28. День Х
Ночной лес был наполнен зловещими тенями. Деревья стояли, словно безмолвные великаны, их ветви сплетались над головой, мешая даже лунному свету пробиться сквозь густую листву. Под ногами хрустели сухие листья, и каждый шаг отдавался эхом в тишине.
Мари шла вперёд, не оглядываясь. Она знала, что назад пути нет.
Перед тем как уйти, она сказала Лиз и Дэну, что любит их. Лиз нахмурилась, хотела что-то сказать, но не успела. Дэн только посмотрел ей в глаза и кивнул, будто понял больше, чем следовало. Но даже он не знал всей правды. Никто не знал.
Сердце колотилось так сильно, что казалось, ещё чуть-чуть — и оно просто разобьётся на осколки. Она не знала, увидит ли их снова.
Где-то вдалеке завыл волк. Может быть, это был Дэн, а может, кто-то другой. Лес жил своей жизнью, равнодушный к человеческим страхам и переживаниям.
Но ей было страшно.
Мари остановилась, глубоко вдохнула ночной воздух, пытаясь успокоиться.
Грегори сказал, что единственный способ вернуть Марка — это заставить его почувствовать, каково это — потерять любимую. По его задумке, Марк должен был поверить, что убил её собственными руками.
Но что, если он действительно убьёт?
Что, если в последний момент Грегори передумает?
Что, если отец Марка решит, что она не нужна ему живой?
Слишком много «если».
Она сжала кулаки, ногти впились в ладони. Это её выбор. Её шанс спасти Марка.
Лунный свет пробился сквозь ветви, озаряя небольшую поляну впереди. Это было место, где всё должно случиться.
Мари сделала последний шаг вперёд. Теперь оставалось только ждать.
Долго ждать не пришлось.
Где-то в глубине леса послышалось низкое, протяжное рычание. Оно эхом отразилось от стволов деревьев, заставляя кровь застыть в жилах. Сердце Мари сжалось от ужаса, но она не двинулась с места.
Из темноты появился он.
Марк.
Глаза алые, в них не было ни капли разума. Губы исказила голодная гримаса, а длинные когти поблескивали в лунном свете. В этот момент он не был человеком. Он не был тем Марком, которого она знала и любила. Перед ней стоял зверь.
Мгновение. Мгновение, которое тянулось целую вечность.
Он бросился на неё.
Мари почувствовала резкую боль, когда клыки вонзились в шею, разрывая кожу. Мир померк, звуки стали глухими, а в глазах заплясали черные пятна. Он пил её кровь жадно, безжалостно, точно умирающий от жажды в пустыне.
Она пыталась бороться, но силы оставляли её слишком быстро. Тепло растекалось по телу, с каждым глотком становилось всё холоднее. Пальцы слабо сжались в кулак, но уже не слушались.
Перед глазами замелькали картины: детство, мама, смех Лиз, глаза Дэна, поцелуи Марка.
По щеке прокатилась одинокая слеза.
Она действительно умрёт?
Мгновение — и всё исчезло. Прежде чем погрузиться в пустоту, прежде чем сознание окончательно погасло, она услышала чей-то голос.
— Нет!
Крики. Злые, полные ярости.
Крики его отца.
А потом — темнота.
***
Сознание медленно возвращалось, как если бы она всплывала из глубокой, темной воды. Первое, что Мари почувствовала — ледяной воздух ночного леса, который обжигал кожу. Затем — тупая, ноющая боль в шее и слабость во всём теле.
Она хотела пошевелиться, но не смогла.
Сил не хватало даже на то, чтобы повернуть голову или издать хоть один звук. Всё, что ей оставалось — лежать неподвижно и смотреть сквозь полуприкрытые веки.
Картина перед глазами расплывалась, но постепенно становилась чётче.
Отец Марка стоял в нескольких шагах, его лицо выражало замешательство, смешанное с чем-то, что могло быть страхом... или гневом. Он был недвижим, точно не знал, что делать дальше. Его сын — тот, кого он любил и лелеял — лежал без сознания у подножия дерева, его тело выглядело измождённым, точно он пережил что-то, что сломало его изнутри.
А рядом стоял Грегори.
Он наблюдал за происходящим с вечной своей насмешкой. Глаза его сверкали в темноте, а губы тронула лёгкая, почти лениво-удовлетворённая улыбка.
— И что теперь, Герберт? — раздался его голос, наполненный недоброй игрой. — Где же твоя ненависть? Где громкие слова об убийстве монстра, что держит в страхе город и убивает невинных? Или ты вдруг понял, что не можешь просто взять и убить своего драгоценного сына?
Герберт молчал, стиснув кулаки.
— Ах, какая же трагедия! — продолжал Грегори, медленно шагая вперёд. — Всю жизнь ты строил из себя непоколебимого, жёсткого человека, готового раздавить любого, кто встанет у тебя на пути. Но что же случилось, а? Где твоя решимость? Где твоя ярость?
Отец Марка резко поднял голову и холодно взглянул на вампира.
— Ты думаешь, я не сделаю этого? — его голос звучал ровно, но в нём слышалась опасная нотка.
Грегори фыркнул.
— Я думаю, что ты боишься. Больше всего на свете.
Герберт сделал шаг вперёд, но остановился, переведя взгляд на своего сына.
Марк не двигался.
Мари вдруг почувствовала, как что-то болезненно сжимается внутри неё.
Грегори, не теряя своего фирменного хладнокровия, подошёл к неподвижному парню и пнул его ногой в бок.
