Трудности выбора

Тьма. Кромешная и беспроглядная. Она, подобно ядовитому дурману, окутала маленького мальчика, втыкая в его сердце иглы ужаса. Справа тихо скрипнули старые доски. Слева раздался шорох.

- Папа, папочка! Выпусти меня отсюда! Папа, мне страшно, они идут за мной! Открой дверь! Пожалуйста, папа! - из последних сил завопил он, но ответа так и не получил. В доме стояла кладбищенская тишина, вселяющая отчаяние в его крохотную душонку.

Мальчик видел их. Они разбежались по разным углам, пряча свои уродливые морды в пляшущих на стенах тенях. Удивительно страшные существа: с огромными клыками, длинными лапами и острыми когтями, которые каким-то немыслимым образом сверкали во мраке. Они подбирались к нему всё ближе и ближе, рычали, пачкая пол голодной слюной.

Где же папа? А мама? Почему у остальных она есть, а у него - нет? Сейчас он нуждался в ней так, как прежде не нуждался ни в одном живом существе. Это была нужда слепого в трости, нужда тюремщика в свободе, нужда странствующего в воде; одним словом - та нужда, которая своей остротой превосходила самый искусно сделанный меч, кинжал или нож. Ему хотелось, чтобы нежные руки матери крепко прижали его к себе и погладили по голове, чтобы её губы шептали ему на ухо сказки, где добро одерживает победу над злом, чтобы она осыпала его лицо ласковыми поцелуями. Это окупило бы все его страдания, сделало бы их ничем, но только мама не появлялась. Никто не появлялся. Лишь чудища с каждой секундой заполняли собой всё больше пространства.

Побледневший мальчик осел на пол, прижал дрожащие коленки к груди и закрыл глаза, пытаясь представить себя вдали от кладовки. Там, где мир был полон света и счастья. Там, где монстры не имели над ним власти.

Совсем рядом повеяло запахом гнили и жжёной плоти. Он открыл глаза как раз в тот момент, когда одна из вытянутых фигур протянула к нему обугленную конечность, широко разинув вонючую пасть.

- Нет, нет! Пожалуйста, не трогайте меня! - всхлипнул мальчик, отползая назад, но тут же врезаясь спиной в какой-то ящик.

Для чудовища это стало спусковым крючком: оно набросилось на него со страшным рёвом, впиваясь в худое тельце изогнутыми когтями и упиваясь криками о помощи, как сладким нектаром.

Майкл распахнул глаза, вскакивая с постели. Чёлка прилипла ко лбу, а одежда промокла от обилия пота. На мятых простынях остался влажный след его спины. Парень прижал пальцы к вискам, в отчаянной попытке унять колотящееся в груди сердце. Каждую ночь. Каждую грёбаную ночь он видел этот сон и ни разу не смог спастись от монстров. Его всегда находили. Всегда разрывали на куски, словно лоскут ткани.

Майкл пробовал не спать. До рвоты напивался энергетиками и робустой - самым крепким кофе, какой только существует в мире, но бестолку: кошмары всё равно настигали его в самый переломный момент.

Иногда он думал, как сложилась бы его жизнь, если бы мама была жива. Будучи ребёнком, Майкл часто представлял её в те серые дни, когда воплощал изощрённые наказания отца в жизнь. Так было проще пережить специально заготовленные для него ужасы.

Каждый год, когда в садике, а после и школе торжественно отмечали День матери, парень находился в стороне от общей группы сверстников, потому что поздравлять ему было некого. Именно в этот день одиночество и тоска вступали в сговор друг с другом и тянулись за Майклом по пятам, без устали напоминая о том, как он жалок и никчёмен в своём положении. Он видел счастливые лица тех ребят, чьи мамы сияли ярче солнца во время вручения подарков и чувствовал себя каким-то неправильным. В обществе, где принято, чтобы у ребёнка была мать, ему не досталось свободного места. Ни ему, ни Терансу, который, в своё время, тоже многого натерпелся по этому поводу.

Дик, Пик и Остин были одними из немногих людей, кто изначально не считали Майкла убогим из-за отсутствия одного из родителей. Они стали ему настоящими братьями, а не просто товарищами по классу, о существовании которых можно было бы забыть сразу после выпуска.

В школе их небольшую компанию прозвали «Золотой», иронизируя над тем, что увидеть парней по раздельности было практически невозможно. Сейчас они меньше виделись друг с другом за пределами учебного заведения, каждый по своим причинам, однако интернет-связи не теряли и переписывались в общем чате почти на регулярной основе.

Майкл рухнул обратно на кровать, уставившись в потолок. В это время он всегда думал о ней. Каждый раз, когда он видел Иви, сердце замирало от восхищения. Его мысли метнулись к синеве её блестящих волос, напоминающих ночное небо, целиком усыпанное звёздами. Когда её локонами играл ветер, они были похожи на океанские волны в момент бурного прибоя - такие же живые и непослушные. Он с придыханием вспоминал её кристально-голубые глаза, её ресницы, такие длинные, что в зрачках не отражались лучи солнца и её улыбку, способную развеять самые тяжёлые мысли и самые чёрные тучи. Чёрт, она всегда была такой маняще-красивой или он до этого времени страдал слепотой?

