Противоестественное моление

Хёнджин задыхался, задыхался от обстоятельств, от того, что с ним происходило, и не видел никакого выхода из ситуации, кроме как подчиниться или же сопротивляться и в конечном итоге умереть, но зато быть свободным. Бан Чан часто лежал рядом с ним, курил, и Хван смотрел на его вздымающуюся грудь, на рыжие крашеные волосы, ловил взгляд — и всё больше удостоверялся в том, что ему очень хотелось вернуть те дни в общежитии, когда он жил вместе с Чанбином, когда одногруппники сыпали пошлыми шутками, а преподаватели говорили: «Вы, как будущие хирурги, должны разбираться в анатомии человека».

И сейчас опытным путём было доказано, что эта самая анатомия не понадобится, когда рядом сопел самый настоящий убийца, а сам Хёнджин практически не дышал, надеясь, что Чан таким образом не проснётся и не даст ему понять, что лучше уж не рождаться. Он ублюдок, он выродок, насильник и убийца, который не знает, когда надо остановиться, который обделён эмпатией и хорошими людскими качествами. Вот кому в голову взбредёт рассказывать так подробно, так радостно об убийствах, которые, по его словам, «скрашивают серые будни оттенками красного»? Только больным людям, которым Бан и являлся: он рассказывал, как убивал всех несчастных юношей, которых перед смертью, в крови и предсмертной агонии, фотографировал, а потом тащил тела, засунутые в длинные мусорные пакеты, к заброшенным домам — там же их и бросал, после оставляя полиции лёгкую подсказку, кем был убийца несчастного.

А это был «Хирург», который с врачебной точностью извлекал из тел определённый орган, и информация об этом была строго секретна: ни у одного молодого человека, найденного в заброшенном доме, не было языка. Известно, что мёртвые не болтают, не расскажут важную для следствия информацию, но Бан Чан суеверно боялся, что на божественном суде эти самые люди, мертвецы, всё расскажут Господу Богу, улыбнутся и будут наблюдать за его низвержением в ад. Да, мужчина виноват, он убийца, но всеми силами пытался себя выгородить, показать, что он избавляет мир от просто-напросто плохих людей, а потом, когда достигнет для себя мистического числа тринадцать, перестанет убивать и сам бросится под поезд — на одного насильника и убийцу в мире станет меньше.

Счастье для Хёнджина заключалось лишь в том, что он был тринадцатым, последним, и если Крис решится его убить, то совсем скоро умрёт и сам. Ведь это цель, это священная миссия, которую он не вправе осквернить, для него эта мистическая составляющая важна, как кислород, как вода, которую можно выпить. И плевать на то, что он не понесёт никакой ответственности, самое важное было то, что он много раз репетировал, как распрощается с жизнью, как сделает это на глазах у многих людей, ведь важен не только сам факт самоубийства, но и наличие ахающих и охающих свидетелей, которые будут гадать, почему же такой красивый и молодой парень решил свести счёты с жизнью. Болезнь? Внезапная потеря родителей? Расставание с девушкой? Нехватка денег?

Всё проще — священный ритуал.

— Ты мне уже надоел, кажется, — Чан уже некоторое время наблюдал за не двигающимся Хваном, что напряжённо всматривался в потолок в поисках чего бы то ни было: отметин, крови, чего-то ещё, но всё, как всегда, стерильно и красиво — не прикопаешься, не залезешь белить его, да если бы и дали такое задание, то Хёнджин не смог бы. Он банально ослаб за всё это время, понял, насколько немощен при этом мужчине, что всегда заваливался без предупреждения, с разными звуками, в его комнату, и либо бил до посинения конечностей, до слёз на глазах и криков «Прекрати!», либо насиловал, зажимая горло и не давая нормально дышать. Третьего не дано — он не умел по-другому, он был научен лишь боли и насилию, знал, как с их помощью дрессировать людей, а потом, дождавшись немой преданности, душить, убивать, уносить из собственного дома, чтобы отвратительный запах смерти не распространялся по помещениям, а потом звонить в полицию и называть чёткий адрес, куда он отнёс тела.

