Посмешище

Квартира пропахла сыростью и плесенью. Где-то в углу с потолка падали капли воды, глухо приземляясь на сложенные кучей половые тряпки. Зяблин, несколько настороженно и стыдливо, запер за Журавлевым дверь. Молодой человек прошел в гостиную и уселся на твердый пружинистый диван подальше от подозрительного пятна.

– Здесь уютно, – Андрей Николаевич обвел взглядом помещение, слишком долго задерживая его на толстом таракане, сидящим прямо напротив него на большом кожаном чемодане, лежащем на полу, – в маленьких помещениях чувствуешь себя больше, правда? – Зяблин неуверенно кивнул, садясь рядом.

– Чаю предложить не могу, совсем недавно закончился, я не успел прикупить.

– Ничего-ничего, я не хочу пить, – помолчали.

– Мы могли бы встретиться и в другом месте, не обязательно это было делать у меня дома, – Зяблин мялся.

– Нет-нет, Вам не стоит переживать из-за этого, Илья Васильевич! – Зяблин тепло улыбнулся, в комнате словно немного потеплело, – раз уж Курочкин не может принять нас в «кружке» сегодня, то я только рад...побывать у Вас. О чем вы хотели поговорить? – Зяблин спохватился, подпрыгнул и кинулся к тяжелому письменному столу, роясь в одном из ящиков.

– Вот, собственно, – Илья Васильевич передал чуть удивленному другу распечатанный конверт, такой же конверт остался у него в руках, – я волновался, – пояснил Зяблин, – поэтому решил проверить, что это точно Вам. Приглашение могли перепутать или поставить не ту дату...

Журавлев достал содержимое конверта и быстро пробежался по тексту глазами.

– Мне показалось, будет безопаснее отдать приглашение Вам лично, знаем мы этих посыльных, доставят на следующий день после приема, да еще и порвут, – Илья Васильевич нервно перебирал пальцами, – Дарья Алексеевна согласилась, вот и...

– Вы знакомы с Дарьей Алексеевной Кошкиной? Глазам не верю, – воодушевленный Журавлев вновь и вновь перечитывал приглашение, – Вы еще невероятнее, чем я мог себе представить. Никак не мог с ней пересечься, а тут Вы... Не таите, Илья Васильевич, как у Вас получилось достать приглашения?

– Так я ж и говорю, – Зяблин вновь почувствовал себя хозяином ситуации, он расправил плечи и откинулся на спинку дивана, пружины которого злобно скрипнули под его весом, – мы с Дарьей Алексеевной, можно сказать, два сапога пара. Ходим друг к другу на чай, я не пропускаю ни одного ее спектакля.

– Дарья Алексеевна была в этой комнате? – Журавлев с чуть приоткрытым ртом вновь осмотрел помещение. И правда, теперь даже протекший потолок казался более живописным, а уснувший таракан больше не казался омерзительным.

– Д-да, да, – после короткой паузы Зяблин утвердительно закивал, – вон прямо за тем столом, – он указал на письменный стол, в ящике которого лежало приглашение, – на том столе мы с Дарьей Алексеевной раскладывали пасьянс.

– Расскажите же, какая она? Я лишь пару раз бывал на спектаклях с ее участием, лишь мельком видел ее после спектакля. Мой отец хотел выразить ей свое восхищение, но она никого не принимает, приемы ее закрытые, на них просто так не попасть.

– Ну что рассказывать то... – Зяблин почесал затылок. Ему было сложно сказать что-то конкретное, Кошкина словно совмещала в себе все, за что может зацепиться взгляд. При разговоре с ней упоенный восторг перемешивался с щемящим страхом, невесть откуда взявшимся, – она точно знает, чего она хочет, она упряма и строга. Влюблена в театр, а театр влюблен в нее. Она потрясающая пианистка, она...да что ж это я, Кошкину нужно видеть, иначе вы не прочитаете ее, это как слушать музыку, будучи глухим. Вы знаете, что музыка играет, Вы видите исполнителя, но при этом ничего не чувствуете.

Уже подъезжая к дому Кошкиной, можно было услышать голоса и музыку. Журавлев удивленно огляделся: он точно не ожидал увидеть столько людей. Благодаря своему отцу, он был знаком со многими людьми, так что некоторые лица в толпе были ему знакомы.