Любой миг, проведённый с этой девушкой, становился для него чем-то особенным, сокровенным. Тем, что хотелось хранить только при себе и проигрывать в голове сотни раз. Он неоднократно представлял, как берёт её за руку и крепко прижимает к себе, чтобы защитить от опасностей внешнего мира. Интересно, каково это - обнять её так, чтобы время вокруг остановилось, чтобы люди исчезли с планеты, оставив их наедине?

Не единожды парень фантазировал о том, как будет ловить губами каждый её судорожный вздох, как проникнет языком в её рот, вырывая из него тихие стоны удовольствия. И плевать, что он никогда раньше не целовался. С правильным человеком этому быстро учишься.

Но вскоре вперёд вырвалась суровая реальность, в дребезги разбивая сладкие мечты. Иви постоянно отталкивала его. Из нежного цветка превращалась в шипастый кактус, если Майкл проявлял в отношении неё хоть немного вольности. Он прекрасно понимал почему она держала дистанцию: из-за Бартли, которой дорожила, как подругой.

Потому-то и сомневался, наступит ли когда-нибудь оттепель в их отношениях или они завершатся, так и не успев толком начаться...

***

«Я так волнуюсь перед встречей с ним», - печатаю я Рие, грызя ногтевую пластину большого пальца.

«Я вообще не понимаю этого твоего внезапного порыва с ним поговорить. Ты поступила правильно, когда послала его. Чего тебя вдруг переклинило не в том направлении?»

Ярость с тихим рокотом зашевелилась в груди.

«Конечно, ты ничего не понимаешь, Рия. Ты ведь выросла в полной семье, с хорошим отцом, который любил и слышал тебя. Ты всегда могла выговориться ему, всегда могла вывалить на него свои проблемы, не боясь при этом получить в ответ холодное равнодушие. Я была лишена такой роскоши. Потому что мой отец предпочёл уйти в закат за ручку с новой женщиной, а моя мать, начиная с момента развода и заканчивая сегодняшним днём, была зациклена то на себе, то на моей учёбе. У тебя была не только я в качестве слушателя. А у меня была только ты. В этом наша разница», - дальше моих мыслей это обращение никуда не заходит. Я не хочу разжигать с ней конфликт, поэтому оправдываюсь коротким:

«Мне это необходимо».

Удивительно, но после всей сказанной мной лжи данное предложение является самым искренним, что я писала Рие за последние несколько месяцев. Я хочу наладить отношения с отцом, потому что чувствую, что сделать это будет намного легче и проще, чем с мамой, которую, кажется, уже не спасти. Мне нужно иметь возможность высказываться человеку именно из семьи, а не круга друзей. Быть связанным хотя бы с одним из родителей важно каждому ребёнку, пусть некоторые этого не осознают. Тепло от их поддержки обволакивает совсем иначе, как-то более по-особенному... я уже давно такого не ощущала. Но очень жажду ощутить.

В какой-то степени я поступаю эгоистично, идя на контакт с папой в угоду собственной цели, однако и он, приехав ко мне спустя десять лет разлуки, вряд ли задумывался о ком-то, кроме себя. Мы квиты.

С каждым новым шагом тревога всё глубже пускает корни в мои лёгкие, затрудняя дыхание. Вдруг по дороге я случайно наткнусь на Майкла? Как тогда объясню своё нормальное состояние? Как стану оправдываться? И будет ли он меня слушать? Чёрт, ну вот опять я думаю о нём. Сейчас стоило бы позаботиться о предстоящей встрече с папой, а не о парне, чей образ и без того никак не вытравливается из головы.

Панель-кронштейн "Dream Vista" предстаёт перед глазами немного раньше самого кафе и от понимания того, что до отца остаётся пройти какие-то считанные метры, сердце принимается лихорадочно биться об грудную клетку. Желание убежать отсюда, скрыться и никому не показываться до тех пор, пока расцветшие внутри переживания не завянут, достигает своего апогея.

«Ну да, ты же мало трусишь по жизни. Давай ещё сбеги со встречи, на которую сама и позвала», - измывается надо мной внутренний голос. Это срабатывает как пощёчина: я ускоряю шаг, сильнее впиваясь ногтями в перекинутую через плечо лямку сумки. Я справлюсь. Я смогу поговорить с ним, не выразив печали. Смогу сдержать дрожь в голосе. Смогу, я всё смогу...

Моя рука в нерешительности замирает над дверной ручкой кафе. Да ничего я не смогу! Мне страшно. Страшно получить отказ от общения, страшно не увидеть в глазах напротив снисходительности, страшно лишиться последнего родителя. Этот гадкий мандраж покрывает всё тело вязкой слизью, заставляя меня пожалеть о своей затее. Одного «хочу» никогда в полной мере не хватает для исполнения желаний.

