Противоестественное моление

Хёнджин смотрел на мир опухшими и слезящимися глазами, когда пришёл новый день; он кашлял, в горле свербило, а любой издаваемый звук приносил боль и ненависть к Бан Чану, который всё не приходил, которому будто бы до своего пленника, бредящего во сне и зовущего родителей, не было дела. Его нос требовал срочного врачебного вмешательства, очень хотелось есть и пить, а также нормально выспаться, ведь с ограниченным кислородом этого было сделать нереально — ошейник уже который день сжимал горло, он кашлял, понимая, что это явно не из-за сухости, а потом ночами лил слёзы и просил всё изменить в его судьбе, ведь ему стало настолько тяжело жить на этой планете, что он бы с удовольствием променял её на нечто другое. А Криса можно оставить и здесь, на бренной планете под названием Земля, где будут жить одни грешные люди, что совершили преступление, — ему всё равно с его образом жизни, нервами и убийствами осталось недолго, в пределах года, ведь жажда убивать — это болезнь, скоротечный рак, который сделает всё, чтобы человек захлебнулся в собственных рвотных массах и больше не доставлял дискомфорт остальным.

— Пора есть, — Хван даже не отреагировал, потому что решил, что голос Криса — галлюцинация, а их можно игнорировать во избежание каких бы то ни было моральных травм. Только моральных травм и так уже вагон и маленькая тележка, их слишком много для одного юноши, который намеревался просто начать жить, просто бороться за всё: знания, дружбу, любовь. — Хёнджин, я к тебе обращаюсь. Или мне всё вылить тебе на лицо?

Хван представлял из себя ужасное зрелище: отёкшее и распухшее лицо, синяки на щеках и губах, разорванная бровь, и всё это было малой частью его личного портрета. Он из последних сил повернул голову к двери, где действительно стоял Бан Чан, и хрипло задышал, ведь не хотел в данный момент никого видеть, да и перестал будто бы нуждаться в обществе за два дня отсутствия людей рядом; уши заложило ватой, зрение расплылось, и будто бы в следующую секунду Крис уже бил его по щекам и просил очнуться. Но стоило ли, если так не хотелось? Мог ли он рассчитывать на скорую смерть в ближайшее время от избиения и явно последующего удушья?

— Хватит придуриваться, — за грудки резко встряхнули, голова откинулась назад, а Хёнджин подавился слюной и собственной кровью, затёкшей в горло. Надо же, она всё ещё текла, значит, но не просто разбит, а буквально сломан: дышать парень и так им не дышал, и если сейчас он сам или же Бан Чан сделает лишнее движение, Хван рисковал умереть от удушья. — И не после таких ранений выживали. Ты не баба, чтобы умирать из-за одного прикосновения.

— Мне очень больно, — прохрипел Хван и прикрыл глаза, надеясь, что насильник от него отстанет. — Оставь меня, прошу, пожалуйста.

— Чтобы ты снова попытался сбежать? Я не дам этого сделать: убью, выпотрошу, все кишки на шею намотаю, глаза выколю и сердце сожру, — всё это звучало не очень, от этого было неуютно, но пришлось распахнуть глаза, чтобы посмотреть в искажённые странной агонией глаза Чана. Он явно хотел наброситься на парня, как хищник на антилопу, вцепиться клыками в беззащитные плечи, покрытые мурашками, и оторвать огромный кусок мяса, пережёвывая его, а потом проглатывая. — Ты меня понял, Хван Хёнджин? Как за пять недель можно не смириться с тем, что ты пленён?

— Так же, как за пять недель можно не убить меня, — улыбка всё же показалась на губах парня, но дышать из-за этого пришлось ртом в два раза быстрее, а затем и глубже. — Почему ты меня до сих пор не убил?

Действительно, почему? Симпатии к жертве не было никакой, одно сплошное, разливающееся волнами равнодушие, сталкивающееся со странным теснением груди, будто бы специально этот мальчик вызывал такие ощущения и недоумевал, а почему же? Слишком много «почему», слишком много мыслей, что никогда не будут озвучены, и доводов, над которыми посмеются все, даже сам психически нестабильный Бан Чан, который проломил экран телевизора и готов был рвать газеты, что каждое утро неизменно оказывались в его почтовом ящике.