– По-видимому, Дарья Алексеевна решила отойти от своих традиций и устроить пышный прием? – пробубнил под нос Зяблин, зарываясь носом в меховую обивку тулупа, вылез с саней и, смешно переваливаясь с ноги на ногу, поковылял к дому:

– Это было понятно по приглашению, но я до последнего не верил в это.

– Добро пожаловать, – Дарья Алексеевна тепло улыбнулась, слегка приседая в знак приветствия, Она казалась расслабленной и спокойной, – рада, что Вы пришли, Илья Васильевич. Как доехали? – не дождавшись ответа, она обратила внимание на стоящего рядом Журавлева:

– Андрей Николаевич?

– Да! Да, он самый! – Журавлев встрепенулся, с нескрываемым восхищением рассматривая даму. Он жадно пожирал глазами ее длинную шею, аккуратный подбородок, чуть вздернутый нос. Он был падок на красивых женщин, но сам себе боялся в этом признаться.

– Рада Вас видеть, можете пройти в зал. Добро пожаловать! – Дарья Алексеевна обратилась уже к следующему гостю. Журавлев показался ей чересчур по-детски смешным и неказистым. Он переминается с ноги на ногу, поправляет волосы, заметно краснеет. Таких людей можно читать, как открытую книгу, в общении с ними нет никакой интриги. С другой же стороны, и подлости от них можно не ждать.

Зяблин с Журавлевым поднялись по витой лестнице на второй этаж. В глаза сразу бросился дорогой интерьер, множество картин и стоящих на различных тумбах статуэтки и вазы. У входа в бальную залу висела очередная картина, что сразу бросалась в глаза из-за своего размера: она была в два, а то и в три раза больше остальных. На ней была изображена просторная комната с большим окном. На длинном диване сидела Кошкина в сине-сером платье с буфами и читала нескольким детям, сидевшим полукругом. Табличка внизу широкой рамы гласила «Приют имени Кошкиной Д.А. от 1898 года.» Император явно проявлял симпатию к Дарье Алексеевне и выделил немалую сумму на постройку приюта, эта ситуация еще долго оставалась на слуху, кто-то считал, что между Дарьей Алексеевной и Императором есть любовная связь, кто-то лишь считал это милостью монарха. Как бы то ни было, статус Кошкиной резко возрос.

– Илья Васильевич, Андрей Николаевич, я так и знал, что встречу Вас здесь, – с противоположного конца зала показался Курочкин. Он был явно взволнован: его редкие волосы стояли дыбом, а покрасневшее лицо мужчина то и дело протирал платком.

–А вот Вас я тут встретить как раз не ожидал, – Зяблин явно был рад встретить знакомое лицо.

– У нас с Дарьей Алексеевной...непростые отношения, – пояснил Курочкин слегка сбитому с толку Андрею Николаевичу, – я был так удивлен, когда получил от нее приглашение. Вон, даже, запонки новые прикупил. А Вы уже успели познакомиться с ней?

– Да! – Журавлев вновь загорелся, – давно мечтал об этой встрече. Не терпится познакомиться с ней ближе.

– О, не торопитесь, – рассмеялся Курочкин, отходя к подзывающему его мужчине, – успеете еще сто раз передумать.

– Я не до конца понял, Илья Васильевич, – Журавлев несколько задумчиво поправил рукава пиджака. Его собеседник явно стал менее уверенным с уходом Курочкина, так что, вжав голову в плечи, стоял у стены, – что связывает Курочкина и Дарью Алексеевну?

– Много будете знать – скоро состаритесь, друг мой. Оставим сплетни. – зал постепенно заполняли люди. Андрей Николаевич быстро влился в коллектив, и даже присмотрел себе пару дам на предстоящую танцевальную программу. Он постоянно озирался по сторонам, ища Дарью Алексеевну в толпе, но ее нигде не было. Кто-то видел ее только внизу, кто-то говорил, что у нее разболелась голова, и что хозяйка бала придет чуть позже.

