсем скоро — в развёрнутом виде на столе, чтобы вглядываться в каждую букву, в каждое слово, пока пленник не проснулся и не настала пора его кормить. Крис был ранней пташкой: высыпался за пару часов, вставал с рассветом, а потом заваривал себе кофе и подолгу смотрел в окно, разглядывая людей, таких разных и в то же время одинаковых. Неважно, как ты выглядишь, внутри у тебя всё идентично с человеком рядом, только больные всякими заразами отличаются, у них порченные тела и такие же порченные внутренности, не нежные, а грубые, не красивые, а обезображенные. Работая в больнице, Чан навидался всякого, казалось, эти тошнотворные испарения от людских больных организмов так наполнили его, что он сам раздулся, как шар, и знал только несколько слов: «Кромсать, рубить, убивать».

Когда он впервые в своей жизни избил труп в морге только потому, что водянистые карие глаза смотрели на него с укоризной, его отправили ко врачу, пускай до этого ещё в университете были предпосылки. На практике он единственный даже с интересом рассматривал гнилые тела, задавал вопросы, даже ел после этого с бурным аппетитом, пока несчастные девушки зеленели и готовы были душу богу отдать, лишь бы Бан Кристофер Чан перестал вести себя так странно. А для него это было нормально — отсутствие эмпатии здорово компенсировалось воистину медвежьей силой, позволяющей заваливать жертв намного больше себя. Хотя в случае с Хёнджином всё было намного легче: он был в алкогольном опьянении и достаточно быстро отрубился, чтобы потом не мешать похитителю засовывать тело в багажник.

О да, Бан Чан помнил эти миги безграничной радости: Хван полностью поместился в багажник, его лёгкие волосы не были встрёпаны даже случайным ветерком, а прохожих в то время на той улице не было совсем, потому и счастье лилось бесконечным потоком, потому и хотелось весь мир к себе на колени посадить. Он молодец, умница, хороший мальчик, что вновь почесал своё эго, а теперь может наслаждаться плодами собственного труда и глядеть на слабого Хёнджина, который будто бы потерял свою волю.

— Ты меня притягиваешь, — сказал Чан своей жертве, что бегала суженными зрачками по его лицу и надеялась там найти хоть что-то человеческое. — Получается... Ты у меня уже полтора месяца. Так много, чтобы привыкнуть к тебе, и так мало, чтобы насытиться.

— Почему же именно я?

Он всегда задавал данный вопрос, буквально всегда и при любом удобном случае, ведь его сознание до сих пор не понимало, что же случилось и как так получилось. А всё потому, что Крис выбрал, выбрал его из всех присутствующих на той вечеринке, ибо понравился, пришёлся по вкусу и буквально должен был принадлежать ему, а ней той девчонке, что скакала на его члене и делала всё, чтобы его удовлетворить. Бан знал — не от этого парень может бурно кончить, он же видел сам, когда насиловал, что творилось с Хваном, как он извивался, как его глаза просили большего, чтобы сперма заполнила всё тело, потому что его пленнику нравилась такая грубость.

Каждый грёбаный раз входя в комнату, он видел стояк Хёнджина, который хотелось тронуть пальцами, который хотелось надрачивать, который хотелось взять в рот, ведь такой красивый член ещё надо было поискать. Он, кажется, любил всё его тело, хотел поглотить всю душу целиком и не очень-то обращал внимание на то, что парень чем-то недоволен, доволен ли сам, и если отметка «охуеть как отлично» находилась ниже плинтуса, то он просто брал и не отдавал обратно, трахал самозабвенно и так, что у Хвана сводило колени и на них же оставались красные следы. Чан тогда долго рассматривал измученное тело и приходил к одному-единственному выводу: ему чертовски нравилось, когда, будучи в плохом настроении, он брал Хёнджина.

— Пойдём с тобой посидим в гостиной, — Хван вздрогнул и открыл глаза — он снова простудился, потому много спал, ел, но мало двигался, и очень надеялся, что скоро выздоровеет. Хотя с отсутствием тяги жить и нормальной еды далеко не уедешь, приедешь лишь в небольшой парк, где и помрёшь, лёжа на скамеечке. — У меня сегодня хорошее настроение, и я хочу, чтобы ты просто мне подчинился.