— Потому что я хочу, чтобы ты пожил на Земле ещё немного, — слова Криса заставили напрячься и схватиться за кровавые простыни, а потом и сам насильник заметил, что бельё надо сменить. — Вставай. Сейчас поменяем постельное, а потом что-нибудь придумаем с твоим носом.

Простыню выдернули из-под тела, а наволочку с засаленной, но неплохо пахнущей подушки пришлось вытряхивать самостоятельно, превозмогая боль во всём теле. Честное слово, лучше бы отхлестал ремнём, ударил током по яйцам, но не смотрел донельзя голодными глазами и не пытался всем своим видом показать, что если Хван сейчас упадёт, то Крис сразу же нападёт. Это была его фишка — хватать сзади, цепляясь за худые бёдра, рвать на части кожу, будто бы и так отваливающуюся лоскутами, а потом насиловать, да так быстро, так грозно и тяжело, что Хёнджин иной раз задыхался. Но сейчас насильник был спокоен, будто бы действовал по принципу «возбуждение возбуждением, а бельё сменить нужно», и Хван, трясясь, сглатывая, надеялся, что так и продолжится дальше. Он ведь заслужил хоть капельку спокойствия да?

Совсем маленькую капельку.

— Тебе бы и самому помыться, — Хёнджин будто провалился в забытье, но смог вынырнуть, как только услышал, как Крис обратился к нему, как он коснулся плеч и провёл пальцами по спине, спускаясь к пояснице. — Тебя помыть или всё сделаешь?

Под ошейником чесалось, всё тело было одним тяжёлым мешком, который только и делал, что источал неприятный запах, но на самом деле кожа была чистой, просто из-за прикосновений, поцелуев и всего, что делал Бан Чан, было странное ощущение, что Хван целиком пропах им. Пропах гнилью, грязью, нечистотами, которые скапливались на пальцах, под ногтями убийцы, который вершил правосудие над невинными, забирал их жизни, а потом посмеивался, ведь человек для него — ничто, а сам он — самый настоящий Бог, что спустился на эту грешную землю. Сколько всего таилось в этой осквернённой душе? Сколько должно убийств произойти, прежде чем он остановит свою жажду крови?

— Там в ванной... никого нет? — спросил Хван, вздыхая и чувствуя, что шее стало легче — это Бан Чан снял ошейник и осматривал его изнутри, будто надеялся увидеть там клочки стёртой кожи. Сначала Крис не понял, к чему был сорвавшийся с губ вопрос, а потом рассмеялся так, что Хёнджину резануло ухо, он поморщился и даже тронул горло, но ничего сверхъестественного там не было, лишь слегка содранная кожа и совсем немного крови. Не опасно для жизни — и на том спасибо, хотя бы не свисает клоками, а кровь не течёт дорожками прямо к груди.

— Я всё вынес. Того парня давно уже нашли. Вернее, его тело. Или ты, наоборот, хотел ещё полюбоваться? — от отвращения и злости передёрнуло, но Хван не захотел даже ничего сказать, лишь с помощью рук насильника встал, закинул руку ему на плечо и побрёл к ванной. Он ощущал себя слабым, донельзя слабым, и эта самая слабость никак не уходила даже после сна, а казалось, вновь засасывала и старалась вытрясти по полной программе.

Он даже во время учёбы таковым себя не чувствовал, а казалось, что стоило: нервы, огромная ответственность перед людьми, важная профессия, а учиться было на редкость легко и радостно, пускай преподаватели не щадили, порой зверели и ставили зачёт за зачётом, лаба за лабой, а там уже и до сессии недалеко, жаль только, Хёнджин особо не понимал, что такое сессия. Наверно, что-то наподобие сунына, а может, что-то похлеще. Но когда он выберется отсюда, прибежит в университет, Чанбин же всё расскажет, да? Интересно, взялся ли друг за ум? Или же так и продолжил маяться дурью, несмотря на то, что из-за своей же беспечности пропал лучший друг?

— А теперь вдохни поглубже, Хван Хёнджин.

И сознание, мир завертелся шарманкой вокруг парня, который судорожно задышал, его зрачки сузились от страха, а сам он подавил такой крик, что разбудил бы половину дома, если бы тот был заселён людьми, а не окоченевающими трупами чужого сознания, и все спали. Ванная комната должна быть самым чистым местом в доме, квартире, неважно, потому что это помещение, где люди оголяются, моются, но если всё вокруг бордово-красное, если все поверхности пропахли металлом и солью, считается ли это место чистым? Нет. Особенно когда Хёнджин стоял на пороге, давясь в омерзении и понимая, что не хочет такого же конца, как тот парень, чья кровь явно ещё не отмыта с пола и стен. Что же тут произошло? Почему это место стало так резко напоминать бойню?