– Я не знаю, как Вы это делаете, – Зяблин положил теплую ладонь Журавлеву на плечо, – но я не могу выкинуть Ваш вопрос из головы. Он пожирает меня и требует дать на него ответ. Я выше того, чтобы перемывать кому–то кости, но...– мужчины вновь отошли к стене, переходя на заговорческий полушепот, – дело в том, что мы втроем раньше были очень дружны. Наши семьи общались, и нам волей-неволей приходилось проводить время вместе. Мы жили не то чтобы бедно, но и богатыми мы не были, однако, вскоре отцу Курочкина стало вести, и их семья знатно разбогатела за какие-то пару лет. Вы мне напоминаете его тогда: он так же восхищенно смотрел на Дарью Алексеевну, уверен, смотрит на нее так же сейчас. Много всего случилось, он провел ее в свое общество, познакомил с влиятельными людьми, благодаря нему ее заметили, и сейчас она является той, кто она есть. Их роман закончился сразу после того, как ее карьера прочно встала на ноги. Он винит ее в меркантильности, она уверяет, что в принятии помощи нет ничего постыдного. Дивлюсь только, почему она решила пригласить и его тоже. Думаете, ей снова нужна какая-то помощь или...

– Даже не спрашивайте меня, Илья Васильевич! – Журавлев замотал головой, – я не склонен углубляться в мораль. Нет чисто плохих или хороших поступков: у каждой медали есть и обратная сторона. Мне глубоко симпатичен Курочкин, я нахожу Дарью Алексеевну интересным и далеко неглупым человеком. А что же Вы?

– Я?

– Что Вы об этом думаете?

–Я слишком много об этом думаю. Да и не только об этом... если уж мысль появилась в этой голове, – Зяблин многозначительно постучал себя пальцем по лбу, – то не покинет ее. Я так и не смог выбрать сторону. Все мну и мну эту историю, словно глину. – на ложе сверху раздались звуки музыки, они становились все громче и громче. Бал открывался. Кошкина появилась в дверном проеме, с излишней внимательностью поправляя свое платье. Журавлев молниеносно оказался рядом, приглашая ее на танец. Дарья Алексеевна не раздумывая взяла его за руку, ее глаза казались стеклянными в рыжеватом пламени свечей.

Открывает бал по традиции полонез. Пары неторопливо прогуливаются по залу, тихо переговариваясь о чем-то своем.

– Картина у двери, – почему-то это первое, что пришло на ум Андрею Николаевичу, – впечатлён. Даже не знал, что Вы занимаетесь благотворительностью.

– Да... – Кошкина словно очнулась, – люблю смотреть, как в глазах сирот появляется надежда. Они так искренне радуются даже самой глупой мелочи. Эта картина – подарок, которым я очень дорожу. Я рада, что он пришелся Вам по душе.

– Вы очень добры, Дарья Алексеевна, – Журавлев смущенно улыбнулся и отвел взгляд, начиная разглядывать окружающих людей и зал. Кошкина явно скучала в его обществе, но внимательно наблюдала за его выражением лица.

– Вы в порядке? У Вас дрожит рука.

– Так держите ее крепче, – сквозь зубы огрызнулась Дарья Алексеевна, мгновением позже поумерив тон, – простите, просто... Большие приемы...Вы так внимательно рассматриваете зал, может, нашли какую-то оплошность? Простите, не обращайте внимания.

– Могу Вас заверить, – Кошкина и Журавлев, как и остальные пары, встали напротив друг друга, кланяясь, – все превосходно.

Смена партнера. По воле случая, теперь руку Кошкиной держит взволнованный Курочкин.

– Я был польщен, получив приглашение. Видеть Вас рядом так...непривычно и так радостно.

– О, ради Бога, не стоит. Я не ожидала, что Вы придете. Мы не дети, чтобы сжигать мосты, но и возводить новые нам не следует, – Курочкин молча кивнул, его душила обида, – я...просто хотела сказать спасибо. За все, что было между нами и все, что Вы сделали для меня. И все же, я рада, что Вы здесь, – уже тише, почти про себя добавила женщина.

– Вы не отвечали на мои письма.

– Но я их читала. Что, по Вашему мнению, я должна была ответить? Они так нелепо эмоциональны и непристойны.

– Зачем же тогда Вам приглашать меня? – огрызнулся Курочкин: ему было отвратительно ощущать руку обожаемой им женщины в своей руке. Кошкина лишь подняла голову, ничего не отвечая. Как бы он ни хотел, он продолжал смотреть на нее, и безумная страсть сливалась с невыносимой ненавистью.