— Я и так тебе подчинён, — руки потянулись к ладони Чана, но резко остановились — то, что творил Хёнджин, было за гранью его же понимания. — Чего ты ещё добиваешься? Секса? Так бери.

— Так не интересно, — проговорил, цокая языком, Крис, а потом улыбнулся. — Однажды ты будешь умолять меня себя трахнуть, и тогда меня будет не остановить.

— Только в твоих фантазиях.

Так смешно — такой забавный молодой человек, такой он наивный и ни во что не верящий, не знающий, что совсем скоро поймает зависимость, такую, что не захочется жить без этого человека, что захочется выйти в окно, лишь бы не чувствовать оглушающей тишины внутри. Сейчас крыло Бан Чана, он хотел смотреть лишь на Хёнджина, трогать лишь его, а ещё наблюдать за тем, как он от него скрывается и всеми силами показывает, что ничего не хочет, ничего не ждёт и от него тоже ждать нечего. Смешно. Забавно.

Сколько же ещё раз ассоциация со смехом промелькнёт в покорёженном сознании?

— Давай лечиться, — Чан с детства знал, что все болезни — от немытых рук, потому что мать постоянно тёрла мылом ладони до скрипа, до появления ран и внезапных приступов смеха, которые постоянно тиранили мальчика, ведь были какими-то безумными, неконтролируемыми и очень страшными. Ему снилось много кошмаров, он просыпался с ощущением сжатого в глотке кислорода, а в груди красными буквами светилось слово «опасность», и все эти болезненные ощущения проходили не сразу, а лишь спустя пять минут, когда начинаешь чётко осознавать, что это всё не сон, а сладостная реальность, где опасности такой нет. В реальности огромные жуки не придавят своим брюхом, там не сможет добраться полиция за преступления, что человек не совершал, а страшные женщины в белых платьях и длинными чёрными волосами не вылезут из-под кровати.

У Чана был один страх: смерть, и смерть своя собственная, потому что он не знал, что ждёт его «за гранью», но он не боялся сеять смерть вокруг себя, потому что видел, что случалось с телами, что его окружали. Они гнили, жутко расплывались, текли и воняли, и Крис не хотел бы, чтобы с ним всё было так же, не хотел быть закопанным в землю и изъеденным червями, ведь это отвратительно, мерзко и ужасно, а ему ещё дожить до седых висков хотелось, пускай одному, но зато без извечного страха, что рядом кто-то будет. Эти мысли стали посещать его слишком часто после того, как Хёнджин появился в его доме, и перспектива прыгнуть под поезд ему совершенно не нравилась. Пусть прыгнет кто-нибудь другой.

— Смысл лечения, если всё равно заболею, потому что на мне нет одежды, а еды я не получаю нормальной, — Хёнджин бредил, бредил страшно, его мотало из стороны в сторону, он видел всех своих знакомых рядом, но чётче всего — лицо Криса, склонившееся над ним. — Его нет. Просто добей меня уже.

— Я не считаю, что тебя не надо добивать, — первая ложка горячего, практически обжигающего супа оказалась во рту, и Хван почувствовал на краткое мгновение, что если его не зарежут ножом, то обольют внутренности кипятком.

Страшно было осознавать то, что Хван Хёнджин стал особенным во многих планах: над ним хотелось издеваться, при этом видя реакцию, целовать до окровавленных губ и выворота сердца наружу, только своего, потому что у этого бедного мальчика орган хочется вынуть и засунуть в спирт, чтобы мумифицировать и в конечном счёте получить нечто новое. У Криса было достаточно фантазий насчёт создания особенного человека, в подвале у него уже находились даже определённые части тел, похищенные с кладбищ и моргов, для создания монстра по подобию существа Виктора Франкенштейна, осталось только решить вопрос, чью душу запихнуть в это существо. Ни у кого нет души на продажу, никто не хочет даже просто дать её в обмен на вечное спасение, а брать у кого-то силой — это не в стиле Чана, хотя тут можно даже поспорить.

Он ведь любит всё делать насильно.

И если сидящий внутри демон скажет насильно забрать душу Хвана Хёнджина, Крис это сделает.

