Посмешище

Дом Журавлевых был заметен издалека. Он стоял несколько в отдалении от других столь же блистательных домов, окруженный садом, как парадным, так и задним, он казался кукольным. Даже железная ограда была испещрена кованными розами. Сторож, лениво прохаживающийся вдоль забора по проложенной им самим дороге, искоса посмотрел на Зяблина.

– Тебе кого? – сторожу явно не был по нраву скромный вид гостя. Старик смотрел на Илью Васильевича из-под густых насупленных бровей, от холода переступая с ноги на ногу.

– Я к Андрею Николаевичу, мы товарищи.

– Он занят, о гостях не предупреждали. Уходи, – сторож сплюнул и было зашагал себе дальше, но Зяблин его окрикнул:

– Запамятовал, не предупредил! Вы скажите, что Илья Васильевич его ждет – он сразу пустит! Я из «Литературного кружка», – после недолгой паузы добавил мужчина. Брови сторожа приподнялись, но потом вновь опустились.

– Кружок...знаю, слышал. Сейчас спрошу, – он уковылял вглубь двора, оставив непрошенного гостя мерзнуть на пороге.

– Илья Васильевич, друг мой, я так рад Вас видеть! – Журавлев быстро обнял друга, но также быстро отстранился. По его красным щекам было ясно, что он и сам только-только пришел с улицы. Глаза его метались из угла в угол. Молодой человек присел в кресло, резко встал, обращаясь к гостю:

– Илья Васильевич, чаю?

– Не откажусь.

– Знаете, – Зяблин сидел рядом с Журавлевым за длинным дубовым столом, жадно поедая большую куриную котлету, – я был во многих домах, в домах, что намного больше и богаче Вашего, но такого подозрительного сторожа вижу впервые.

– Он стар, но верен и опытен, – нехотя откликался Журавлев. Он не ел, – может еще что-то попросить принести?

– О нет, спасибо, стол хорош. О Боже, это хурма? Где же Вы достали хурму посреди зимы? – Зяблин потянулся через весь стол за столь желанным фруктом.

– Привозят.

– Я зачем пришел то, – сытый гость отодвинул тарелку, довольно похлопывая себя по раздувшемуся животу, – как Ваш секундант на сегодняшней дуэли, я считаю своим долгом...

– Я не хочу в этом всем участвовать! – Журавлев, неожиданно для самого себя, ударил кулаком по столу, – и слышать не желаю! Сейчас же напишу Мышкину о том, что не явлюсь, и пусть он думает, что ему хочется.

– Что же Вы такое говорите, подождите, – настала очередь Зяблина одарить друга суровым взглядом, – Вы струсили?

– Нет, – голос Журавлева дрожал, – страх присущ животным, я же мыслю здраво. Этого не должно быть. Я вспылил, он вспылил, кто-то погибнет в результате простой ссоры. Такого не должно быть. Я не смогу жить с осознанием, что убил кого-то.

– Что за глупости? Вы так же переживаете, когда убиваете комара или мушку?

– Как Вы только смеете приравнивать жизнь человека к жизни комара? – подскочил Журавлев, но крепкая рука Зяблина удержала его за запястье.

– Вы не дали мне закончить. Не Вы устроили дуэль. Вы молоды, богаты и красивы, Вы должны понять, что через пару лет Вы будете получать вызовы на дуэли чаще, чем приглашения на обед. Почему бы не начать свой путь с чего-то полегче, Мышкин прекрасно подходит на эту роль.

– Вы не смеете расценивать ценность его жизни!

– А вы считаете, – Зяблин заговорил тише, заставляя Журавлева вслушиваться в его слова, – что Мышкин считает так же? Он вязкий гад, пропитанный лестью и корыстью. Ему будет забавно в упор прострелить Ваш череп.

– Вы говорите, будто Вы знакомы.