– Извольте. Я зря пришел. – Курочкин быстро поклонился, раздраженно принимая руку следующей дамы.

– Я зря пригласила Курочкина, – Кошкина обессиленно вложила свою руку в руку Зяблина. Ему явно было радостно танцевать с кем-то знакомым.

– Зачем же тогда приглашали? Этот бал...Дарья Алексеевна, я не понимаю, зачем это все? – женщина едва заметно пожала плечами.

– Сама не знаю. Я помню, как подписывала приглашения, и тут на меня накатилась такая тоска. Мне стало настолько гадко от всего, что не знала, куда себя деть. Пригласила его спонтанно, уже безумно об этом жалею, но все равно ищу его глазами.

– Вы влюблены?

– Отнюдь. Я влюблена в театр и себя, Вы это прекрасно знаете. Но мне невыносимо, что где-то есть кто-то, кто говорит обо мне плохо. Мне до омерзения неловко.

– Никогда бы не подумал, что Вас это так волнует. Вы остры на язык и активны в действиях, Вы знаете свою цель и идете к ней по головам, сколько людей – столько и мнений, уверяю, он и слова дурного о Вас не скажет...

– Я знаю, – устало отвечала Кошкина, слегка оглядываясь через плечо на Курочкина, идущего в нескольких метрах за ними, – было бы славно, люби меня все так же, как он любит меня.

– Вы дрожите?

– Здесь душно. – женщина лишь крепче взяла Зяблина за руку, – Вы правы. Меня не должно это заботить. А как Вы проводите вечер?

– Дама в темно-зеленом спросила, не болен ли я. Не думал, что выгляжу настолько плохо. Она тоже выглядела болезненно, вообще-то, - ворчал Илья Васильевич, Кошкина, прикрыв рот рукой, тихо рассмеялась.

После окончания полонеза должно было пройти какое-то время перед следующим танцем. Люди разбились по небольшим компаниям, как туча мрачный Курочкин подошел к Зяблину, трогая его за локоть:

– Простите, Илья Васильевич, мне нужно идти. Я правда хотел бы провести с Вами время, но...дела зовут, – Курочкин встретился взглядом с Дарьей Алексеевной, стоящей с Журавлевым. Он о чем–то рассказывал, но она, казалось, совсем его не слушала. Курочкин быстро отвернулся.

– Все в порядке? – Зяблин поймал его взгляд и успокоительно похлопал по плечу, – если это из-за Дарьи Алексеевны, не стоит переживать, она могла сказать что-то сгоряча, но...

– Она то тут причем? Да и Вы...не стоит искать логику в поступках этой женщины. Я зря пришел.

– Останьтесь еще на пару часов, – Зяблину было неловко перед другом, – не из-за меня или Дарьи Алексеевны, люди...могут начать думать что-то неладное. – Курочкин сурово кивнул и, сложив руки на груди, оперся на колонну.

– Что Вы думаете об Илье Васильевиче, – перебила Кошкина Журавлева, все так же не отрывая взгляд от разговаривающих Курочкина и Зяблина.

– Он благородный человек, – не задумываясь ответил Журавлев, – отважный человек с большим жизненным опытом. Его истории можно слушать целую вечность.

– Он же наверняка наговорил что-то обо мне? – Кошкина покосилась на Андрея Николаевича, стараясь найти ответ на его лице. Напрасно. Он был поверхностен, как лист бумаги, – наверняка же говорил.

– Лишь рассказывал, как Вы раскладывали у него пасьянс, – Журавлев деликатно решил смолчать о том, что знает про их с Курочкиным роман, – рассказывал, что Вы вызываете бурю эмоций при беседе, я сам в этом убедился. Мое сердце щемит от упоения, когда я разговариваю с Вами.

– Пасьянс? – Кошкина с недоумением посмотрела на собеседника, пропустив мимо ушей все остальное, – ладно, не важно. Не хотите шампанского? Оно прекрасно, уверяю.

– Нет-нет, предпочитаю оставаться с незатуманенной головой. Дарья Алексеевна, я...я хотел спросить. Точнее, пригласить Вас на мазурку. Для меня было бы честью...