- Иви? Почему ты стоишь здесь? Пойдём внутрь.

Этот сиплый хрипловатый голос гремит в моих ушах, словно выстрелы из винтовки. Они ознаменовывают конец - пути назад больше нет, только вперёд.

Я вытираю со лба выступивший пот и оборачиваюсь назад с широко раскрытыми глазами. Надо мной, в слишком тёплом для сегодняшней погоды образе, нависает папа. Спущенные до самых запястий рукава свитера, скини-джинсы, закрытая обувь... он решил свариться заживо?

- Заходи, чего стоишь? - изумляется он, не подозревая какой вихрь эмоций сейчас бушует у меня в душе.

Я не могу заставить себя пошевелить хотя бы фалангой пальца, не то, что развернуться всем корпусом и куда-то войти. Я с жадностью всматриваюсь в каждую морщинку на его бледном лице, в каждую складку и родинку, сопоставляя этот образ с тем, что отпечатался у меня в сознании в далёком детстве, но не находя огромное количество схожестей. Некогда тёмно-каштановые виски папы посеребрила седина, глаза стали немного тусклее, чем раньше и теперь имели схожесть не с лазурным небом, а с выцветшими от старости сапфирами. Он и сам походил на сапфир, потерявший прежний оттенок красоты и юности, особенно в этом синем, покрытым катышками свитере.

- У меня что-то на лице? - решил узнать папа, наверняка смутившись моего пристального взгляда.

Я мотаю головой, опровергая его слова и опускаю глаза вниз, чувствуя неловкость.

- Тогда, может, ты всё же толкнёшь эту несчастную дверь? На нас уже люди странно косятся, - он ободряюще мне улыбается, а я просто молча выполняю его просьбу, не проявляя никакой реакции. Невидимая другим, но весьма ощутимая мной холодная маска отчуждённости, потихоньку начинает давать трещину.

Кафе, выполненное в стиле Средиземноморья, вызовет пламенный восторг у любого, кто хоть немного интересуется искусством: невероятной ширины зал, обставленный круглыми столами с белоснежными скатертями, сияющий чистотой паркетный пол, ступить на который в грязной обуви кажется настоящим преступлением, конусообразный застеклённый потолок, заливающий светом всё вокруг. Если бы мы жили не в двадцать первом веке, а, скажем, в девятнадцатом, то здесь вполне можно было бы собрать гостей и устроить пышный бал.

Папа ведёт меня к самому дальнему столику у окна и садится напротив. Я по-прежнему страшусь поднять на него взгляд, поэтому рассматриваю всё, что находится в нескольких радиусах от меня: меню в элитной кожаной обложке с золотой гравюрой "Dream Vista", стоящие в деревянной подставке вилку и ложку, прямоугольную салфетницу, под цвет скатерти.

От столь занимательного занятия меня отвлекает подошедший к столику официант, одетый в классический форменный костюм с бабочкой.

- Добрый день, вы уже выбрали, что будете заказывать? - он держит в руке маленький блокнотик и ручку, готовясь записывать то, о чём мы попросим.

Я переглядываюсь с отцом и хрипло проговариваю:

- Воды, пожалуйста.

Официант что-то быстро чиркает ручкой в блокноте и обращается к папе:

- Что могу предложить для вас, мистер?

- Будьте добры двойной эспрессо.

- Что-нибудь из еды? - вежливо интересуется он, смотря то на меня, то на папу.

- Нет, спасибо, - я выдавливаю из себя улыбку, зеленея только при одной мысли о еде.

- Стакан воды и двойной эспрессо, всё правильно?

Мы синхронно киваем, и официант удаляется к следующему столику, приветствуя сидящих за ним людей той же заученной фразой.

- Ты хотела поговорить со мной о чём-то важном. Говори, я слушаю, - спокойным тоном произносит папа, заставляя меня вздрогнуть.

«Я бы с булыжником охотнее поддержала диалог, чем с тобой», - думаю я, откашливаясь.

Нужно взять себя в руки. В конце концов я нарушила все его планы и вырвала из другой страны не для того, чтобы сейчас сидеть и глупо молчать.

Набираю в лёгкие побольше воздуха и на одном дыхании выпаливаю:

- Я не должна была говорить тебе тех страшных слов про смерть и про то, что ты мне не отец. Прости, мне ужасно стыдно за них. Но и ты меня пойми: я не могла просто взять и наплевать на то, что ты за десять лет ни разу не поинтересовался, где я, как я, что со мной, а потом вдруг ни с того ни с сего объявился со счастливой улыбкой на губах. Обычно я не поддаюсь эмоциям и стараюсь подавлять их, но если они всё же выплёскиваются наружу, то это оборачивается... в нечто подобное, - слова раскаяния даются тяжело - горло саднит, точно в нём застряли мелкие колючки.
Я делаю небольшую паузу, заново собираясь с мыслями.

- Ты... - он открывает рот, намереваясь дать ответ, однако я жестом прерываю его и тихо прошу:

- Пожалуйста, дай мне закончить.