— «Кажется»? — Хёнджин чуть не задохнулся, его зрачки заметались, а потом он похолодел, и не от ветерка, что дул из приоткрытого окна, а от чего-то другого — от первобытного страха перед смертью, которую было не остановить простым «Не надо». Всё равно смерть рано или поздно настигнет каждого, только когда это будет, где и от чьей руки, не знал никто, лишь сама судьба, встречая кого-то на своём пути, уже готового вознестись, говорила «Пора». Либо люди, возомнившие себя чёрт знает кем, лишь забавлялись и втыкали нож в живот, проворачивая его по часовой стрелке, а потом пуская кровь, вынимая его, забавляясь — надо же, кажется, убивать очень весело.

— Я взял себе ещё одного мальчика, и вы с ним очень похожи, и я не знаю, кого из вас выбрать. Но он — молодая кровь, новая, ещё не прирученная, а ты слишком спокойный, слишком скучный, короче, мне не хватает уже того, что ты просто послушный, — как только жертва покорялась, Бан Чану резко становилось скучно, ведь не было того самого соревновательного эффекта с самим собой. Один из пленников, кажется, держался долго — около трёх месяцев, но уже тогда самому Крису надоело, что он не покорялся, кричал и всячески вырывался, что он просто заколол его в приступе ярости, а потом жалел. Можно же было дать ему ещё буквально три дня, и всё бы пошло как по маслу, идеально, но нет, жажда вознеслась над больным воображением, и мужчина тогда долго упаковывал тело, желая в последний раз наглядеться на него, но даже поцеловать холодные уста мысли не возникло.

— Что я должен сделать для того, чтобы не быть убитым? — задал Хёнджин животрепещущий вопрос, ведь он до сих пор лелеял мысли о том, что не умрёт, а чудесным образом выберется из всей этой скверной ситуации с наименьшими потерями. Он готов был буквально на всё, лишь бы выжить, лишь бы обличить насильника и убийцу, который хотел остаться безнаказанным, но знал, что это практически нереально, практически невозможно. Всё равно всё вернётся, и дай бог чтобы не в утроенном варианте, а хотя бы в удвоенном, чтобы примерно знать, что его ждало: расстрел на месте, повешение либо же надругательство одновременно всеми сокамерниками. Первые два варианта смотрятся хорошо, по крайней мере, а последний внушал самый настоящий ужас — нет, ни в коем случае, он не станет подобен собственным жертвам, которые, проигрывая заново ситуацию, в которой их похитили, бежали бы от доброго молодого человека без оглядки.

— Я подумаю, что тебе надо сделать.

С этими словами потянулись дни, словно патока, которую нельзя съесть, и Хёнджин кое-что понял, обратившись в слух: пленник, расположенный очень близко к нему, тоже пытался орать, вырывался, но после парочки ударов явно сразу по лицу затихал и долгими ночами плакал. Чан не любил послушных и чересчур крикливых, и от тех, и от других он предпочитал избавляться, не считать священной жертвой, которая войдёт в тринадцать убитых, но здесь выбор был очевиден, ведь намного проще было стерпеть чересчур покладистую жертву, чем ту, которая оставляет на щеках насильника царапины, дерётся ногами и плюёт прямо в лицо. Джунхан, а именно так звали очередную жертву, вызывал в Крисе множество чувств и эмоций, но в основном — лютое раздражение, потому что никак не успокаивался, показывал зубы и делал всё, чтобы вырваться. Однажды, на его же несчастье, у Джунхана это получилось: он стоял посреди комнаты, вырвав тонкие цепочки из потолка, и не знал, как бы ударить Бан Чана так, чтобы сбежать. Но убийца пришёл внезапно, повалил на пол, скручивая, начиная душить, орать, кричать, и пока ноги не перестали елозить по полу, пока молодой парень, учащийся на врача-терапевта, не перестал хрипеть, Крис не останавливался.