– Прошу прощения, вынуждена отказать. – дама вглядывалась в глубину зала. Между людей юрко пробирался невысокий тонкий мужчина с редкими усами. Он кого-то высматривал и держал в руках небольшую коробочку с бархатной обивкой. Наконец, он заметил Дарью Алексеевну, и лицо его засияло. Он в тот же миг оказался перед ней, совсем не замечая стоящего рядом Журавлева.

– Дарья Алексеевна, – его голос был дребезжащим и высоким, – прибыл, как только смог. Вы обворожительны, – он с придыханием поцеловал кончики ее пальцев.

– Рада Вас видеть. Позвольте Вам представить, – Кошкина обратилась к Журавлеву, все так же стоящему рядом, – Валерий Александрович Мышкин. Валерий Александрович, вы знакомы с Андреем Николаевичем?

– Я пришел только ради Вас, mon amour, – Мышкин был увлечен рукой дамы явно дольше приличного, – я принес Вам подарок. К тем серьгам, что я дарил Вам в прошлый раз, подойдет это кольцо, – мужчина извлек из коробочки кольцо и попытался надеть его на палец Кошкиной, но та накрыла его руку своей:

– Не стоит. Изумрудное кольцо не подойдет к лиловому платью.

– С Вашего позволения, Валерий Александрович, – чеканя каждое слово Журавлев встал между ним и Кошкиной, смотря на собеседника сверху вниз, – мы с Дарьей Алексеевной были заняты беседой, почему бы Вам не...

– Почему бы Вам, Андрей Николаевич, не взять нам по бокалу шампанского? – ехидно усмехнулся Мышкин, вновь оказываясь перед Кошкиной. Ей было определенно некомфортно, – mon amour, не хотите ли выйти со мной на балкон? Мы так долго не виделись...

– Я не могу покинуть гостей, скоро начнется следующий танец...

– Только мы вдвоем, Дарья Алексеевна, не откажите, я проделал такой путь! – Мышкин снова было пристрастился к ее руке, как Журавлев придержал его за плечо, казалось, случайно сжимая пальцы слишком сильно:

– Дама не хочет идти с Вами. Вы, наверняка, устали с дороги. Почему бы Вам не отдохнуть? Могу проводить Вас до ближайшего кресла. – в его голосе проскакивали острые нотки стали.

– Oh mon Dieu, Вы еще здесь? Я же просил принести шампанское! Дарья Алексеевна, окажите мне честь, я устраиваю банкет в пятницу...

– Прошу прощения, я буду крайне занята.

– Дарья Алексеевна, – редкие усы Мышкина встали торчком, он придвинулся ближе, приобнимая даму за талию, – не стоит кокетничать. Я вижу озорные искорки в Ваших глазах!

– Да как Вы только смеете! – Андрей Николаевич резким движением руки оттянул Мышкина от дамы. Все взгляды были обращены на них, в зале воцарилась гробовая тишина.

– Если Вы продолжите – я попрошу уйти обоих, – сквозь зубы прорычала Кошкина, в ту же секунду ее поддержал Зяблин, что повис на руке Журавлева:

– Прошу простить его, Валерий Александрович, мой друг вспыльчив, нам совсем не нужны проблемы.

– Проблемы будут у Вас, если еще раз хоть пальцем, хоть словом, даже единым вздохом потревожите Дарью Алексеевну, бесцеремонный freak français! (*freak français с французского «французский урод»)

– Грязный щенок, как ты только смеешь, – Мышкин загорелся, сам того не замечая, переходя на «ты», – ты пожалеешь о сказанных словах. – к ногам Журавлева упала перчатка, – по залу прокатилась волна шепота. Щеки Дарьи Алексеевны вспыхнули, и она, резко развернувшись, вышла из зала.

– Один лучше другого, – зло шептала она себе под нос, пока стояла, оперевшись на балконные перила. Голова кружилась, – какие же гадкие...

– Дарья Алексеевна, – робко раздался голос Курочкина, сердце Кошкиной непроизвольно дрогнуло. Он стоял в дверном проеме, понурив голову. Как бы ему ни было больно находиться в ее присутствии, он снова пошел за ней. Зяблин с удивлением отмечал, как умный, расчетливый и хитрый Курочкин становится мягким и неловким, как только пересекается взглядом с Дарьей Алексеевной, – я уйду, если Вы того хотите, – Дарья Алексеевна даже не обернулась, а лишь продолжила смотреть куда-то в темноту ночного Петербурга. Ночь, на удивление, была спокойной, и даже терпкий мороз можно было вынести. Курочкин молча подошел и накинул на плечи Кошкиной свой сюртук.

