Противоестественное моление

Хёнджин всегда отличался пунктуальностью и чувством времени, но была пара моментов в жизни, когда он полностью терялся в пространстве и не мог понять, где находился. Впервые это случилось в детстве: будучи маленьким, он заплутал, потерялся, отойдя от матери в торговом центре, и просидел в какой-то подсобке до самого закрытия магазинов, пока его не нашли и не вернули уже давно нервничающей и звонящей полиции матери. Тогда для малыша время тянулось, будто смола от хвойного дерева, он забыл, сколько часов в сутках и сколько времени он может находиться один, без никого, а вокруг всё пространство было таким огромным, что он понимал, что не создан пока для этого мира. Сейчас, даже не открыв глаза, парень чувствовал себя примерно так же, как в том небольшом по нынешним «взрослым» меркам торговом центре. Маленький, дезориентированный, желающий пойти к маме, домой, съесть сытный горячий ужин, а перед сном посмотреть такие излюбленные мультики. Только той идиллии не будет уже никогда, ведь краем какого-то из пяти органов чувств студент понимал, что попал в самую большую беду, не соизмеримую с той, в которую он попал, будучи маленьким.

Яркий свет полился прямо в глаза, но Хёнджин всё не мог разлепить веки, морщась и будто бы пытаясь стряхнуть с себя что-то, что мешало двигаться, словно путы, стягивающие его руки и шею. Кто-то ударил пару раз по щеке, но не сильно, чтобы не было больно, и в тот момент парень почувствовал тугую боль в затылке и натянутых запястьях, которые будто не шевелились несколько часов. Он открыл глаза, но всё расплывалось, стало обретать чёткость только спустя несколько мгновений, когда удалось проморгаться и вдохнуть полную грудную клетку кислорода. Он чувствовал себя слепым котёнком, непригодным к передвижению, и когда в губы ткнулось что-то наподобие ложки, полной воды, он их приоткрыл, совершая первый глоток. Всё внутри пересохло, чувствовало себя плохо, и Хван машинально потянулся за ложкой, которая обязательно даст ещё воды, но к губам прикоснулся чей-то палец.

Именно в тот момент мир обрёл резкость, головная боль прошила череп, и Джин забился в путах, вполне начиная осознавать, что будто две с половиной вечности назад незнакомец отдал ему пачку сигарет, а потом огрел чем-то по голове. Из губ вырвался хриплый выдох, а потом перед глазами возникло лицо того самого парня, представившегося Бан Чаном, в которое не было сил плюнуть, чтобы тот отскочил. Хёнджин молчал, ничего не говорил, просто играл в гляделки и дрожал всем телом, понимая, что неспроста его подкараулили, неспроста его оглушили, а потом куда-то затащили. Сквозь потерю сознания он ощущал каждую кочку, когда его везли в багажнике, в этом он был уверен полностью — то маленькое, сжимающее со всех сторон пространство давало много поводов нервничать и дрожать, а потом сдавленно кричать в себя. Момента, когда его тащили по полу, он не запомнил, хотя осознавал, что с ним делали, и лишь чудом вернул себе сознание сейчас, когда к нему впервые за долгое время решили прикоснуться, проверить, не умер ли ненароком.

— Ты как? — странный вопрос для похитителя, да и его вид не выглядел заинтересованным — просто для проформы спросил, лишь бы разговорить собственную жертву, которая ещё не в полной мере осознавала, что стряслось. Бан Чан умело постарался над путами, что связывали всех его пленников: ошейник на шее, верёвка, которая скрепляла запястья, что вполне себе могли атрофироваться. — Не ослабить ли верёвки?

— Воды, — прошептал Хёнджин, опуская голову; на ногах не было обуви, зато и штаны, и футболка, пускай влажные, были на нём, лишь пиджак куда-то делся. Это уже хоть немного утешало, потому что без одежды он чувствовал себя ещё более уязвимым, чем в ней. — Прошу, воды, пожалуйста.