Его рот тут же захлопывается.

- Я не прощу тебе ту измену, которая всё изменила и твой молчаливый уход. Какой бы невыносимой порой не была мама, но такого плевка в душу не заслуживает получить ни один в мире человек. Мне всё ещё больно от твоего многолетнего игнора, от того, как легкомысленно ты относишься к понятию о любви, от того, что твой приёмный ребёнок получал куда больше внимания, чем я, родная дочь. Твой внезапный приезд что-то безвозвратно убил во мне, уничтожил, ведь я не знала жив ты или мёртв, могла лишь предполагать и, несмотря ни на что, верить в первый вариант. Знаешь, а я ведь как дура каждый год ждала от тебя поздравлений, звонка, письма - чего угодно, главное, чтобы это было от тебя. Но чем старше я становилась, тем быстрее таяла эта надежда, целиком слепленная из сахара и ванили. А когда ты действительно приехал сюда, когда застал меня врасплох у подъезда, я не знала, как реагировать, что делать, что сказать. Я не могла поверить своим ушам, когда ты сказал, что являешься моим отцом и не могла поверить своим глазам, когда начала дотошно тебя разглядывать. Мне казалось, что я сплю, только до конца было не ясно кошмар это или обычный сон. Я наговорила тебе всех тех глупостей лишь потому, что хотела отомстить за маму и за маленькую себя. Не буду лукавить: поначалу это даже принесло мне удовольствие, но очень скоро вкус победы сменился горечью, которая заставила меня переосмыслить некоторые вещи. И тогда я позвонила тебе, борясь со страхом и тревогой. Борясь с самой собой. И я.. - маска отчуждённости раскалывается надвое, являя моё истинное лицо: печальное, находящееся на хрупкой грани между спокойствием и истерикой. - Я пойму, если ты вдруг пошлёшь меня и не захочешь поддерживать общение. Правда пойму.

Я поджимаю губы, сглатывая ком слёз, так не к кстати вставший поперёк глотки. Глаза становятся влажными и мне приходиться их прикрыть, в надежде, что это поможет прозорливой солёной капле не скатиться по щеке. Я повторяла эту речь про себя сотни, тысячи раз, проигрывала её в голове перед сном, и она ни разу не принесла мне боли. Тогда почему сейчас у меня появилось мучительное ощущение, будто мою грудь распороли и всадили в неё нож?

Внезапно тёплая ладонь папы накрывает мои сцепленные друг с другом руки, и я размыкаю веки, глядя на него с ничем нескрываемым удивлением. Если бы сидящие кругом люди обратили на нас внимание, то почти наверняка пришли бы к ошибочному мнению о том, что это обычное, ничем не примечательное касание. Для меня же это жест, кричащий громче любых слов. Он даёт понять, что папа не отказывается от меня. Порой прикосновения - это не просто физический контакт кожи с кожей, но и способ сказать о чём-то, не раскрывая губ.

- Пожалуйста, ваш заказ, - знакомый официант ставит на наш стол стакан воды и блюдце с чашкой двойного эспрессо, желая приятного времяпровождения. За это время я успела забыть, что мы что-то заказывали.

- Благодарю, - папа шлёт ему сдержанную улыбку, отпивая немного кофе, а затем обращается ко мне: - Отказаться от общения с тобой после такой душераздирающей речи было бы кощунством с моей стороны, - он крепче сжимает мои ледяные, трясущиеся от переизбытка стресса руки.

- Ты больше не злишься на меня? - с робкой верой в голосе спрашиваю я.

Папа задумчиво отворачивается к окну, словно в его панораме хранится ответ на прозвучавший вопрос и через некоторое время говорит:

- Ну, полностью искоренить обиду, возникшую по вине твоих слов, я уже не смогу, а сделать вид, что ты ничего мне не говорила - вполне себе.

И такая позиция меня более чем устраивает. Как-никак я тоже собираюсь делать вид, что он никогда не исчезал из моей жизни и всегда был рядом.

- Спасибо, - зачем-то благодарю его я, облегчённо выдыхая.

Некоторое время мы сидим молча, держась за руки, прислушиваясь к звону тарелок и чужим приглушённым разговорам. Я чувствую на себе его изучающий взгляд, но не поднимаю глаз - боюсь снова не сдержать эмоций. Под его пальцами мой пульс приходит в норму, а буря в душе перестаёт взволнованно кружить вокруг своей оси. Ни в одном из придуманных мной сценариев я не предвещала подобного уединения - оно стало приятным сюрпризом.

- Иви, - снимает он с паузы наше безмолвие, нервно ёрзая на месте. - Я бы хотел кое о чём спросить тебя, если ты не возражаешь.

- Нет, спрашивай, - легко соглашаюсь я.

- Ты нормально общаешься с мамой? Она тебя не обижает? - папа обеспокоенно наклоняется ко мне, и я впадаю в ступор. Чтобы хоть чем-то себя занять я делаю глоток воды, хотя особой жажды не испытываю.