– Ну как... – Зяблин достал пачку тонких сигар и, получив одобрительный кивок, задымил, – он одной статьей залил грязью мой трехлетний труд, можете у него самого спросить. Ах да, вы же будете лежать в сугробе с простреленной головой, ну, значит, не узнаете.

– Даже если это плохой человек, я не думаю, что смогу сделать такое...

– Вы сделаете благое дело. Наша жизнь мимолетна. Он может завтра упасть с моста и сломать себе шею – вы лишь уменьшаете количество его грехов. Вы превосходите его во всем, он должен быть благодарен, что Вы вообще обратили внимание на него.

– Как представлю, – Журавлев медленно поднял руку, словно в ней лежал револьвер, и пристально посмотрел на нее, – как представлю, что нажимаю курок, – он сделал соответствующий жест, – и он...падает...мне становится так страшно. Страшно, что весь мир отвернется от меня. Если отец узнает – он не простит.

– Как же Вы собираетесь вести семейное дело, если не можете устранить конкурента? – парировал Зяблин­, – Вы выйдете победителем и сможете во всей красе престать перед Дарьей Алексеевной, вы же этого хотите, я знаю.

– Я хочу, чтобы она любила меня так же, как я ее. Я бы не был рад, если бы она кого–то убила за любовь ко мне, но... Я хочу защитить ее, быть рядом, но это невозможно, пока Мышкин жив, – Журавлев посмотрел на Зяблина мутными глазами, – я не могу ей надышаться, понимаете? Я не могу перестать вспоминать тот бал, но каждый раз, как ее милый образ всплывает в моей памяти, мне вспоминается и его скользкое лицо.

– Будьте мужчиной. Вы сейчас жалки. Возьмите себя в руки.

Сани с Журавлевым и Зяблиным выехали за город, направляясь к одинокому пустырю. Андрей Николаевич сидел тихо, опустив глаза, на все попытки разговоры отвечал сухо и односложно.
Метель усиливалась.
– Лошади дальше не пойдут, – после тщетных попыток двинуться с места, заявил кучер, – простите уж.

– Ничего-ничего, – в Зяблине словно открылось второе дыхание, он с нетерпением ждал дуэль, – мы почти на месте, пройдем пешком. Я могу видеть этого тощего упыря и отсюда, – он указал на стоящую подальше фигуру Мышкина, ее было еле видно сквозь падающий снег.

– Не показывайте, что Вы сомневаетесь, – обвившись вокруг друга, нашептывал ему Зяблин, – он боится Вас больше, чем Вы его, он не задумываясь выстрелит. Как только настанет ваша очередь – стреляйте. Помните, что ветер сегодня силен, цельтесь лучше. Он ничтожен, Вы не такой. Он заслуживает.

– У меня...дрожат руки? – Журавлев удивлённо посмотрел на свои ладони, Зяблин уверенно похлопал друга по плечу:

– Так сжимайте крепче револьвер.

– Вы опоздали, – продрогший синеватый Мышкин подошёл к новопришедшим, к удивлению, приближаясь не к Журавлеву, а к Зяблину.

– Давненько не виделись, – сказал он с приторно сладкой улыбкой.

– Давненько, – Зяблин вытянулся, насколько мог, впиваясь взглядом в глаза Мышкина.

– Не терпится взглянуть на ваши литературные новинки. Напишите, как у Вас выйдет новый роман, – Мышкин едва заметно подмигнул, поворачиваясь к Журавлеву.

– Могу Вам лично прислать. Коробку с коровьим навозом, – сквозь зубы прошипел Зяблин, его слова заглушал ледяной ветер.

– Андрей Николаевич, я уж думал, Вы не явитесь. Как добрались? – Журавлев растерянно посмотрел Зяблину в глаза, тот пожал плечами. То ли от холода, то ли от волнения, зубы юного дуэлянта начали стучать, что заставило его лишь сильнее сжать челюсть. Не получив ответа, Мышкин поежился:

– Давайте быстрее покончим с этим. Дарья Алексеевна обещала присоединиться, чтобы мы поехали ко мне сразу после, но ее, судя по всему не будет. Что же, – жестом руки он подозвал своего спутника. Тот быстро достал два револьвера, проверил их и выдал дуэлянтам.