— Расскажи немного о себе, — выдал Чан, и его пленник наморщил лоб — с чего бы это рассказывать о себе что-то ещё, когда не надо? Убийца явно обо всём знает, всё давно вынюхал, так зачем? Эти вопросы мучили, Джин даже думал, что в очередной раз от переохлаждения или боли сошёл с ума, но нет, Бан Чан рядом, слишком реальный, а ещё до безумия пахнущий опасностью, что инстинкт «бей и беги» работает на полную катушку. — Расскажи о родителях, может, о друзьях. Я, — пауза немного затянулась, потому что Чан осознавал, что хотел сказать, а это осознание больно далось, — просто хочу, чтобы тебе было, с кем здесь поговорить.

«Клянусь, лучше бы ты меня изнасиловал, а не пытался пролезть в душу», — с отвращением подумал Хёнджин, с трудом проглатывая суп — ему действительно сейчас было несладко, хотелось кричать от одиночества, но он ни за что не доверится этому человеку. Ни за что не позволит себе выплакаться в его плечо, сказать, как рад, что он у него есть, а потом вместе, смеясь, выпить на кухне по чашечке зелёного чая; кажется, от этого напитка станет ещё хуже, ведь Хван уже достаточно исхудал, стал напоминать скелет, обтянутый кожей, и это только по его скромному мнению. Была бы рядом мама, стала бы откармливать, был бы рядом отец, недовольно что-то пробормотал бы себе под нос и покачал головой. Для них здоровье сына важнее работы и всего остального, что есть на свете, ведь никто по-настоящему людей так не любит, как они — родители, для которых дети всегда остаются детьми, сколько бы им лет ни было.

Хван помнил, как в детстве мама возилась с ним до одного определённого момента, но все те миги запеклись на подкорке: вот она одевала ему носочки, вот ласково целовала в щёку и говорила, что «Джин-и самый лучший мальчик на свете», а вот она отменила свой сон между двумя сменами и поехала сопровождающей на экскурсию с начальной школой. Мама тогда была бледной, синяки пролегли под глазами, но она всё равно держала сына за руку, в поле её зрения находились все доверенные детишки, только потом, по приезде домой, она устало повалилась на диван в гостиной, даже не переодеваясь, и там же заснула. Отец, вернувшийся со смены, поднял жену на руки, унося в спальню, там раздел её, поцеловал в лоб, укрыл одеялом и пошёл к Хёнджину, что сидел на кухне и неумело промывал рис, дабы приготовить его на ужин. Мужчина, знавший, как сильно любил сын своих родителей, погладил его по волосам и похлопал по плечу.

«Нам с мамой очень приятно, что ты заботишься о нас, Хёнджин, что ты стараешься сделать всё так, чтобы мы не сильно уставали, — мальчик зарделся, но продолжил промывать рис и уже с восторгом смотрел на то, как кристально-чистая вода утекала сквозь зёрнышки. — Но ты тоже порой отдыхай от домашних забот. Ты вырастешь славным юношей, я уже вижу, что даже когда я буду в глубокой старости, немощным стариком, ты будешь держать маму на руках и слушать её смех. Пожалуйста, береги в себе человека и человечность, в нашем мире слишком много опасностей, слишком много людей, которые хотят, чтобы ты перестал быть тем, кем ты являешься на самом деле».

«Я люблю вас, мама и папа», — мальчуган тогда особо не понял речь отца, но сейчас Хёнджин в полной мере осознал все слова, даже слёзы из глаз потекли, впитываясь в волосы и подушку.

Хёнджин, чёрт побери, стал любить родителей в плену ещё больше.

— Что ты там себе бормочешь под нос? — проговорил Крис, обратив на себя внимание пленника, что из отчего дома вернулся в прохладную комнату, где произошло не одно насилие над его телом, брошенным, словно кусок мясо, на кровать. Он снова здесь, снова в плену, и снова стало так тоскливо, что захотелось вернуться обратно, в счастливые воспоминания, и промывать рис проточной водой до идеально-чистого состояния. — Любишь маму и папу? А они у тебя тоже врачи, да?