- У нас довольно... натянутые отношения, - признаюсь без какой-либо конкретики.

- Вы часто ссоритесь?

- Не сказала бы, что часто, но иногда бывает, - пожимаю плечами с деланой непринуждённостью, чтобы он не подумал, будто эта тема меня сколько-нибудь заботит.

- И когда последний раз вы ругались? - не перестаёт допытываться папа.

- Накануне нашей встречи.

Он откидывается на спинку стула, выглядя не очень довольным.

- И что стало причиной, могу я узнать?

Я закусываю губу, вновь смотря на что угодно, только не на него. Правильно ли я поступлю, рассказав о наших внутрисемейных конфликтах или это будет считаться предательством? Я ведь не предупредила маму о том, что созванивалась с папой и попросила с ним встречи. Притом, она не в курсе и того, что он приезжал в Джерси-Сити на мой день рождения. А вдруг после того, как я всё расскажу, папа поделится услышанным со своей женой, и они будут вместе судачить о том, какая у меня плохая мама и смеяться над ней? Нет, это уже какой-то абсурд. Они ведь взрослые люди, а не подростки, которым даже повод не всегда требуется для того, чтобы обмыть кому-нибудь кости. Мне нужно постараться довериться ему. В конце концов я приняла решение вернуть общение с ним как раз для того, чтобы перекладывать часть проблем со своих плеч на его. И тем не менее... это подло. Вот так общаться за спиной матери с человеком, которого она ненавидит подло. Сейчас я поступаю с ней также, как с Рией. Снова наступаю на одни и те же грабли. Снова всё делаю тайком.

Нет, я так не могу. Я готова рассказать о взаимоотношениях с мамой кому угодно, хоть первому встречному на улице, но только не отцу. При всём моём желании, при всей моей неприязни к ней за некоторые слова и поступки, я не стану обсуждать её с тем, кто сделал ей больно. Это выше моих сил.

- Нет, - уверено выдаю я, вслед за ним откидываясь на спинку стула.

Папа, ничуть не повергнутый в шок, коряво усмехается.

- Весьма ожидаемо. Что ж ладно, воля твоя, допытываться не стану.

- Надеюсь, ты понимаешь почему мой ответ такой.

- Разумеется. И, честно сказать, мне немного грустно. Не потому, что я не узнаю о подробностях вашей ссоры, а от того, что ты мне не доверяешь.

- Пап...

Он прерывает меня рукой.

- Тебе не нужно оправдываться, Иви, я ведь не глупый и сам всё прекрасно осознаю. Тебе требуется время, чтобы привыкнуть ко мне и открыться и я дам тебе его столько, сколько будет необходимо, а не стану торопить.

Я расплываюсь в счастливой улыбке, приходя в лёгкое изумление от того, каким понимающим он оказался.

- Спасибо. Это действительно то, что мне сейчас нужно было услышать, - без тени лжи признаю я, на сей раз самолично накрывая его руку своей ладонью.

- Есть какие-то иные темы для разговора, которые ты бы поддержала? - интересуется папа.

- Любые, кроме темы моих взаимоотношений с мамой.

- В таком случае, как у тебя дела с учёбой?

Меня передёргивает от этого слова. Я подавляю рвущийся наружу раздражённый вздох вместе с желанием закатить глаза. Благодаря усидчивости мамы, разговоры про учёбу вызывают у меня только рвотные позывы и хандру. Чёрт, как можно было забыть упомянуть об этом? Идиотка.

- Нормально. Недавно написала экзамен, жду результаты, - приходиться изображать равнодушие, несмотря на подступающую тошноту.

- Ты всё ещё ходишь в школу?

- Да, нас заставляют ходить на какие-то бесполезные кружки, посвящённые разным профессиям и в целом нашей стране.

- А что насчёт парней? - его лицо и тон моментально серьёзнеют.

Пульс учащается.

- Ничего. У меня никого нет.

Я изо всех сил стараюсь не выдать себя: дышу ровно, смотрю прямо, не отводя взгляд, однако папа не верит мне ни на грамм. Он считывает меня, как сканер и с подозрением прищуривается.

- Неужели? Тогда почему ты покраснела?

- Я? Я не покраснела. Тебе, наверное, привиделось, это свет так неудачно упал, - глуповато оправдываюсь я, заметно волнуясь.

- Он не расстраивает тебя? - папа сдвигает густые поседевшие брови к переносице, не собираясь даже выслушивать несомый мной бред.

И тогда я с позором признаю поражение, задёргивая занавес неудачного спектакля под названием «Иви и её жалкие попытки соврать».

- Нет. Он очень хороший.

— Это он спас тебя от того пьяницы в клубе? — он нервно забарабанил пальцами по столешнице.

— Откуда… откуда т-ты знаешь? — почему-то осознание того, что папа видел меня пьяной и беспомощной, странным образом вызывает опасения.

— К счастью, в этом городе у меня ещё остались хорошие знакомые, которые знают тебя. Один из них переслал мне видео, на котором тебя хватают за волосы и приставляют что-то острое к горлу.