— Сушняк замучил, студентик? А не надо было так на вечеринке напиваться, дошёл бы до своей общаги с остальными без приключений, — стакан с холодной водой прислонился к губам, и Хван стал жадно пить, практически захлёбываясь, но пустыня в горле не проходила. Чёртовы вечеринки, чёртов алкоголь. И ведь никто насильно в глотку не заливал, всё сам, своими руками, своими губами, так ещё играя на понижение: кто же решит, что пиво после крепких напитков — самое то, чтобы расслабиться? Только пьяный мозг студента-хирурга, который ни разу не был в вытрезвителе и не видел людей, умерших как раз из-за чрезмерного употребления алкоголя. — Ну-ну, не прихлёбывай так, а то обратно пойдёт. Блевать в твоём состоянии не вариант — убирать сам за собой будешь.

Как только вся вода была выпита, ясность рассудка вернулась в полной мере, воспоминания встали перед глазами: вечеринка, на которую будто бы всех студентов пригласил Сынмин, договор, чтобы он переспал с Черён, которая всё же девственницей не была, но возбудила со страшной силой, а потом такое банальное и киношное похищение. Неужели всё это случилось буквально за один день, неужели его жизнь совершила такой оборот всего за двадцать четыре часа? Нет, такого просто не могло быть, да и Хэллоуин вчера (или сегодня?) был, все действия так называемого Бан Чана — обычная шутка, розыгрыш, который закончится тем, что откуда-то выскочит Чанбин и скажет: «Конфеты или жизнь?» Но смеха особо не было от ситуации, потому что похититель изучал тело парня, его лицо, вертя голову из стороны в сторону, а потом ухмыльнулся — кажется, понравился, потому что никак по-другому эту улыбку нельзя было объяснить.

— Кто ты такой? — руки всё же развязали сверху, дав им плетьми упасть вдоль тела, но спереди их всё равно скрепили наручниками «на всякий случай», а вот тяжёлый ошейник с тянущимся кверху поводком не сняли. Растирать запястья, что ныли, никто не стал, всё заболело с новой силой, как и шея, на которой явно останутся синяки или иные следы пренебрежения и пофигизма, а может, извращённого ума, который точно был у человека, что его связал.

— Тот, кого боится половина Сеула, — невозмутимо сказал Бан Чан, присаживаясь на табуретку и доставая из пачки сигарету. Он медленно, практически манерно её закурил, закрывая явно не одноразовую металлическую зажигалку с гравировкой. Был бы тут Чанбин, он бы истёк слюнями по такому приспособлению и стал бы выяснять, на какой барахолке её купили, а узнав, тотчас помчался бы туда и выдал все свои тысячи скопленных на еду вон, лишь бы купить точно такую же красоту. — Люблю, когда по телевизору показывают результаты моего труда, а ещё мне нравится, когда мои жертвы меня узнают.

— Ты что, художник? — слова курящего мужчины доходили с трудом, голова болела, но потом всё стало постепенно проясняться: «боится половина Сеула», «по телевизору показывают результаты труда», «мои жертвы». Хёнджин вспомнил, что Чанбин пытался показать ему какой-то репортаж, где рассказывали об убийце, из-за чего даже родилась тупая шутка про групповуху. Надо же, а сейчас все шутки, «та» жизнь кажется такой далёкой, будто бы Хёнджин несколько лет пробыл без сознания у этого человека, что держал его, как бы каламбурно и пошло ни звучало, на коротком поводке, пускай и приделанном к потолку. — Ошибся, точно. Ты тот самый убийца из новостей.