Всё это Чан рассказал Хёнджину в назидание: если он попытается сбежать, то расправа будет такой же, и не факт, что тело при этом не претерпит никаких изменений: он отрежет уши, изуродует лицо, сожжёт всё, что может оставлять отпечатки, уберёт все заметные и незаметные метки, по которым можно будет провести опознание. Он сделает так, чтобы даже мать родная не признала собственное дитя, что лежало перед ней голое, обезображенное, и будет премерзко хохотать, смотря статистику неопознанных тел.

Первые три дня Хёнджина не водили в ванную, и на то были веские и достаточно своеобразные причины — именно в той части дома Бан Чан любил, прикуривая или же попивая алкоголь, пускать кровь из тел, которые потом выбросит правоохранителям. И как только Хван вместе со своим мучителем пришли в это помещение, где на стенах, на полу, везде была кровь, студента затошнило, он лишь чудом не упал на колени, закашлявшись и захлёбываясь в рвоте, и понял, что продолжать диаспору врачей — трудная и отвратительная идея. Ему не нужны все эти операции, ему не нужны виды крови сотни оттенков, больные люди и органы, на которых надо проводить операции, ему не нужны благодарности от пациентов и слёзы родственников. Насмотрелся крови, так ещё и ноги запнулись, когда в углу обнаружилось сидящее тело с отрезанными пальцами, с выколотыми глазами и достаточно небрежно зашитым ртом.

— Посмотри, в кого ты превратишься, если перестанешь меня слушаться, — Бан Чан схватил Хёнджина за волосы на затылке и сделал так, чтобы тот смотрел на искалеченного убитого человека, чьё тело источало отвратительный смрад. — У тебя есть право слушаться меня, есть право смотреть мне в рот и подчиняться. Всё же люди, что ведут себя, как преданные собаки, меня больше устраивают, чем такие, как Джунхан. Ты останешься жить, если не будешь сопротивляться. Но если я увижу хоть что-то, то тебе не поздоровится.

Хёнджина мыли, но при этом ему не забывали поправлять голову так, чтобы он смотрел чётко вперёд, чётко на бывшего пленника, что обрёл своеобразный покой, и Хван пилил его взглядом: а ведь это чей-то сын, внук, возлюбленный, может, брат. Не жалко ли Чану всех остальных людей, которым он причинял боль никак не физическую, а психологическую? Нет, не жалко, у него внутри полно искажений, неправильных установок и отсутствует сопереживание, доброта и честность — он грязный, скользкий тип, что всадит нож в глотку и никогда не пожалеет, что это сделает: зачем жалеть, если можно возвести себя в культ в глазах многих людей? Он феномен, он отличный человек, и странно, почему все так сильно кричат, когда видят его с пистолетом или чем-то ещё? Наверно, от радости, не могут же они кричать в агонии от боли пока что даже не физической.

Бан Чан обладал восхитительной особенностью: говорил, что всё видел, но на самом деле даже не заметил, что в кулаке из ванной комнаты, душной, где пахло кровью и разлагающимся трупом, Хёнджин вынес мыло, которое поможет ему выбраться из наручников. Он видел это во множестве фильмов, как и различные трюки с маслом, когда главный герой натирает запястья и таким образом спасается из пут, и он хотел так же. Отчаянно хотел. Потому что на месте Джунхана из-за чересчур сильного подчинения мог быть и он — Бан Чан бы просто устал от того, что ему постоянно пытаются угодить, от постоянного поддакивания, и одним прекрасным днём просто пырнул бы своего пленника.

— Я хочу спать, — проговорил Хёнджин, напрягаясь, когда Крис взял его руку и приковал к наручникам — нет, вроде мыло не видно, там настолько маленький кусочек, что можно не беспокоиться. — Можно я посплю?