– Да, давайте быстрее, мне кажется, я уже ног своих не чувствую, – поддакивал Зяблин, в упор смотря на своего подопечного. Журавлев не мог оторвать взгляд от Мышкина. Он боялся любого исхода поединка, старался запомнить каждое движение и вздох своего соперника. Рука, отягощенная оружием, казалась и вовсе неподъемной. Разошлись. Мышкин, как и Журавлев, скинул тулуп, оказываясь в бордово-красном камзоле.

– Инициатор дуэли Валерий Александрович Мышкин, первым стреляет Андрей Николаевич Журавлев, – перекрикивая метель оповестил спутник Мышкина. Журавлев поднял револьвер и еще крепче сжал челюсть. Руки предательски дрожали и трескались от холода, а противник был почти неразличим за стеной снега. Журавлев никак не мог прицелиться. В голове эхом звучали слова Зяблина, отдаваясь кровью в ушах.

«Он ничтожен. Он убьет тебя, если промахнешься,» – да, да, так и есть. Смерть – это страх и боль, лучше пусть кто-то другой это испытает.

«Он заслужил, он посягает на Дарью Алексеевну, он докучает ей», – ради нее он должен выстрелить. Она будет благодарна и ответит взаимностью.

«Он только и ждет момента, чтобы всадить пулю Вам в лоб», – он наверняка стоит и ухмыляется, ждет ошибки. Несложно представить, как тонкая змеиная улыбка растекается по его лицу.

«Как Вы будете продолжать семейное дело, если не в состоянии избавиться от такой наглой блохи?»

– А как Вы будете продолжать семейное дело, если чужое мнение для Вас влиятельней Вашего? – Журавлев испуганно обернулся по сторонам. Метель резко оборвалась, сменившись на тихий снегопад. Со стороны Мышкина к молодому человеку вышел высокий бородатый мужчина, одетый в толстый зимний тулуп. Незнакомец добрыми глазами осмотрел испуганного Журавлева и повторил:

– Ну что застыл, не черта же увидел.

– Кто Вы такой? Это личная дуэль, Вас не должно здесь быть, я сейчас выстрелю и все закончится, – Журавлев не понимал, почему, но он теплоты, исходящей от голоса незнакомца, на глаза наворачивались слезы. Андрей Николаевич резко поднял руку, наставляя дуло на Мышкина, – ветер утих – я не промахнусь.

– Не закончится, – незнакомец покачал головой, делая шаг вперед, – ты будешь вспоминать сегодняшний день и винить себя до конца своих дней. Мышкин непростой человек, но вправе ли мы решать, умереть ему или нет?

– Я лучше него. Я достоин занять место у Дарьи Алексеевны. Он – пустое место. – страх медленно перетекал в гнев.

– Может и так. Сейчас в твоих руках сила, сила, с которой тебе жить и жить. Только тебе решать, куда ее направить. Сможешь ли ты пожать кому-то руку той рукой, что убила кого-то? Тебе решать.

– Я просто хочу, чтобы это закончилось, я не хочу быть здесь. Илья Васильевич разочаруется во мне, если я этого не сделаю, но и выстрелить я не могу, мне так страшно, – Андрей Николаевич сам себе казался таким ничтожно маленьким среди всего этого холода. Маленьким, брошенным и безумно одиноким.

– Может, Илья Васильевич и не так хорош, как Вы о нем думаете.

– Кто...Вы? – силуэт мужчины вновь исчез в нарастающей метели.