Кажется, Бан Чану действительно приносило какое-то извращённое удовлетворение, когда его узнавали: на лице расцвела улыбка, достаточно симпатичная, стоит сказать, лицо Хёнджина удостоилось новой порции ласки, но парень попытался отпрянуть. Ему было противно от одной мысли, что его касался убийца, на руках которого горы трупов, а хуже стало в сто раз, как только он вспомнил мотивы: в большинстве своём им двигал секс. Хван не полицейский и уж тем более не патологоанатом, чтобы чётко во всех мотивах разбираться, но мужчина вот так себя и вёл — оценивал, трогал, даже обувь отобрал, наверно, специально, чтобы смотреть на то, как узник постепенно замерзает. Дрожь прошлась по позвоночнику и скользнула в штаны, потому что студент понял одну простую истину: он не хочет умирать, он не готов умирать и уж тем более не хочет находиться здесь, в странном помещении, напоминающем обычную комнату.

— Убей меня лучше побыстрее, — проговорил Хёнджин непослушными губами и поёжился, будто в ожидании удара, но Бан Чан покачал головой, туша сигарету в пепельнице и выдыхая дым прямо ему в лицо. Он не любил торопиться, потому что это обезображивало тело жертвы полностью, не так, как он того хотел, но просьба понравилась: чем чаще и чем больше просят именно так, тем больше вероятность того, что узник протянет дольше. Был у него один человек, сильный, кажется, Бомгю его звали, ни слова не проронил, ни слезинки не упало с глаз, а буквально через два дня умер в адских мучениях и судорогах.

— Малыш, я не люблю спешить, — тон был вкрадчивым, будто кошачьим, но данный эпитет при всей любви к кошкам Хван не мог приписать убийце и насильнику, который над ним надругается и будет убивать долго, мучительно, так, как убивают в фильмах. Хёнджин не был особым поклонником всяких триллеров и ужастиков, переключал их, когда попадались не в прайм-тайм по телевизору, а ночёвки с друзьями, когда они весело предлагали пересмотреть что-то из серии азиатских ужастиков, люто ненавидел. У него были свои ужастики — родители рассказывали обо всех операциях, обо всех патологиях, что встречались во время них, и могли ещё под такие разговоры есть приготовленный на скорую руку ужин. — Ты сам меня назвал художником. Надеюсь, ты осознаёшь, что художники не просто так годами пишут свои картины. Они искренне наслаждаются, и я предпочитаю делать то же самое — наслаждаться.

— Ты специально мне выдаёшь все секреты, потому что знаешь, что живым я отсюда не выйду? — проговорил Хёнджин, когда Бан Чан, как-то странно улыбаясь, гладил его тёмные волосы, чуть ли не носом в них утыкался, как возлюбленный. Конечно же, его слова оставили без ответа, но Хван чувствовал всем своим телом: его не оставят в покое, будут трогать, как сейчас, приручат, а потом сломают, как надоевшую игрушку.

Такое поведение, ласковое, нежное, со стороны абсолютно незнакомого человека, который вызывал страх и отторжение, не ждёшь — хочется спрятаться, стряхнуть с себя руки, но они лишь сжимали, продолжали трогать, от чего Хван чувствовал себя девушкой, до которой домогались. Ошейник будто ещё сжался, вырывая из горла хрипы, стало совершенно не смешно, когда Чан оголил его плечо и укусил, вызывая желание оттолкнуть, чтобы больше не смел касаться. Больно, неприятно, неужели именно это испытывают люди, которых насилуют? Неужели именно эти ощущения будут последними, что он испытывал в собственной жизни? Он не знал и знал ответы на эти вопросы, его тошнило от вчерашнего выпитого алкоголя и сегодняшних ощущений чужих рук, которые хотелось скинуть с себя, но не удавалось.

Хёнджин никогда не бредил маньяками и не считал, что он из тех бедняг, что закончат свою жизнь не в глубокой старости, в окружении внуков и безутешной жены, а в лапах мерзкого чудовища, что пыталось в обществе носить маску нормальности. Сейчас все надежды на нормальную жизнь таяли, как снег при первом весеннем солнце, голова кружилась, а в это время парня посадили на кровать и подняли голову за подбородок. Нет, так нельзя, нужно сопротивляться, только чуть позже — показать, насколько он покорен, а потом эту уверенность отобрать, стать хозяином положения, заставить себя освободить и вернуть кроссовки. Он за них чуть ли не свою месячную зарплату отдал, а тут их просто так забрали, будто бы стащили с трупа, который вскоре увезут в крематорий.