— И ты даже не обеспокоился этим? — я вызывающе выгибаю бровь.

— Видео дошло до меня только сегодня, за два часа до нашей встречи. Я хотел спросить у тебя об этом лично, просто ждал удобного момента.

Я тяжело вздыхаю, не желая вдаваться в подробности того дня.

— Да, это он помог мне.

- Я рад, если это действительно так. Не пойми меня неправильно: я просто переживаю за тебя. Ты всегда была нежной и наивной, а потому риск нарваться на какого-нибудь хулигана или даже бандита, в два раза выше, чем мог бы быть.

- Я бы не стала связываться с хулиганами или, того хуже, бандитами, пап. Тебе не стоит беспокоиться, - успокаиваю я его.

- Знай, если он будет тебя обижать я не поленюсь прилететь из Ирландии в штаты и надрать ему задницу, - эта непоколебимая решимость в его интонации поднимает во мне всплеск беспечного смеха. - Что же тут смешного? - не понимает он моей весёлой реакции.

- Мы с тобой только-только всё разрешили, а ты уже включил режим строгого попечительного отца, - без какого-либо упрёка говорю я, отсмеявшись.

Мне нравится это. Нравится знать, что в моей жизни, спустя столько лет, наконец появился близкий родственник, которому на меня не плевать. Который будет биться за меня, а не против. Которого моя учёба будет волновать в самую последнюю очередь.

Наверное, я делаю поспешные выводы и возвожу папу на ступень величия, однако так мне проще не впадать в состояние апатии из-за негативных мыслей.

- Он всегда был включен по умолчанию, - папа смягчается при виде моей широкой улыбки.

Следующие два часа я с увлечением слушаю рассказ папы о маленьком городе Наван - административном центре графства Мит провинции Ленстер, в котором он живёт. Внимая звуку его голоса, я словно переношусь из Америки в Ирландию и прохожусь по описываемым им местным достопримечательностям: гробнице Ньюгрейндж, Беллинтер-Хаусу, холме Тара, руинам замка Атламни и цистерцианскому монастырю, иначе именуемому как «Руины аббатства Бективе». Больше внимания он заостряет именно на гробнице, поскольку она произвела на него самое сильное впечатление. Так я узнаю, что в ирландских преданиях упоминается о том, что Ньюгрейндж был построен древними божественными существами - туадами Дананн, славившимися своими магическими способностями и мастерством.

Я бы слушала его ещё сто часов подряд, если бы в один момент он не остановился со словами:

- Ладно, хватит на сегодня разговоров, у меня уже язык устал трындеть, - папа допивает остывший эспрессо, отставляя чашку в сторону. - У тебя, наверное, и свои дела есть, а я тут со своими историями...

- Нет-нет, что ты, я совершенно свободна, - тут же принимаюсь разубеждать его я. - Но если ты устал, то я не буду тебя удерживать и мы разойдёмся.

В глубине души мне хочется, чтобы он отказался от этой «услуги».

- Я бы с радостью продолжил вести с тобой беседу, если бы был моложе годков на десять, - папа ехидно усмехается сам себе. - А так, к сожалению, я уже слишком стар для долгих диалогов на жёстком стуле с неудобной спинкой.

Я понимающе киваю головой, чувствуя невыразимую грусть от того, что приходиться прощаться с ним. Время пролетело настолько быстро, что мне показалось, будто мы беседовали не три с половиной часа, а всего десять минут.

Папа оплачивает наш скромный счёт и оставляет официанту десять долларов в качестве чаевых, после чего мы поднимаемся со своих мест и выходим из кафе.

- Напиши мне, когда доберёшься до дома, хорошо? - ласково просит он.

- Хорошо, - не смею я отказать ему в этой просьбе. Последней просьбе.

Мы стоим в неловком молчании, не зная, как лучше поступить: обняться напоследок или просто помахать друг другу руками и разойтись по домам? Папа оказывается смелее и первым заключает меня в крепкие объятия. Я прижимаюсь к нему в ответ, вдыхая едва уловимый запах морского бриза. Почему я не могу остановить время? Почему оно так безжалостно ускользает, а слова «до скорой встречи» звучат как церковный колокол - то ли предвестник конца, то ли жуткий аккорд в симфонии моих переживаний. Закравшаяся в сердце тревога походит на ощущение, когда теряешься в большом, шумном городе: все вокруг куда-то спешат, а ты один, зажатый между толпой людей и собственными эмоциями.

Я прекрасно знала, что наша встреча рано или поздно подойдёт к концу, но отчего-то каждая мысль о неминуемой разлуке, мимоходом проскальзывающая в голове, пронизывает грудь острой болью.

Сообщи мне кто-нибудь месяц назад о том, что я буду так сильно убиваться по отцу, я бы назвала этого человека ненормальным и покрутила пальцем у виска.

Папа отстраняется и с печальной улыбкой произносит:

- Мы прощаемся не навсегда, Иви, не нужно плакать. Ты ведь знаешь, что женские слёзы - запретное оружие против мужчин?