– Да давайте, черт Вас дери! – крик Зяблина привел Журавлева в чувства, но был слишком резким. Рука дернулась, нажимая на курок. Зажмурившись от шума и дыма, Андрей Николаевич замер, надеясь лишь на то, что и выстрел был всего лишь видением.

– А я Вам говорил, что не промахнетесь! – Журавлев открыл глаза. К нему подлетел с объятьями счастливый Зяблин, а Андрей Николаевич стоял, как вкопанный, и смотрел, как Мышкин медленно оседает на землю.

Холод. Дикий холод, внутри все словно сжимается, а зубы сжаты настолько сильно, что почти дробятся. Кровь тоже замерзла и лишь отдает в ушах. Оттолкнул Зяблина. Тот удивленно окликает. Глаза застилает снег, а ноги проваливаются в глубокие сугробы. Мышкин лежит, а на его ресницах и щеках уже лежат снежинки.

Журавлев, почти не чувствуя ног от холода, подполз к поверженному сопернику, крепко прижимая его к себе. Андрей Николаевич сорвал с себя шапку, зажимая ей кровоточащую рану в груди. Кудрявые волосы тут же разметались на ветру, а непрекращающиеся слезы обжигали щеки.

Валерий Александрович сфокусировал мутный взгляд на Андрее Николаевиче и попытался что–то сказать, но не смог.

– Простите, простите меня, мне так жаль, – перед глазами плыли круги, Журавлев уже не понимал, где пятно крови, а где камзол, он лишь лихорадочно вжимал в грудную клетку Мышкина шапку, надеясь на то, на что надеяться глупо. Все вокруг смешалось в однородное месиво, Журавлев раскачивался вперед-назад, как умалишенный, что-то шепча и задыхаясь от подступающих слез. Отчетлив был лишь вес тела в руках, казалось, оно становилось все тяжелее и тяжелее.

В нескольких метрах от пустыря остановились массивные сани. Женщина, сидящая в них, приподнялась, чтобы рассмотреть дуэлянтов сквозь метель, но опустилась, поежилась и прикрикнула возничему:

– В церковь. И побыстрее.

Пару часов спустя Кошкина вернулась в поместье. После посещения церкви ей стало заметно легче, но гнилое чувство внутри не покидало ее и теперь. Мышкин действительно ей досаждал, но она никогда кого-то настолько упоенным своим делом, как он. Он мог на протяжении несколько часов без остановки говорить про литературу, от возбуждения переходя с русского на французский и бегая по комнате. Это действительно было забавно, с ним точно не получилось бы соскучиться. У парадных ворот стоят замерзший Журавлев.

– Андрей Николаевич? – Кошкина слезла с саней, удивленно обращаясь к мужчине. Тот дернулся и поднял на нее взгляд, – что Вы здесь делаете?

– Я...Я ждал Вас, можно я войду? Здесь очень холодно, – Дарье Алексеевне ужасно не хотелось его здесь видеть, но жалость взяла верх. Она проводила Андрея Николаевича в гостиную, распорядившись принести им чай.

– Долго стояли? На Вас живого места нет. Не хотите сесть у камина? – Журавлев резко помотал головой. С него почти силой стащили тулуп, сам же Журавлев усиленно пытался подобрать нужные слова, но подлый ком вновь и вновь подкатывал к горлу.

– Дарья Алексеевна, я...стрелялся с Мышкиным. – наконец начал он, сжимая кулаки.

– И что же? – с напущенным безразличием спросила дама, не отводя глаз от его лица. Журавлев молчал. После продолжительной паузы он наконец поднял голову, он рыдал. Андрей Николаевич распахнул руки:

– Ну раз я стою здесь перед Вами, стало быть, не над моим мертвым телом сейчас рыдает моя семья.

– Зачем Вы пришли? – голос Кошкиной стал более жестким. Эмоции брали верх, она не могла этого позволить.

– Мне некуда больше идти. Я повздорил с Ильей Васильевичем после дуэли, мой дом пуст, я пришел к Вам.