— Ты уверен, что сейчас заснёшь? — парень почувствовал прикосновение к собственной щеке и прикрыл глаза, вынуждая себя быть спокойным. Нельзя нервничать, ведь хищники всегда чувствуют страх и остальные негативные эмоции, копящиеся глубоко внутри.

— Я постараюсь, — и как только Крис начал опускаться рядом, Хван напрягся, понимая, что если сейчас не скажет главного, то будет жалеть всю оставшуюся жизнь. — Один. Пожалуйста. Я хочу побыть один. Можно?

— Хорошо, — внезапно легко согласился Бан Чан и вздохнул, будто бы не хотел уходить, прощаться с Хёнджином, но пришлось все мысли отринуть, отодрать самого себя от кровати, от студента. — Пойду тогда сделаю то, что должен делать каждый убийца.

— Убивать?

— Выносить труп.

Как только за Баном закрылась дверь, а шаги чётко слышались с лестницы, Хёнджин распахнул глаза, переставая притворяться немощным и бесполезным, не способным на побег. Ему давно хотелось сбежать — господи, как же ему этого хотелось, кто бы знал, каково это — столько времени находиться в плену. Он и не знал, честно, сколько дней находился у «Хирурга», может, всего двадцать, а может, и все сорок. А может, где-то между — тридцать-тридцать пять, если попытаться сосчитать всё чётко, чтобы не оставалось вопросов у самого себя, за сколько дней пришло повиновение, за сколько лет человек может буквально сломать себя в угоду какому-то психу-извращенцу, которому просто в кайф мучить людей.

Кусочек мыла скользнул немного вниз, и Хёнджин изогнул запястье, чтобы натереть его, и пот выступил на лбу — оказывается, это намного сложнее, чем хотелось бы, и будто бы прошли часы, когда Хван натёр мылом руку достаточно, чтобы она с трудом, но скользнула из наручников. Запястья были содраны в кровь, ногти тоже оставляли желать лучшего, но желаемая свобода, которая, к сожалению, слышалась лишь звуками волочения мусорного пакета с трупом по полу, была явно от него далека. А решится ли он сбежать? Сможет ли? А если кругом соседи, которые знают о злодеяниях Кристофера и лишь помогают ему в сокрытии улик? Но это маловероятно — они жили в Республике Корея, никак не в американском ужастике среднего пошиба, чтобы, как только Хёнджин вышел, побитый, с метками на лице, руках и теле, изнасилованный несколько раз, на него наброситься.

Гадать долго не пришлось, что произойдёт, если Хёнджин попытается сбежать.

Потому что Бан Чан, не успевший сменить дурно пахнущую трупами толстовку, стоял прямо в дверях, критически осматривая Хёнджина, что сидел на коленях на кровати и пытался судорожно высвободить вторую руку, которая покраснела и покрылась пятнами. Хван не сразу заметил наличие постороннего в комнате, ведь был занят, оглох и понадеялся, что «вынос трупа» займёт большее время, чем есть на самом деле. А ведь Чана и так не было пару часов, это просто Джин был дезориентирован и срочно нуждался в новом остром слухе, который даст ему понять, что тот скрип на лестнице ему никак не послышался — это действительно поднимался убийца, готовый всадить нож между вторым и третьим ребром.

— Давай я тебе помогу, — раздался холодный голос прямо над ухом, и Хёнджин понял, что закружилась от страха голова — нет, только не это! Чан стиснул практически онемевшую руку парня, достал из кармана небольшой ключ и отстегнул наручники, вселяя в парня такой звериный ужас, что он беспомощно посмотрел на насильника. Разве может быть страх больше, чем страх смерти? Может быть: страх перед человеком, что эту самую смерть и несёт. — И куда ты думал сбежать, юнец? Без верхней одежды, без обуви — на носу декабрь, а ты, ублюдок, выродок, хочешь сбежать? Ты не сбежишь от меня.