— Что ты здесь сделал? — голова закружилась, Хёнджин резко почувствовал себя не в своей тарелке и понял, что быть врачом — не лучшая идея, он не готов к таким зрелищам, не готов резать людей и даже просто их осматривать. Может, есть ещё время передумать и сменить университет? Станет тихим клерком в банке, будет улыбаться и всучивать людям кредиты, а не резать что-то внутри или снаружи них самих? — Почему...

— Очень уж хотелось вспороть ему брюхо, еле удержался, чтобы не вспороть и грудь, — прошептал Бан Чан прямо на ухо своей жертве, что забилась в конвульсиях отвращения. — Ты видел, каким он сначала был, а потом я вспорол ему здесь брюхо, обмотал кишки вокруг шеи и долго не мог налюбоваться. А на улице он оказался в пакете, изнутри он весь красный, и, наверно, полиция уже нашла новое захоронение от Хирурга, а может, они приняли это за склад другого маньяка, кто знает эту полицию. Ты бы сам кто подумал, это был бы Хирург или кто-то ещё? — язык коснулся ушной раковины, скользя по ней, и дрожь отвращения накрыла снова. — Ну же, Хван Хёнджин, поговори со мной. Ты же такой болтливый на самом деле. Знаешь, как забавно слышать каждую ночь, как ты орёшь, прося помощи? Ты не сможешь выбраться отсюда. Никогда.

— Ты — бешеный уёбок, — проговорил сквозь зубы Джин и получил в лицо с такой силой, что отлетел к ванне, хватаясь за её бортики обеими руками, и понял, насколько ослабел за все эти недели, проведённые рядом с маньяком — он не мог даже руки поднять, чтобы дать сдачи, лишь сплюнул кровь из разбитой губы на пол. — Почему тебе это так нравится? Тебе это доставляет сексуальное удовольствие?

— Сексуальное удовольствие доставляешь мне ты, а все остальные — просто игрушки в моих руках, — Крис подошёл к парню и резко стянул с него штаны. — Полезай в ванну. Настала пора развлечений.

— Не надо, — и на выдохе: — пожалуйста.

— Нет, Хван Хёнджин, — зажурчала вода, скользнули на пол одежды, и Бан Чан сам оказался рядом, такой большой, огромный, в маленькой ванне, из которой будто совсем скоро выплеснется вся вода. — А теперь, — Хёнджина грубо взяли за отросшие волосы, посмотрели прямо в глаза своими яростными, и прислонили к паху, в ворох мягких волос, где прятался ещё не вставший член, — взял в рот быстро, пока я не поимел тебя прямо на полу в крови.

И Хёнджину сквозь слёзы и боль в челюсти пришлось подчиниться, взять достаточно глубоко, чтобы головка упиралась прямо в горло, и подавить рвотный рефлекс вместе со звуками, что исходили изо рта вместе со слюной. Он не привык к такому, чтобы насильно и с захватом волос, со своим бывшим он делал всё добровольно и по согласию, только по желанию, а тут просто грубо брали, грубо пользовались, чтобы в конце обязательно был контакт глаз, взглядов, замученного и похотливого, и чтобы головка упиралась прямо в щёку. Бан Чан всегда бурно кончал, со стоном, а потом похлопывал по голове, как собаку, которой нужна ласка, хотя Хёнджин не нуждался в таких знаках внимания, он хотел лишь, чтобы его оставили в покое и больше не трогали. Ноги сводило не от желания, а от страха, дышать было невозможно, а ещё капли слёз разрезали щёки, текли по подбородку и так и кричали: «Не надо, остановись, не надо насиловать в который раз, чтобы выбить нас из глаз». А Крису всё равно, ведь у него перед взором пелена и одно сплошное желание обладать этим слабым телом, что растекалось перед ним, не могущее даже подняться. Забавно, так забавно, что хочется избить его снова, глянуть на ярко-алую кровь и слизать её с губ, чтобы потом тот мучился, стонал от боли и молил о пощаде, а не в очередной раз откидывал голову на подушку и твёрдо говорил, что он сбежит.