— А как иначе, — голова закружилась, но язык развязался — наверно, сказалось то, что Крис укрыл парня одеялом. Стало так тепло и уютно, что захотелось выдать всю свою подноготную, всё, что изнутри съедало молодого человека и не давало ему продохнуть суровыми холодными ночами. — Я из династии врачей, скажу больше. Почти все родственники — врачи, а если и не врачи, то работают волонтёрами в больницах. Дядя Чо, например, ходит к деткам в хоспис в качестве героя мультсериалов, он занимается косплеем, а его дочка разыгрывает благотворительные концерты — она скрипачка. Не знаю, насколько успешная, я с ней давно не общался, но она каждый раз производит фурор своим появлением...

Хёнджин закашлялся — вспомнил о своих родственниках и внезапно захотел, чтобы и они были рядом, только чтобы рядом они были не именно здесь, в холодной комнате, где человека привязывали к потолку при помощи ошейника и поводка, а в тесной домашней обстановке, где все будут смеяться и забавляться, где не будет насилия и борьбы за право быть личностью. Он хотел увидеть улыбки своих кузин, обнять мать, а ещё похлопать по плечам друзей, которые явно нервничали за него, беспокоились так, что готовы были сквозь землю провалиться, а потом увидеть облегчение в их чертах лиц. Хван был уверен — если он сможет подать хоть сигнал о том, что жив, Чанбину и девочкам станет значительно легче, они поймут, в каком направлении стоит копать, и совсем скоро выйдут на след Бана Чана, который невозможно не заметить. Хотя оставался открытым вопрос, как студенты-медики применят знания дедукции, индукции и всего остального из сборника «Как работать по методу Шерлока Холмса. Под редакцией Джона Уотсона»? Это не их профиль совершенно, потому что добрая часть — хирурги, пока что даже особо ничего не знающие, но уже готовые к любым приятным и неприятным сюрпризам, что преподнесёт им первый поход в морг, первое вскрытие, а потом уже и практика непосредственно в больнице. Хван хотел разделить с друзьями эти моменты, но с отчаянием понимал, что мог этого и не успеть сделать, ведь неизвестно, выберется ли он из этого дома вообще.

— Я хочу спать.

Хёнджин провалялся в забытьи порядка суток, и за это время жар успел спасть, а Чан — достать электрошокер, обуреваемый странными эмоциями. Он хотел сделать Хвану больно, мечтал об этом всем своим сердцем и чёрствой душой, потому что начал чувствовать его — страх, то, чего у него никогда особо не было в отношении своих жертв, и очень уж хотелось, чтобы это неприятное чувство исчезло. А он знал, что это чувство исчезнет, как только первый разряд тока прошибёт пока что по-мальчишески щуплое тело студента.

— Вставай, — Хван был разбужен громким криком и даже не сразу понял, где находится, а потом его грубо скинули на пол, а верёвка натянулась. Раскрыл глаза парень практически сразу, ведь все эти действия, все фразы были подобны холодному душу, вылитому в тот момент, когда он максимально беззащитен и безобиден. Зачем же так делать? — Быстро вставай, я сказал!

На несчастье Хёнджина, у Чана обострилось всё: страх, паранойя, желание сделать как можно больнее, а также сильно тряслись руки и губы, но всего этого парень не заметил, думая, что Крис — беспринципный убийца, которому чужды чувства. Ему они не чужды, он, как и любой другой человек, обладает ими и эмоциями, но ему сложно их показывать, а ещё сложнее распознавать у своих оппонентов. Надо же, не увидел, насколько расширились зрачки Джина, как заплелись его ноги, как затряслись поджилки и захотелось закричать, когда он увидел в руках своего мучителя электрошок, а потом понял, куда его вели.

Крис много рассказывал о пленниках, которые позволяли себе чересчур многое: слишком часто грубили, слишком сильно хотели на свободу, слишком резво пытались убежать, но у них ничего не получалось, и теперь с ними наказание разделит Хёнджин. Тот, что грубит сильнее, что хочет на свободу отчаяннее, что не пытался убежать, но в голове строил многочисленные планы побега. Теперь даже убежать не получится, не получится ослабить ошейник, а Крис уже волоком тащил парня по коридору за шею, не чувствуя, как худые пятки стучали по полу, как он пытался вырваться. Содрав ноги, Хван наконец-то понял, что выжить получится только при полном подчинении, но в глубине мозга что-то всё-таки сопротивлялось.

Хван Хёнджин хотел пока что оставаться собой.