Марк резко вздрогнул, и низкое, злобное рычание раздалось из его груди. Он был на грани — балансировал между звериным инстинктом и остатками своей человечности. Грегори, уловив нужный момент, склонился над ним и произнёс холодным, ровным голосом:
— Посмотри, что ты наделал.
Марк поднял мутный, не совсем осмысленный взгляд.
— Ты убил её, Марк. — вампир выдержал паузу, чтобы слова проникли глубже. — Своими же руками. Ту, кого любил. Она больше не дышит. Никогда не откроет глаза. Всё это – твоя вина.
Марк слабо рванулся вперёд, но слабость сковала его движения. Он едва мог пошевелиться.
— Неприятное чувство, да? — Грегори наблюдал, как в глазах Марка мелькают проблески осознания.
Но этого было недостаточно.
Мари всё ещё дышала, её сердце билось, пусть и слабо, но этого звериная сторона Марка не понимала.
Именно поэтому Грегори решил зайти дальше. Он резко обернулся к Герберту и, сузив глаза, прошипел:
— Ну что, расскажешь ему? Или хочешь, чтобы я сделал это сам?
Герберт нахмурился, но ничего не ответил.
— Ах, ну конечно, тебе нечего сказать, да? — Грегори криво усмехнулся. — Ты даже перед собственным сыном боишься признаться в том, какой ты чудовище.
Марк с трудом поднял голову, его сознание металось между яростью и болью. Мужчина медленно выпрямился, сделал пару шагов вперёд, оставляя за собой гнетущую тишину.
— Может, тебе будет легче понять, если я объясню сам? — его голос стал низким, напряжённым. — То, что ты сделал с ней... То, что ты чувствовал в этот момент...
Он выдержал драматическую паузу, а затем холодно закончил:
— Твой отец сделал то же самое с моей любимой. Тридцать лет назад.
Марк замер.
Что-то внутри него дрогнуло, его тело сотряслось, как от удара.
— Расскажи ему, Герберт, расскажи, как ты и твои дружки растоптали её жизнь. Как ты смял её, как использованную тряпку, а потом даже не потрудился вспомнить её имени.
— Хватит... — тихо прошептал Марк, опуская голову.
Но Грегори не остановился.
— Каково это, а? Осознать, что ты ничем не лучше собственного отца? Что ты, как и он, безжалостно отнял у кого-то самое дорогое? Только ты пошёл дальше, Марк... Ты погубил сам себя.
Марк задышал прерывисто, его руки сжались в кулаки. Его сознание металось, разрывалось между зверем внутри и болью осознания. И боль, в конечном итоге, победила. Марк закрыл лицо руками и затрясся.
Не от холода. От отчаяния.
Герберт тяжело вздохнул и медленно провёл рукой по лицу. В его глазах мелькнуло что-то похожее на страх, но не перед Грегори — перед прошлым, которое он так долго хоронил под слоем лжи.
Марк всё ещё сидел на земле, дрожа всем телом. Его сознание разрывалось на части. Его грудь сотрясала лихорадочная дрожь, и в какой-то момент он просто уронил голову на колени, сжимая пальцы в волосах.
— Рассказывай, Герберт, или я сделаю это сам. — голос Грегори был ледяным, в нём больше не осталось насмешки. Только бездонная, глубоко укоренившаяся ненависть.
Старший Герберт, видя, что выбора у него нет, отвернулся, словно надеясь избежать взгляда Марка, и начал говорить.
— Я был молод. Тогда это казалось... забавой.
— Забавой?! — Грегори рванулся вперёд, но сдержался.
— Тогда все были такими. Мы были сыновьями важных людей, мы думали, что нам позволено всё. Мы не думали о последствиях.
— А она думала. — Грегори стиснул зубы.
Герберт замолчал, но Марк вдруг поднял на него взгляд.
— Что ты сделал с ней? — его голос был хриплым, слабым, но в нём прорывалась боль.
Герберт отвернулся, словно не мог смотреть сыну в глаза.
— Мы были на вечеринке. Она была красива. Слишком красива, чтобы просто так уйти. И мы подкороулили её в парке. Я... Я не был один, там были другие. Мы выпили, мы смеялись... — его голос оборвался.
— Продолжай. — Грегори скрестил руки на груди, но глаза его полыхали огнём.
— Когда всё закончилось, она смотрела на меня так, будто я не человек. А потом... потом её не стало.
Марк зажмурился.
— Ты убил её?
— Нет. Но я оставил её умирать.
Тишина повисла над поляной, как тяжёлый гроб. Марк всё ещё тяжело дышал, но его глаза были уже не такими тёмными. Не такими нечеловеческими. Он медленно поднял голову, глядя на Грегори, потом на отца.
— Ты хочешь сказать, что я такой же, как он? — Марк выдавил эти слова, его голос дрожал.
Грегори склонился над ним и прошептал:
— Ты сам скажи, Марк. Ты только что держал её в своих руках. Она дышала. А потом...
Марк трясущимися руками потянулся к лежащему телу Мари.
— Нет... Нет, нет, нет...
Он осторожно провёл пальцами по её щеке, но та была холодной.
Марк содрогнулся. Всё внутри него сжалось в единый комок боли, настолько сильной, что зверь внутри замолчал.
— Ты убил её, Марк. Как твой отец убил её. — голос Грегори был жестоким, как удар плетью.
— Я... нет...
Марк захрипел, его губы задрожали.
И вдруг он закричал. Этот крик был полон боли и отчаяния, он разнёсся по всему лесу, пугая ночных птиц.
Он схватился за голову, его тело выгнулось от ужаса.
— Нет! Нет! Мари!
Но она не отвечала...