Глупый, сбежать не получится, а вот быть изнасилованным вновь — вполне себе.

— Иди сюда, Хёнджин, — хрипло отозвался Крис и понял, что ему не хватило — не кончил, потому что Хван был слишком неактивным, сдержанным, не хотел сосать и даже предпринял попытку укусить, хотя это выдалось плохо. — Учить сосать тебя не буду, а вот трахнуть хочу.

— Пожалуйста, прошу, не надо, — капля пота стекла по шее вниз, и Чан увидел, как зрачки Хёнджина задёргались, задвигались, и как же захотелось, чтобы он вновь стал бояться сильно, стараясь не получать удары и выполнять любую прихоть. Где сейчас этот мальчик? — Умоляю, пожалуйста, оставь меня в покое!

А где же тот мальчик, который решил внезапно открыть свой рот и показать, какой он сильный, раз способен вести словесную перепалку и даже время от времени кусать?

— Ты понимаешь, что за каждую грубость ты должен быть наказан? — в ягодицу упёрся член, и Крис провёл по ней пару раз сверху вниз. Какие мягкие, упругие, будто Хван всё своё свободное время занимался спортом. — Сколько раз ты мне грубил? Вспоминай, щенок, — пощёчина, и Хёнджин закусил губу: несметное количество раз он говорил слова, что первыми приходили в голову, и потом сто раз жалел, потому что получал за свой поганый рот. — Не два и не три раза ты мне грубил, а намного больше. Каждый раз вспоминать бессмысленно, но я припомню тебе всё прямо сейчас.

Палец, обильно смоченный слюной, достаточно жёстко расширил тугое колечко мышц, проталкиваясь вперёд и ловя дрожь Хёнджина, который всеми силами выталкивал всё из себя, чтобы не чувствовать, как им снова стали грубо обладать, будто бы специально. К первому пальцу присоединился второй, и как только Чан достаточно расширил отверстие, член, смазанный смазкой, что парень носил в заднем кармане штанов, будучи рядом с пленниками, скользнул внутрь.

Первое движение, второе, третье — и вот Бан Чан, тяжело дыша, вцепился пальцами в бёдра Хёнджина, хватая зубами повреждённую кожу на шее, оставляя засос. Хван не мог даже пошевелиться, всё заболело вновь, лишь прикрыл глаза и понял, что надо сконцентрировать внимание, чтобы отпустить свою боль, но не смог: всё сжималось, всё тянуло и болело, как всегда, и даже лишний раз расслабиться не получилось. Вода намочила кожу, Крис вцепился пальцами в спину Хвана, что дёрнулся и застыл, не зная, что делать дальше, как поступать, чтобы перестать ощущать внутри себя член.

— Почему тебе всё это нравится? — Хёнджин глубоко вздохнул и ощутил, как Крис остановился и посмотрел на него горячим пошлым взглядом, а потом ощутил, как ногти прошлись по пояснице. — За что ты так со мной?

— Ты будто бы единственный, — новое движение, и Хёнджин закрыл глаза, утыкаясь лбом в плечо насильника, а потом понял, что ещё немного — и упадёт назад, на Чана, который будет только рад, если это тёплое, подрагивающее тело завалится на него и слегка придавит. — Так думаешь, будто бы ты единственный, хороший такой, которого единственного можно трахать, но ты на деле не один.

Бан Чан со многими спал: и с женщинами, и с мужчинами, только на детей не засматривался, ибо это уже что-то за гранью дозволенного. Он всегда с жадностью хватался за тело, вцеплялся в волосы, ягодицы, выбивал стоны и просто тупо пользовался, зная, что останется безнаказанным, потому что многим такая грубость нравится, такое заводит, а потом люди бьются в конвульсиях и просят ещё, чтобы их трогали, доводили до исступления, а потом оставляли на холодной промятой постели в лёгкой неге. Ему хотелось порой оставлять тела такими, а через время возвращаться, чувствуя привязанность человека к себе, и нагло насиловать, нагло домогаться, хватаясь за все части тела и вновь руководствуясь грубостью и низменными инстинктами. Отвратительный человек, отвратительное поведение и воспитание.

Отвратительные инстинкты и желания.

— Ты сгниёшь в тюрьме, а потом будешь гореть в аду, — просипел сквозь зубы Хёнджин и ощутил крепкую хватку на шее, улыбаясь и понимая, что из таких объятий смерти ему не выбраться — слишком резкие, слишком крепкие.