— Я всё равно буду пытаться это сделать, — проговорил Хёнджин губами, что онемели и требовали, чтобы он сказал хоть что-то. — Всякое живое существо нуждается в свободе. И ты, как убийца, должен знать это не хуже меня.

Первый удар пришёлся прямо в нос, и Хёнджин схватился за лицо обеими руками, тотчас же падая на спину, — голова оказалась на полу, ноги всё ещё были на кровати, но за лодыжку схватили, притягивая на несвежие простыни, заставляя задыхаться от ужаса. Он и так не мог дышать из-за носа, из которого фонтанировала кровь, а теперь ещё страх за собственную непутёвую шкуру высыпал иглы на полунагое тело, заставлял отползать, но Чан, озверевший, с красными глазами, пахнущий, словно только что обворовал целый морг, смотрел на свою жертву. Он чувствовал злость, ярость, а вместе с ними и дикое влечение, с которым придётся разбираться самостоятельно, если он, конечно же, не остановит себя и не убьёт Хёнджина собственноручно.

— И как ты представляешь себе свободу? Кругом поют птицы, ходят люди, или же ты один лежишь у себя в комнате на диване? — ноги заблокированы ногами Криса, боль в носу немного утихла, но кровь всё равно стремилась выйти наружу, а так как горизонтальное положение не менялось, она текла обратно, в нос, в глотку, и вот уже на языке чувствовался её мерзкий солоновато-металлический привкус. Хван боялся хоть что-то сказать, потому что это бы вызвало новую вспышку агрессии, а он боялся умереть, не хотел этого делать, потому очень осторожно старался двигать собственным телом, хотя знал, что против убийцы, что весил значительно больше, он не сможет пойти. Студент не доедал уже целый месяц, да и до этого особо жизнь и университет не баловали на наличие хорошей и полезной еды, потому и обессилел, не мог дать отпор, когда это сделать надо просто обязательно, из принципа «я либо выживу, либо сдохну». Бан Чан видел все рывки, все попытки вырваться, да только ухмылялся — ничего не получился у бедного глупого Хвана, который ещё не в полной мере явно понял, что пора перестать сопротивляться. — Я тебе доверял, Хёнджин, думал, что ты умный, что ты не будешь вырываться, как многие другие, поймёшь, что тебя тут тоже любят, — если «любовь» в значении Криса — пару раз дать кулаком по лицу и смотреть, насколько больно человеку, то такая любовь начинающему медику ни в коем случае не нужна. — А ты меня вот так погано предаёшь. Знаешь, что я с такими уёбками делаю?

Хёнджин знал.

— Убиваешь, — раздалось очень сдавленное, очень сиплое, и шею обхватили цепкие сильные пальцы, явно намереваясь задушить, да так, чтобы на горле остались уродливые, некрасивые следы. А была ли смерть хоть где-то красива? — И меня ты тоже убьёшь.

— Всё верно, мой хороший.

Бан Чан знал, как душить так, чтобы жертва долго мучилась, а потом — чтобы быстро умерла, но с Хёнджином что-то пошло не по плану в который раз, вновь, снова, пускай он не особо часто пытался его убить, но как же хотелось, чёрт, чтобы под пальцами хрустнула подъязычная, чтобы парень прекратил хвататься за крохи собственной жизни. Хван пытался кричать, вырывался так, что скобенил всё постельное бельё, а руки всё не сжимались с такой силой, чтобы умертвить этого надоедливого, этого... этого парня, который отчаянно хотел сохранить собственную жизнь. Зачем же ты так, Хёнджин? Неужели тебе настолько дорога эта жизнь, что так отчаянно за неё цепляешься?