– Не стоило, – женщина выпрямилась и было стряхнула с себя сюртук, но Курочкин прижался к ней сзади, придерживая ее руки и прислоняясь лбом к плечу, – отпустите, – после долгой паузы ответила Кошкина. Его прикосновения были теплыми и успокаивающими, несмотря на то, что Курочкин был на две головы выше нее, сейчас он казался маленьким и беззащитным.

– Дарья Алексеевна, – наконец начал он, не поднимая головы. Слова давались ему с трудом. Он с упоением ощущал ее в своих руках, но даже в такой близости она оставалась недоступной, – Вы знаете, что я все для Вас сделаю. Моя жизнь полностью принадлежит Вам и только Вам, сколько бы я ни пытался найти утешение, я вновь и вновь оказываюсь перед Вами таким...и встаю на колени.

– И Вы можете такое говорить после выходки Мышкина?

– Ровно так же, как Вы можете столько лет отвергать меня.

– Вы отвратительны, – Кошкина силой освободилась из его объятий и скинула с себя сюртук. Курочкин остался стоять неподвижно, не поднимая головы, – Вы осознаете, что своим эгоизмом Вы доставляете мне неудобства? Я думала, что мне станет легче, если я вспомню о Ваших чувствах, но все это время они лишь мешали мне. Уходите, на этот раз окончательно. Я не желаю и краем глаза видеть Вас, - она быстро скрылась в толпе гостей, Курочкин же остался стоять на балконе, тяжело переводя дыхание.

– Я сам не понимаю, что на меня нашло, – Журавлев взволнованно ходил по кабинету Зяблина. Тот задумчиво курил папиросу, пристально наблюдая за другом, – Вы же меня знаете, я и мухи не обижу, более того, на Дарью Алексеевну не претендую, но как только я вижу Мышкина, так и хочется... – молодой человек остановился, схватив себя за голову, – Господи! О чем я только думаю! Нет-нет! Еще и перед Дарьей Алексеевной выставил себя дураком!

– Ну тише, тише, мне тоже этот Мышкин не по душе. Ну что ж поделать? Отмените дуэль – покажите себя трусом. Я понимаю, испугаться перед поединком со мной, все знают, как я хорош в стрельбе, но Мышкин и в упор не попадет.

– Я не трус! Он мне отвратителен, но как только представлю, что отнимаю у него жизнь, внутри все замирает. Мне страшно, что мне будет приятно, мне страшно, что я буду чувствовать злорадное упоение, смотря, как он истекает кровью, лежа на снегу. Посмотрит ли на меня Дарья Алексеевна после этого?

– О, поверьте, я уже и со счету сбился, сколько дуэлей из-за нее случилось. О Мышкине она и не вспомнит. Скажу Вам честно, я сам бы вышел с ним на дуэль, но руки марать неохота. Он подпортил мне много крови. – Журавлев устало упал на диван, запрокинув голову:

– Не могу перестать думать о ней. Впервые ощущаю себя так.

– Не простыли? В ее доме довольно прохладно.

– Нет, просто... ее улыбка – нечто большее, чем просто улыбка. Это выстрел. Это то, от чего я не могу оторвать взгляда. И я отдам все, чтобы хоть один раз заставить ее улыбнуться. Если ей угодно, чтобы я стрелялся – я могу хоть каждый день выходить на дуэли.

– Забавно, – Зяблин о чем-то задумался, отправляя дымовое облако к потолку, – как думаете, любит ли Мышкин сыр? На его надгробии можно будет написать «маасдам» – это сыр с дырками. Раз он у нас такой француз, это должно быть в его вкусе.

– Не говорите о нем, как о мертвеце, я не убийца!

– Разумеется не убийца, просто очередной несчастный влюбленный. Я уже давно хочу завести таблицу кто и с кем стрелялся за сердце Дарьи Алексеевны, – Зяблин расхохотался.

– Не понимаю, откуда в Вас столько радости.