— А ты будешь гореть в аду вместе со мной, Хван Хёнджин, — проговорил Крис в губы своему пленнику, в последний раз толкаясь и выходя из него. — Какая же, блядь, у тебя всё же задница. Не у всех такая есть.

А Хёнджин этого не услышал — он уже валялся бессознательным телом на плече мужчины, что гладил его по волосам и мурлыкал себе под нос какую-то песню, которая ассоциировалась у него лишь с пленниками, которых раз за разом он ловил, избивал и насиловал. Что-то тёмное, насильственное звучало в его словах, а «ты не сможешь убежать» с каждым ударом сердца сильнее всасывалось в кровь парня, находящегося без сознания, потому что он действительно не сможет сбежать, лишь вперёд ногами, когда Крис будет тащить его, мёртвого и окровавленного, в плотном мешке для трупов.

Заслуживал ли он этого?

Нет.

Но Бан Чан считал иначе.

* * *

— Ты посмотри, какая красота, — ворох газет опустился на кровать, и Чеён легла рядом с Чанбином, целуя его в губы и заставляя раскрыть глаза. Со находился в подавленном состоянии: его постоянно вызывали на допросы, он чувствовал себя отвратительно, и пускай родители друга, буквально сорвавшиеся и приехавшие, ни в чём его не винили, в голове всё же звучала мысль «я во всём виноват».

На первой полосе газеты, что всунула Бину в руки Чеён, красовалось лицо Хёнджина крупным планом: это всё фотоаппарат Вонён, который девушка самоотверженно отдала полиции, и пускай газета была инициативой студентов, фотографии были буквально вырваны с трудом у стражей правопорядка. Зато рядом вилась вся информация о парне: рост, вес, возраст, одежда, в которой он был на момент пропажи, и каждый причастный надеялся, что таким образом потеряшку быстро найдут, а его похитителя передадут в руки правосудия.

— Не знаю, сколько газет отпечатали, но согласились расположить эту запись, — Чеён ткнула прямо в нос Хвана на фотографии, — абсолютно бесплатно! Сказали, что со студентов ни воны не возьмут, хотя понимают, что раз мы учимся в высшем учебном заведении, тем более на врачей, то деньги у нас точно есть. Я в восхищении, честно. Давно не испытывала такого чувства.

Хороший снимок, хорошая газета, теперь весь город будет знать о том, что пропал некий студент, Хван Хёнджин, а полиция чувствовала, что он действительно стал жертвой Хирурга. Жертвой, которая, видимо, слишком сильно ему понравилась, раз шла уже которая неделя, а надежда на то, что парень ещё жив, теплилась глубоко внутри груди каждого человека, что был знаком с парнем. Хирург пока не наигрался, не до конца распробовал студента, который всячески сопротивлялся, ведь многие говорили, что Хван Хёнджин — борец за собственную жизнь, он по головам пойдёт ради свободы, но всё это было зарыто настолько глубоко в него, что не все не сомневались в его способностях.

«А вот если бы общались с ним чаще — понимали бы, — проговорил как-то в лицо такому человеку Чанбин. — И сразу бы все глупые вопросы отпали».

Он слишком сильно любил своего друга и сделал бы всё, чтобы ему сказали, что Хёнджин найден целым и невредимым, что он никак не пострадал и не нуждается во врачах. Сердце сжималось и у сестёр Ли — младшая чувствовала, что с человеком, который ей так отчаянно понравился, творилось нечто ужасное и неподобающее, что не должны вообще терпеть студенты или мужчины вовсе. Порой ночами, лёжа рядом с Чеён, Черён задавалась вопросом «а если бы похитили кого-то другого, того, кто мне равнодушен?», а потом сама и отвечала: «Мне бы было всё равно». Она влюбилась, банально, да, но из-за этого стремление найти парня возросло вдвое, а сама она прилагала буквально все усилия, чтобы его найти, чтобы помочь полиции.

В сильном женском сердце есть всё, чтобы найти своего возлюбленного.

— Мы всех заебём нашим Хёнджином, будут знать, что его точно надо найти, — и Чанбин уложил голову на припухлое бедро Чеён, вздыхая и обжигая дыханием девичью ногу. — Мы его точно найдём.

— Мы его точно найдём, — тенью повторила за ним Чеён.