— Тебе понравится у меня пока, — проговорил Бан Чан, слегка толкая Хвана — тот упал на спину, ошейник немного сжался, и если бы поводок был короче и не нашлась опора в виде локтей, он вполне себе свернул бы себе шею и устроил акт повешения. — Лежи, отдыхай, приходи в себя. Я вернусь с едой как только, так сразу.

— Все ли маньяки кормят своих пленников? — Хёнджин ухмыльнулся, и пускай всё это было напускное, он чувствовал, со своим похитителем нужно говорить так же уверенно, как на переговорах с господином президентом. Может, тогда он испугается своего узника, сделает его жизнь более-менее сносной, а потом отпустит под честное хёнджиновское не сообщать обо всём полиции, но маньяк тогда прогадает: Хван сделает всё возможное, чтобы эту гниду поймали и посадили на электрический стул. Дело было даже не в том, что его похитили, до него дотрагивались явно в тех местах, к которым он прикосновения не хотел, дело было во всеобщей безопасности: нельзя просто так гулять по городу, в котором орудует маньяк.

— Не все, пускай я не знаю никого, кто бы пошёл по такой кривой дорожке, — проговорил Бан Чан, открывая дверь и оборачиваясь. Хёнджин на краткое мгновение выдохнул сквозь зубы, потому что у похитителя явно не было сообщников, а значит, одному человеку проще расколоться и признать собственную вину, чтобы потом сгореть на электрическом стуле. — Но я люблю держать людей у себя как можно дольше. Вы, студенты-медики, очень приятная тихая компания, потому что осознаёте, что у каждого действия и слова должно быть своё обоснование.

Как только дверь захлопнулась за коренастой фигурой, пот выступил на лбу Хёнджина — пускай он был выше, худее и изворотливей, против такого человека с глазами, что вводили в ужас всякого, кто в них смотрел, не пойдёшь в одиночку. Молодой человек прислушался; только удаляющиеся шаги убийцы слышались в коридоре, ни стона, ни вскрика, ни болезненного «Еды!», ни страждущего «Воды!» Он был один на один с этим мужчиной, из-под руки которого не удалось вывернуться ни одному студенту-медику, которых потом находили в заброшенных зданиях. Руки, скреплённые наручниками, опустились, из глаз брызнули слёзы — в тот самый момент Хван Хёнджин осознал всю свою судьбу, которая вела его прямо в руки страшной смерти.

Накатила слабость, на затылке почувствовалась запёкшаяся кровь — приложили его хорошо, значит, только вот о промывке раны не беспокоились. Но стоило ли вообще о нём так сильно заботиться, если всё равно через некоторое время его исполосуют, изрежут и выкинут, как мусор, умирать в заброшенном здании? Не стоило. Но сквозь слёзы парень осознавал: он тут надолго, он тут навсегда, и будет чудом, если о нём вспомнят и попытаются найти.

* * *

— Хёнджин, эй, старик, где ты? — Чанбин метался по всему дому, не видя своего друга и изрядно нервничая. Он проснулся рядом с Чеён, которая любезно подала ему стакан воды, Черён нашлась на диване в гостиной, укрытая чьей-то олимпийкой, а на вопросы, где Хван, отвечала только, что видела его в последний раз в ванной, когда они мылись. Это был тупик, но Со не отчаивался — друг был ему дорог и без него он в общежитие не вернётся.