– У не сестра милосердия, если Вы пришли за утешением – здесь Вы его не найдете, – Журавлев сделал шаг вперед, впиваясь взглядом в глаза Кошкиной:

– Дарья Алексеевна, я прошу, нет, я умоляю, послушайте. Этот день будет сниться мне в кошмарах, и за него я сгорю в Аду, и поделом. Я совершил непростительное, и я лишь надеюсь, что сделал это не напрасно. Дарья Алексеевна, я люблю Вас, и если...если Вы скажете, что я, черт возьми, убил Мышкина не напрасно, я смогу жить дальше, – Кошкина сделала испуганный шаг назад, Журавлев упал в ноги и припал к ее коленям, обливаясь слезами, – Дарья Алексеевна, я заклинаю, я бы не посмел тревожить Вас по мелочи, я даже взаимности не прошу. Скажите, что Вы рады, скажите, что Вы сможете принять меня таким, скажите, что Вам не отвратительно мое общество.

– Что Вы себе такое позволяете! Отпустите сейчас же! – Кошкина дернулась, опираясь на стоящий сзади комод. Журавлев резко отпрянул, поднимаясь, – уходите. Мне нужно учить текст роли.

– Вы же не этого хотите. Я видел, как у вас скован каждый мускул, я слышал, как Вы полушепотом пытаетесь себя успокоить, зачем Вы так себя истязаете? Прекратите и послушайте меня хотя бы раз, хотя бы сейчас обратите внимание на что-то помимо Вашей работы.

– Если Вы сейчас же не уйдете сами – я попрошу сторожа Вас проводить. Андрей Николаевич, довольно, я не хочу иметь никакого отношения ни к Вам, ни к Мышкину, ни к этой проклятой дуэли. – Дарья Алексеевна выпрямилась, сжимая зубы и кулаки. Она превратилось в грозный шар тревоги и напряжения, вот только такой шар очень легко лопнуть.

– Зачем Вы пытаетесь взлететь, если заведомо понятно, что не можете? Я люблю Вас без крыльев, прошу... Я дам Вам все, что Вы попросите, только разрешите хоть изредка бывать здесь...

– Я сказала прочь! – вскрикнула Дарья Алексеевна, ударяя кулаком по комоду. На шум в комнату заглянул взволнованный дворецкий. Журавлев, ничего не говоря, развернулся и вышел, находу срывая с вешалки пальто.

– И ты прочь! – об вовремя закрытую прислугой дверь разбилась какая-то статуэтка, стоящая на комоде. Дарья Алексеевна бросилась к окну, увидя, что Журавлев удаляется, отпрянула, сделав несколько шагов назад.

– Черт, черт, – дама сбросила перчатки на стол, нервно покусывая пальцы, – текст, где, черт возьми, сценарий, мне нужно учить текст.

Зяблин был зол и раздосадован. Он никак не мог понять почему Журавлев настолько эмоционально отнесся к дуэли, почему с его уст сорвалось столько всего горького в отношении Ильи Васильевича. Зяблин уже было начал считать восторг Журавлева своей особой уже чем-то посредственным и стабильным, он оказался неправ, и от этого было не по себе.

«Подумаешь, – Зяблин задумчиво брел по ночному проспекту, ссутулившись, – дитя, да уже с утра прибежит плакаться в жилетку, но я нет, я просто так не прощу, пусть хорошенько подумает над тем, что сказал. Назвал меня «черствым», подумаешь, важная птица!»

Мужчина и сам не заметил, как оказался у здания «Литературного кружка». Если подумать, он уже давненько здесь не появлялся, с появлением в его жизни Журавлева отпала потребность в посещении. В окне гостиной горел свет, а дверь на удивление была не заперта.

– Добрый вечер, я зайду? – Зяблин просунул сначала голову в дверной проем и огляделся, позже зашел сам. Было холодно и пустынно, лишь со второго этажа слышался какой-то приглушенный звук, – так холодно нынче. Не угостите ли меня чаем? – Илья Васильевич неторопливо открыл дверь в гостиную, но уже через мгновение влетел в комнату.