Я опять киваю, хотя даже не до конца осознаю смысл сказанных им слов. Он, догадавшись, что я выпала из мира, доводит меня до пешеходного перехода и хорошенько встряхивает за плечи.

- Мы будем созваниваться по телефону и общаться в переписке. Нет смысла так расстраиваться, Иви, повторяю, - не оставляет попыток вразумить меня папа.

- Да, я понимаю, просто... это тяжело. Я не успела обрести тебя, как вынуждена снова терять, не успев толком...

- Умоляю, перестань выражаться так, словно я завтра помирать собрался, - закатывает он глаза. - Не воспринимай простые вещи так близко к сердцу, ладно?

- Это вовсе не простые вещи, - насупливаюсь я, забавляя его.

- Я пожил побольше твоего и во многом разбираюсь всяко лучше, чем ты, - решает поумничать он.

- Хватит строить из себя великого мудреца! - не выдерживаю я.

- Я не строю. Я и есть великий мудрец, - ехидничает папа, и благодаря этой шуточной перепалке я забываю о преследовавшей меня грусти.

- Ты великий старец, а не мудрец, - подкалываю его и с удовольствием наблюдаю за быстрой сменой чужого настроения.

- Как некрасиво с твоей стороны, - фыркает он.

- И как самовлюблённо с твоей, - парирую я.

- Прости меня за всё, Иви, - внезапно выдаёт он, и я округляю глаза от столь внезапно сменившейся темы.

- Простить не смогу, а сделать вид, что ты ничего не делал - вполне себе, - возвращаю папе его же реплику и вижу, как его губы расплываются в меланхоличной ухмылке.

- И это меня устроит.

Мы расходимся в разные стороны, я - прямо, он - направо. Перейдя дорогу, оборачиваюсь назад, полная надежды, что успею застать его в том же положении, но вижу лишь толпы прохожих и высотки башен. Последние лучи солнца тонут где-то вдали, оставляя меня в компании с одиночеством, икрящимся, как последняя звезда на ночном небосклоне.

Я отправляю папе короткую эсэмэску с оповещением о том, что добралась до дома в целости и сохранности и всё ещё не до конца верю в то, что мы теперь общаемся. Это кажется таким... странным. Немыслимым. Словно я застряла на границе сна и реальности. Словно подобное не может происходить со мной в действительности.

Чувство вины вновь сыплется на меня зыбкими песками. Я должна рассказать обо всём маме. Я не выдержу молчать о таком, не выдержу ещё одного тяжкого груза, взваленного на плечи и спину.

Дверь её комнаты чуть приоткрыта. Осторожно заглядываю в узкую щель и тихонько стучу костяшками пальцев по деревянной поверхности, тем самым спрашивая разрешения войти.

- Что-то случилось? - сразу чует она неладное.

- Если я просто пришла к тебе, то сразу что-то случилось? - решаю пошутить я, однако по взгляду мамы вижу, что смеяться она совсем не настроена. - В общем я хотела тебе кое в чём признаться...

- Ты беременна? - она резко поддаётся вперёд, откладывая свой телефон в сторону.

Я давлюсь собственной слюной от неожиданности.

- Что?! Нет! Конечно нет, с чего ты взяла? - к лицу мгновенно приливает краска, будто я и в правду забеременела в тайне от неё.

- Слава богу! Не пугай меня так больше, поняла? Я ведь только недавно узнала, что у тебя, оказывается, появился мальчик, а тут ты приходишь и таким серьёзным тоном говоришь, что хочешь мне в чём-то признаться! О чём ещё я могла подумать, если не об этом?

- Мы с ним даже не встречаемся, мам, какая беременность? - отчего-то румянец на щеках становится гуще.

«А если бы встречались?» - с ехидной улыбочкой подстрекает меня внутренний голос, и я гоню его прочь вместе с теми постыдными образами, которые нарисовались в голове после вопроса мамы.

- А мне откуда было знать, что вы не встречаетесь? Ты мне ничего не рассказываешь, знаешь ли! Да и к тому же меня дома почти не бывает, всё время в офисе торчу, поэтому чёрт знает, кого ты сюда приводишь и чем занимаешься.

От неловкости этого разговора мне хочется превратиться в пылинку и улететь куда-нибудь за шкаф.

- Я хотела признаться не в этом.

- А в чём тогда?

- Папа приезжал сюда на мой день рождения, и мы с ним говорили, - выкладываю я на одном дыхании, боясь запнуться.

Мама бледнеет так же стремительно, как если бы увидела в отражении зеркала, висящего напротив неё, мертвеца.

Набравшись смелости, продолжаю:

- После праздника я звонила ему, и мы договорились встретиться. Сегодня мы общались с ним в кафе и приняли решение поддерживать связь на расстоянии, - с трудом подавляю в себе желание зажмурить глаза от страха перед её реакцией.

- Почему я узнаю об этом только сейчас? - её прежде мелодичный тембр голоса приобретает металлические нотки.