Кто-то кричал ему заткнуться и не мешать спать, кто-то грубо говорил не мешать просыпаться, и лишь одна девушка по имени Йеджи, прикуривающая от зажигалки Сынмина, проговорила, что видела его ночью выходящим из дома. Больше будто бы никто не видел высокого парня, одетого в костюм Джокера, будто он растворился за порогом, не вынеся всей вечеринки. Чанбин забрался на столешницу, попросил себя угостить сигареткой, и Йеджи протянула свою пачку тонких женских, что снесли немного приторным ароматом и поразительной крепостью. Кажется, он теперь понял, почему некоторые парни стали переходить на женские сигареты — они приятно пахнут, не отпугивают подружек при поцелуях, а ещё очень крепкие.

— Говоришь, выходил ночью? А во сколько, не припомнишь? — пепел стряхивался тремя людьми в одно небольшое блюдечко, в которое порой котам наливают молоко, но ни одного животного дома не было — у родителей Сынмина была аллергия на шерсть.

— Не-а, прости, — раскосые глаза девчушки, которая могла принадлежать и к студенткам-третьекурсницам, и к первашам, которые до сих пор не могут отойти от посвята, говорили за неё: она действительно сожалела, что была бесполезной. — Думаю, если пару моих подруг спросить, они скажут. Понимаешь, они из тех, что вешаются на любого парня, который выходит из дома, потому что это означает, что они идут к себе домой и не против немного поразвлечься напоследок. Ну, это по их логике. Мне позвать?

— Я думаю, не имеет смысла, раз большинство, даже те, кто тусовался у выхода, сказали, что не видели Хёнджина вообще, — Чанбин вздохнул. Надежды с каждой минутой таяли, он боялся, что произошло что-то непоправимое, что-то ужасное, и знал, что не переживёт, если с другом что-то случилось. — Но ты мне напиши в какао, если вдруг появится какая информация. Ты из какой группы? Если мы ходим в один корпус, я даже не буду искать — просто там тебя найду.

— Триста тринадцать «Х», третий курс, отделение хирургии, — быстро отрапортовала студентка, будто говорила это с заливистым смехом каждый раз, когда называла своё имя и фамилию. — Если ты хирург-первокурсник, поздравляю, мы в одном корпусе. Хотя по опыту могу сказать, что на такие вот вечеринки с бухлом ходят только хирурги. Странный обычай у наших студентов, не находишь?

— Не то слово, — со вздохом Со затушил сигарету в тарелке и слез со стола. Компания двух студентов ему была приятна, но его компания не была собрана вместе, без Хёнджина было уныло и одиноко, и каким бы раздолбаем ни был Чанбин, он знал, что без своего друга он — никто, пыль. — Чёрт, ладно, мы с Чеён и Черён будем искать его собственными силами, потому что телефон этот дурень не берёт, да и предчувствие у меня странное... будто бы не стоило выпускать его из поля зрения.

Сёстры, уже умытые и нормально одетые, ждали Чанбина у выхода, разговаривая с девушками, которые, может быть, видели Хёнджина уходящим, но те одинаково развели руками — не видели эдакого «Джокера», который на вечеринке запомнился многим. Черён расстроилась будто бы ещё пуще, вышла на улицу, ёжась от промозглого ноябрьского ветра, а рядом с ней, обнимая, встала Чеён, принимаясь что-то нашёптывать младшей. Через пару мгновений Ли немного отпустило, но она всё равно была напряжена и хотела, чтобы Хван поскорее нашёлся — всё же очень сильно понравился, а зла она ему никогда не желала.

— Ну как? — Чанбин вышел из дома, проверяя, все ли вещи при нём, с удовольствием подмечая, что всё на месте. Осталось только позавтракать и найти Хёнджина в ближайшей подворотне в обнимку с представителями семейства кошачьих — и считай, день удался. — Кто-нибудь что-нибудь видел?