Курочкин стоял лицом к двери, пылающий сзади камин очертил его фигуру ярко-алым. Курочкин, раскрасневшийся от слез, трясущимися руками держал револьвер, приставляя его к виску. Он не успел и слова вставить, как Зяблин повис на его руке, отводя оружие от головы. Резкое движение рукой – и в потолке зияет дыра, а оба мужчины задыхаются от горького дыма. Курочкин пошатнулся, задевая статуэтку кошки на камине, та упала, разбившись вдребезги.

– Какого дьявола Вы творите?! – Зяблин тщетно пытался вырвать револьвер, но Курочкин оказался на удивление силен.

– Илья Васильевич, – выл Курочкин, активно сопротивляясь, – пустите, пустите, я все решил.

– Да что Вы там можете решить, – Зяблин дрожал от паники и страха, – отдайте сейчас же, – очередная пуля пробила спинку кресла. Наконец ему удалось заполучить оружие. Курочкин осел на пол, закрывая лицо руками.

– Илья Васильевич, – тише начал он, – зачем Вы пришли? Моя судьба была предрешена. Я банкрот. У меня и копейки не осталось, я прогорел. Дарья Алексеевна и видеть меня не желает, я ей противен. – Зяблин упал рядом:

– Без Вас... и «Литературного кружка» не будет, Вы не можете так просто все оборвать.

– Я удивлен, мне это говорите Вы? Вы, что подбили юнца на дуэль? – усмехнулся Курочкин, поднимая на Зяблина открытый взгляд, полный искреннего призрения, – я знаю все, Илья Васильевич, Андрей Николаевич мне три письма прислал, три, черт возьми, письма, – он указал на письменный стол, – он не хотел этого. И, как я погляжу, он вышел победителем. Новости быстро разлетаются.

– Его жизнь не имела ценности, Вы знали, что он за человек. – огрызнулся Зяблин, крепко сжимая револьвер, – я работал над книгой несколько лет, я вложил в нее душу, сердце, я потратил почти все деньги на ее издание. Он одной статьей перечеркнул все мои старания, я имею полное право презирать этого человека. Он высмеял меня, унизил...

– Ваша книга была не так уж и хороша. Я бы и полцены за нее не отдал, – столкнувшись взглядом с разъяренным взглядом Зяблина, Курочкин пожал плечами, – можете не воспринимать мои слова всерьез, если Вам так угодно, я бы не стал себя слушать, – он усмехнулся, – мне кажется, я сошел с ума.

– Я не понимаю?

– Я шел сюда, я уже знал, что я...собираюсь делать. Мне привиделся старик, он что–то говорил, говорил, он казался сном, видением, но все время загораживал мне путь. Он что-то говорил мне про Дарью Алексеевну, – при звуке ее имени на глазах Курочкина вновь появились слезы, – про меня, про Вас, про жизнь и смерть. Предлагал мне остыть, сходить с ним выпить. Я послал его к черту! Он исчез, но я чувствую, – Курочкин испуганно оглядел комнату, даже подняв глаза на потолок и приподняв указательный палец вверх, – я чувствую, что он смотрит, он здесь, я это знаю.

– Вы бредите, – Илья Васильевич поднялся, от греха подальше, пряча револьвер за пазуху. Курочкин вновь истерически усмехнулся:

– Ваше право так считать. Вы все же подумайте, – мужчина взглядом указал на тулуп, в котором скрылся револьвер, – может не для меня одного это неплохой вариант.

– Я всегда поражался, как Вы можете страдать так из-за женщины, – Зяблин сокрушенно оперся голову о руки, его голос дрожал, -– Вы умны, займите у кого-то денег и начните все сначала, зачем Вы это делаете?