Наручники расцепили и сцепили вновь за небольшой колонной, заставили встать, но это было сделать сложно: всё вокруг заливала кровь из ног, Хёнджин сам еле стоял и даже еле раскрывал глаза, настолько сложно было просто держать тело в вертикальном положении. Да лучше уж пусть его положат на пол и изобьют, но не будут заставлять стоять, мучиться, мучиться и ещё раз мучиться — и так плохо, и так больно, и так невозможно даже глаза разлепить, а прямо напротив стоял Бан Чан с электрошокером и будто бы ждал подходящего времени, дабы ударить током.

— Ты вызываешь у меня страх, — Хёнджин не поверил собственным ушам, когда услышал это, и поднял напряжённый взгляд на своего похитителя, что стоял, нерушимый, словно скала, со следами чего-то непонятного в глазах. — Ты знаешь, что я делаю с тем, что пытается вызвать у меня страх?

— Даже представлять не хочу, — проговорил Хван, облизнув губы, а потом услышал характерный щелчок — это Крис нажал на кнопку, и пускай разряд ещё не коснулся тела, вся кожа скукожилась будто бы специально, будто поджидая удара. — Ты... все твои игрушки, что проживают столько с тобой, сколько я, проходят через это?

— Абсолютно все, — абсолютно все, кто буквально завязывал верёвками и порождал странные чувства, кто пытался бунтовать; и если вторых было много, то первых — всего один, и это Хван Хёнджин, что сейчас мучился и очень хотел, чтобы его отвязали, дали лечь и оставили на пару суток. Всё тело болело из-за болезни — парень не до конца выздоровел — всё дрожало и хотело скукожиться под одеялом. — Но ты особенный.

— Почему же я особенный? — кажется, такой разговор уже был — в бреду, горячке, но Хёнджин точно знал, что уже нечто такое слышал, и да, именно от Криса, что лихорадочным взглядом изучал тело Хвана.

— Потому что я влюбился в тебя.

Хёнджин вздрогнул — не каждый день ему признавались в любви, не каждый день ему говорили о симпатии, а ещё он не поверил, потому что знал, что этому мужчине верить нельзя, ведь он искалечит, убьёт и растерзает тело, чтобы потом в морге мать родная не узнала. Если бы его мама была патологоанатомом, то, понятное дело, ей бы не дали добро на вскрытие, а если бы и дали, она бы не смогла — потерять сына, так ещё копаться в его внутренних органах — это слишком для неё, слишком для её морального состояния, потому что потом следуют похороны и иные заботы, приходящие со смертью. Она, как хирург, знала о многих тонкостях и явно не хотела, чтобы смертью сына занималась она, мать, а не, скажем, дети этого самого сына.

— И эту любовь нужно убить.

Это прозвучало как «тебя надо убить».

Снова раздался щелчок — и ток прошил тело, взбудораживая все мышцы, разрушая всё внутри, и крик сорвался с губ, которые сейчас хотели плотно сжаться. Боль, кругом была одна боль, от неё не спрятаться, ведь как ни рыпнись, кругом одни крики, ругань и глаза Криса, смотрящие будто бы в душу, как в самую масштабную бездну. Хёнджин не смог стерпеть, просто банально упал на колени, раздирая руки и колени, и потерял сознание — и только после этого Чан отступил на шаг, роняя электрошокер и понимая, что подержал бы на пару секунд дольше — и наслаждался бы видом трупа. Но надо ли ему это? Хотел ли он этого?

Нет, нет и ещё раз нет.

Он не хотел пока что убивать Хвана Хёнджина.

— Прости...

* * *

Крис не знал, сколько Хёнджин уже валялся в отключке, возможно, уже очнулся, но он сам сидел уже давно в гостиной, цедя чёрный кофе без сахара и наконец-то впервые за пару дней беря в руки почту. Вот заказные письма, вот счёты на оплату жилья, а вот наконец-таки и газеты: не такие хрустящие и пахнущие, как утром, но была в них своя прелесть. Газеты, конечно, вариант старомодный, но при этом до жути привлекательный.

Только вот почему дыхание спёрло, а у основания шеи появилось ощущение прижатого к коже клинка?

С первой полосы газеты на Бан Чана смотрел Хван Хёнджин. И то, что его искали, что он всё-таки был кому-то нужен, испугало сильнее осознания, что он признался этому парню в любви.