- Я просто... боялась тебе говорить и... - не в силах выдержать давления, которое она на меня оказывает, я опускаю глаза вниз, нервно постукивая ногой по полу.

- И что? Что ты мямлишь? Когда звонила этому ублюдку за моей спиной, то нормально разговаривала, а когда пришло время отвечать за свои поступки перед матерью сразу поджилки затряслись? - она вскакивает с места, нависая надо мной, точно ястреб над беззащитным воробьём. Я сглатываю вязкую слюну.

- И ты поди сразу же стала жаловаться на меня, да? Плакаться ему в плечо о том, какая я ужасная мама, что я тебя не слушаю и вообще интересуюсь только твоей учёбой, - мама язвительно ухмыляется, зная, что меня это заденет.

- Как ты можешь так говорить? - я встаю следом. - Да, он спрашивал о тебе, но я ничего ему не рассказала, потому что посчитала это неправильным!

- Да, конечно, не рассказывала, - из её груди вырывается истеричный смешок. - Наверняка ты спелась с ним как раз для того, чтобы перемывать мне косточки время от времени. Решила мне отомстить таким изощрённым образом.

Мой пузырь спокойствия лопается.

- Какая месть, мама, ты в своём уме? Да, я поступила отвратительно, утаив от тебя его приезд и разговор по телефону, но сейчас я говорю правду!

Она подходит ко мне почти вплотную и внимательно всматривается в глаза, как будто пытаясь увидеть в зрачках нужный ей фрагмент встречи.

- Думаешь, я поверю тебе после такого? - наконец произносит она хрипло.

От такой вопиющей несправедливости у меня выходит из лёгких весь воздух.

- Ты ведь сама кричала о том, что чувствуешь, когда я вру, тогда почему сейчас твоя чуйка дала сбой? - из-за нервов меня начинает трясти.

Мама, сказав всё, что хотела, поворачивается ко мне спиной и идёт на выход из комнаты.

- Разве я до этого момента хоть раз обманывала тебя? Почему, когда я оступилась всего раз ты уже готова отказаться от меня? Мама, ответь мне! - я догоняю её и, схватив за плечо, разворачиваю лицом к себе. - Перестань меня игнорировать!

- Не трогай меня, дрянь! - выплёвывает она с такой ненавистью, что я непроизвольно отшатываюсь от неё. - Думаешь, я бы стала силой тебя удерживать от общения с ним, расскажи ты мне всё с самого начала? Он твой родной отец, и я не имею права ограничивать вам контакт. Но ты провернула всё в тайне, как будто специально хотела сделать больнее!

Она возобновляет шаг, намереваясь скрыться на кухне, и тогда я предпринимаю последнюю попытку достучаться до неё:

- В тот день мы с тобой сильно поссорились, и я не хотела тебя видеть, а потом всё завертелось так быстро, что я...

- А теперь я не хочу тебя видеть. Сгинь с глаз моих, пока не пришибла чем-нибудь! - мои раннее сказанные слова не несут за собой никакого эффекта. Она захлопывает дверь кухни перед моим лицом, так и не смягчившись. Я барабаню по ней кулаками, с надрывом крича:

- Мама открой дверь! Слышишь? Я ничего ему не говорила, клянусь тебе! У меня... у меня нет других доказательств, кроме слов! Мама, пожалуйста, открой мне дверь. Пожалуйста... - мой голос переходит на шёпот. Кулак разжимается, и вспотевшая ладонь медленно ползёт вдоль гладкого покрытия. Нет ничего более ужасного, чем говорить правду и понимать, что тебе не верят. Это сжигает изнутри. Умертвляет.

Последние крупицы злости я вымещаю на ни в чём не повинной двери: бью по ней ступнёй и с каждым новым ударом выкрикиваю:

- Ненавижу! - раз. - Ненавижу! - два. - Ненавижу! - три.

Обострившееся чувство справедливости перестаёт отдавать болезненные импульсы по всему телу, и я обессилено приваливаюсь к стенке. Слёзы, которые я так старательно и мужественно сдерживала, моментально выходят наружу, струясь по покрасневшим щекам, как весенние ручейки.

Невысказанная обида клубком сворачивается где-то внутри, покалывая и царапая. Я машинально добираюсь до своей спальни и камнем падаю на кровать, вперяя безжизненный взгляд в ножку стола. Ощущение, будто меня разбили на тысячи мелких осколков. Даже если мама простит мне этот поступок и соберёт по частям то, что сама расколола, созданные трещины будет уже не замаскировать.

Заметив боковым зрением букет ромашек, я стискиваю в пальцах плед, скрипнув зубами от отчаяния. Полная решимости, хватаюсь за телефон, заходя в чат с Майклом.

Хватит с меня вранья. Я должна остаться честной хотя бы для одного человека. Должна снять часть груза лжи с плеч.

«Привет, хотела сказать, что я уже поправилась и готова продолжать исполнять наш уговор».

Не проходит и минуты, как на сообщении появляются две галочки.