– Не Вам меня судить, – Курочкин выдохнул, и взгляд его помутнел. Он выглядел, словно помешанный, но, наверное, и был таковым, – Вам не нужно было добиваться расположения этой женщины, оно уже у Вас было. И Вы еще смеете меня в чем-то осуждать! Я безнадежен! Спустя столько лет я все еще унижаюсь, как пес, прибегая по каждому ее требованию. И я прибежал бы снова. Но нет, ничего этой гадине больше не достанется! – внезапно вскрикнул он и ударил рукой об пол.

– Прощайте, Илья Иванович. – Зяблин, не оборачиваясь, вышел.

Зяблин сидел в своей сырой коморке за столом и пристально рассматривал револьвер. Казалось, он уже запомнил каждую царапинку, каждый рельеф, но продолжал смотреть. Слова Курочкина эхом звучали в голове. Действительно, стоит ли оно того? «Литературный кружок» перестал существовать, жить надеждой на возвращение Журавлева глупо. Из себя бы что–то представить для начала и уже потом искать сокровенный смысл, но он сидит в одиночестве и не представляет, что будет делать завтра.

Зяблин Иван Васильевич был сыном мелкого помещика и помещицы, подходящей ему под стать. Родители его были знакомы чуть ли не с младенчества и довольно рано поженились. Чувства пылали в них первые несколько лет, а потом постепенно увяли. Маленький Илья с недоумением смотрел на раздраженное лицо отца, выражение которого резко менялось, стоило матери вставить слово. Испугано смотрел на ворчливую мать, которая, между тем, была женщиной бойкой, и на одно слово отвечала двумя, из-за чего не было и недели, чтобы дом Зяблиных не содрогался от криков. Как только Илье исполнилось восемь лет, его мать умерла от холеры. Отец не разделял гореваний сына и через пару месяцев увез его в Петербург.
Большой город был маленькому Илье чужим. Чем больше людей – тем легче среди них потеряться, он предпочитал оставаться дома и читать. Однажды на одном из салонов, который устраивал отец, быстро привыкший к порядкам большого города, Илье представили Илью Курочкина и Дарью Кошкину. Курочкину сразу же понравился теска, что был на несколько лет моложе его самого, так что он взял его себе под крыло. Под покровительством Курочкина было спокойно, и Илья даже немного осмелел. Кошкина же держалась отстраненно и боязливо, почти всегда оставалась со старшими, блистала знаниями языков и игрой на фортепиано. Она слыла зазнайкой, но даже тогда Зяблин заметил, как меняется Курочкин, когда она входит в комнату.
Любовь была Зяблину чужда. Он открыто говорил это своему другу, тот лишь отмахивался, мол «мал еще». Однажды за совместным ужином, юная Кошкина по неосторожности пролила соусницу на белоснежное платье, из-за чего отец отвесил ей такую пощечину, что у девочки выпал зуб. Растерянный Зяблин отвел Кошкину к себе, где они впервые за год знакомства поговорили. Оказалось, что она растет без матери (она умерла пару лет назад от воспаления легких), а сама девочка унаследовала от нее любовь к порядку и четкость мысли, хотя при отце всегда робела и опускала голову. На удивление, дети быстро подружились. Курочкин поначалу ревновал, но быстро смирился. Так незаметно пролетели двадцать лет. Многое изменилось, и вечера, проведенные втроем за чтением или прогулками по парку, остались далеко в прошлом. Дружба Ильи Васильевича и Дарьи Алексеевны крепчала с каждым годом, они сближались настолько, что то и дело всплывали различные слухи, которым, все же, никто особого внимания не уделял. У Кошкиной было множество кавалеров, Зяблин же всегда оставался в стороне, и охотно сплетничал о них, сидя вечерами дома у Дарьи Алексеевны. Однако, каждый раз, когда речь заходила о Курочкине, им становилось неловко, и разговор плавно перетекал в другое русло.