— Не-а, а если вдруг всех сразу захотим допросить, то не сыщем концов — слишком много человек было на вечеринке, и не все друг друга знали. Вот в чём беда всех этих студенческих попоек — ночью вы все знакомы, общаетесь и остаётесь на секс без обязательств, а днём вы студенты разных групп, — проговорила Чеён, сжимая сестру в объятиях. Рён жалась, как воробушек, к старшей, пыталась найти хоть каплю тепла, но за этим надо идти к Чанбину, ведь он парень, а парни априори больше и теплее девушек. — Мы тоже переживаем за Хёнджина, всё-таки вы с ним как-то идёте в комплекте, не хотелось его потерять, хороший парень.

— Согласен, — в горле пересохло, но спустя секунду удалось проглотить комок. Нет, он ни за что не заплачет, ни за что никому не покажет собственную слабость и сделает так, чтобы его при всех неудачах считали сильным человеком. — Пойдёмте в общежитие, пора возвращаться. Всё равно мне кажется, что здесь ловить нечего.

В восемь утра в тихом спальном районе в субботу почти не было никакого движения, и всё равно молодые люди тихо шли по тротуару, еле-еле о чём-то переговариваясь, как сонные мухи. Им требовалось подкрепиться, перед тем как снова бросить все силы на поиски, и боялись, что ничто не удастся в полной мере, как и всегда. Когда решаешь, что всё сможешь, всё оказывается совершенно наоборот, берёшься за сотню дел, а ни одно не идёт по должному плану.

— Эй, ребят, что это там? — Черён резко остановилась, вглядываясь на проезжую часть, и в первую секунду Чанбин замер, не веря собственным глазам. На земле, испачканный асфальтной крошкой, следами крови и шин, лежал пиджак, в котором Хёнджин вчера был, а рядом экраном вниз валялся его собственный мобильник. Со точно мог сказать, что он принадлежал Хвану — на задней панели, под бампером, хранилась их совместная полароидная фотография в халатах. Их тогда фоткала какая-то девчонка курсом старше, говорила, что расходует фотокарточки, оставшиеся от бывшего, а сфотографировать красавчиков — милое дело.

— Нет, — Бин закачал головой, отступил назад и протёр глаза — не мог ни во что поверить, но уже спустя мгновение, слыша сигналящую машину, бросился на дорогу, беря оба предмета и вглядываясь в серебристый пиджак и телефон с разбитым экраном. — Девочки... это принадлежит Хёнджину, но что произошло?

— Может, под машину попал? — Чеён ходила взад-вперёд по тротуару и ощущала беспокойство, а потом, трезво размыслив, пришла к одному выводу. — Ну, нам точно тогда по приходу в общежитие надо обзванивать все больницы и морги района.

Чанбин, наконец-то добравшийся до тротуара, рвано выдохнул; он осознавал, что в руках улики, чётко запомнил пересечение улиц, где они всё нашли, а потом поторопил девочек. Ему срочно потребовалось побыть одному, назойливая коменда не стала язвительно спрашивать, где были всю ночь именно эти студенты, и когда на лестнице Со и сёстры Ли разминулись, парень почувствовал, как по щеке потекла влага. Он редко плакал, почти никогда, за последние несколько месяцев — ни разу, но чувствовал себя донельзя слабым, ведь не уберёг друга от аварии или чего-то иного. Они с Хваном не обладали какой-то особой телепатической связью, просто дорожили друг другом, но Чанбин откровенно волновался и готов был вытрясти души из всех работников больницы и моргов, если они скажут, что не видели такого парня.

«Не унывай», — от Чеён пришло сообщение вместе с несколькими телефонными номерами и обозначениями, к каким больницам они относятся. Всё самое сложное — морги, — девочки решили взять на себя, так как справедливо поняли, что Со, раздосадованному, расстроенному, шокированному находками на проезжей части, нельзя плакать в разговоре с сухими работниками.

«Хорошо, постараюсь не унывать», — написал Чанбин в ответ, долго нажал на один из присланных номеров, и его перекинуло сразу на регистратуру.

— Доброе утро, — вежливо начал студент, потирая глаза и смотря на заправленную со вчерашнего утра постель друга, — скажите, не попадал ли в вашу больницу пациент по имени Хван Хёнджин?