И как только Крис понял, что у него ничего нахуй не получается, он ещё сильнее сдавил шею, хотя казалось, что ещё сильнее нельзя, и Хёнджин захрипел. Слеза упала на его щеку, смешиваясь с капелькой крови, и Бан внезапно закричал, начиная поднимать голову собственной жертвы, а затем резко опускать её на кровать, ударяя, вдавливая в матрас, но ничего не получалось. Почему силы резко иссякли, когда так сильно захотелось убить? Почему именно Хёнджин?

— Хватит! — буквально из последних сил, уже багровея, прокричал Хван, начиная биться в конвульсиях в попытке выжить, в попытке сопротивляться. Он тянулся к жизни настолько отчаянно и настолько живо, что не оставил Крису выбора — пришлось сильнее надавить на бёдра, на горло, но этот подонок живучий, эти руки ни черта ни слушаются, а слёзы не прекращали капать на красное от крови и напряжения лицо.

— Сдохни, уёбок! — прокричал прямо в губы Хвана, надеясь, что это как-то подействует, но никак не получилось, лишь ноги перестали дёргаться, а Крис быстро отдёрнул руки, давая кислороду проникнуть в лёгкие парня, что кашлял и чудом не плакал — наконец-то его отпустили, наконец-то он свободен, наконец-то он мог вдохнуть спасительный кислород. — Ты... ты, блядь, сдохнешь. Я тебе обещаю, обязательно сдохнешь.

И с этими словами, ещё пару раз ударив по лицу парня, Чан приковал Хёнджина к ошейнику, отобрал мыло и буквально выбежал из комнаты, спускаясь в гостиную и понимая, что голова кружится не от адреналина и желания убежать. Он метался по помещению, был подобен зверю в клетке, но никак не мог успокоиться, перестать двигаться и ходить. Он слышал стоны Хвана, слышал его бред, слышал просьбы принести воды, слышал плач и даже взывания к матери, которую он хотел увидеть, но остался непреклонен — в ближайшую пару дней он ни на шаг не приблизится к студенту, не подаст ему ни еды, ни воды. Это опасно, не понимать, что происходит, не иметь контроля над ситуацией, а уж тем более тяжко становилось от осознания того, что даже в душе как-то неспокойно.

Чтобы хоть немного расслабиться, Чан опустился на диван и, взъерошив волосы, включил первый попавшийся новостной канал, где ведущей служила миниатюрная девушка, которую будто бы совсем недавно взяли на телевидение. Она выглядела как свежее мясо: вся такая в белом, вся такая ухоженная и красивая, и пускай девушки не привлекали Криса, ему захотелось схватиться за её тонкую шейку, сжать до хруста и дождаться, пока белый костюм истлеет, а волосы, такие сейчас прекрасные, станут отвратительной мочалкой, что загнётся без должного ухода. Какая же однако запара с девушками, ведь они такие отличающиеся от мужчин, такие странные, истеричные и такие... отвратительные. И как только было произнесено «и к другим новостям», Крис, неожиданно для самого себя, напрягся, ведь будто бы подсознательно знал, что там происходит, о чём расскажут, ведь он будет явно жалеть:

— Жестокие убийства продолжают потрясать Сеул. Полицией обнаружено тело очередного студента-медика, — надо же, как же быстро Джунхана нашли, даже странно — в основном на поиски им нужно было чуть больше времени, чем пара часов. Неужели кто-то, помимо самого убийцы, навёл копов на нужный след? — На данный момент ведутся поиски пропавшего без вести Хвана Хёнджина. По описанию молодой человек подходит под тип жертв, — надо же, они всё же додумались, оставалось немного — услышать последнее, прежде чем ярость вновь возьмёт верх над разумом. — Пожалуйста, будьте внимательны к своему окружению, любая информация может помочь расследованию.

Всё, финиш.

С оглушительным треском экран телевизора сломался, как только в него со всей скорости влетел пульт, а Криса заорал, опускаясь на колени и сжимая руками уши, впервые, кажется, в крике давая своим эмоциям выход. Никуда, блядь, от этого Хвана Хёнджина не деться.