Когда Курочкин встретил Дарью Алексеевну ему было четырнадцать. Он, по обыкновению, был зажат и смущён, нелепо схватил её руку и так же быстро отпустил. Она, казалось, не заметила его робости, и ушла вслед за отцом к взрослым. Курочкин смотрел ей вслед и не понимал, почему её лицо все еще стоит перед его глазами .
Он просил звать её на все приёмы, что устраивал его отец, тот соглашался.
Ему было завидно, что Зяблин так легко сошёлся с ней, но Курочкин всегда оставался спокойным и расслабленным, по меньшей мере, так казалось.
Он с ненавистью заметил, что как только вывел Дарью Алексеевну в свет, между ними стало появляться все больше широких мужских спин. Кошкина не скрывала кокетства ни с ним, ни с кем-то помимо, она была опьянена вниманием.
С каждым днем Илья Курочкин все яснее понимал, что он смешивается с толпой одинаковых лиц, которые сменяют друг друга, и совершенно ей неинтересны. Он покупал самые дорогие украшения, картины, вино, напрашивался в гости или звал ее к себе, Кошкина всегда с тихой благодарностью принимала подарки, но не было глаз стеклянней, чем у нее.
Однажды он не выдержал и уехал на далёкую дачу на четыре месяца. Все это время он не мог найти себе места, не читал новости, отклонял все письма и приглашения. За все четыре месяца он не получил он нее ни одного письма, а при следующей встрече она лишь отметила, что его цвет лица стал более здоровым.
Курочкин осознал, что без неё его уже не существует, свою молодость он потратил на бесполезные ухаживания, а между тем ему уже тридцать, и безнадёжная тоска уже давно стала частью него самого.
Ему тридцать три, и он молчаливо смотрит на нее из угла бального зала, ему тридцать пять, и в каждом её слове и движении он ищет взаимность и симпатию. Ему тридцать восемь, и он перестаёт ей писать, перестаёт появляться у нее на глазах. Курочкину хорошо в "литературном кружке", и лишь поздними вечерами он вспоминает её чуть размытый образ. Он даже почти женился, его новая избранница не была хороша собой, умна или же богата, но у неё была привычка жеманно пожимать плечами и задумчиво курить, смотря на спускающиеся сумерки, ровно, как и Дарья Алексеевна.
У Кошкиной была дурная привычка (как она сама её называла) – приглашать его к себе, если он долго не появлялся. Возможно, она скучала, но скорее его внимание льстило больше, чем надоедало. Ей становилось спокойнее, когда он был рядом, она ощущала власть над ним в своих руках, и это помогало ей крепче стоять на ногах, когда по той или иной причине, она начинала терять контроль над своей жизнью. И каждый раз он послушно приходил и, словно в первый раз, нежно и неловко брал её за руку, и вновь что-то в нем закипало и горело да так, что он не мог это унять, и все остальное было ему чуждо.
Ему исполнилось сорок, он уже ничего не ждал и ни на что не надеялся, он смирился со своим положением и понимал свою ничтожность. От Кошкиной не было вестей уже больше полугода, приход Журавлева в "литературный кружок" совершил переворот в его душе, словно перед ним открылся новый путь, путь, на котором не будет Дарьи Алексеевны, путь, на котором безопасно, и по которому Курочкин сможет спокойно и широко шагать. Он понял, что у его творения есть шанс стать чем-то социально значимым, а спустя пару дней он получил он нее приглашение.

Он долго смотрел на конверт, не решаясь его открыть. Его сердце сжалось от осознания, что он с трепетом жаждет увидеть её угловатый почерк, надежды на то, что она вновь думает о нем, будоражили кровь, и он не знал, куда убежать от этого чувства.
Дарья Алексеевна справлялась о его здоровье и писала, что на днях виделась с Зяблиным. Приглашение на приём было неожиданностью, но одна мысль о том, что она, возможно, наконец приняла его чувства, заставила его моментально вскочить с кресла и вскрикнуть: "Черт возьми! Мне нужен новый костюм! Эй ты, - обратился он к экономке, - к субботе мне нужна пара самых дорогих серег, что только можно найти!"

Воодушевление перед предстоящей встречей никак не отпускало его, он был окрылен и, сам себе поражаясь, почти не глядя подписал какой-то договор, который он долго откладывал. В результате, договор оказался фикцией, и Курочкин с огромной скоростью начал терять деньги. Он обнадеживал себя тем, что после встречи с Дарьей Алексеевной все встанет на свои места, но так не произошло.