Глава 9
Домой после вечерней прогулки Майкл шёл с самой идиотской улыбкой на всей Земле. Тёмные и практически безлюдные улочки города, то и дело жмурились от света этой улыбки. Вызваны ли такие эмоции очень хорошим времяпровождением с друзьями или же крайне растерянным и смущённым лицом Иви, после неожиданных объятий, он понять не мог. Хотя, если говорить без утайки, второе раззадоривало его чуточку больше остального. Парень пытался распутать клубок из своих чувств и понять: такой внезапный порыв был обусловлен театральными чувствами или реальным желанием? Но в любом из случаев ощутить тепло её тела вновь, Майклу, как ни странно, понравилось.
Остановившись напротив входной двери, парень замер, слабо сжав пальцами железную ручку. Тяжёлый вздох. Топтание на месте. Дзынь ключей и поворот замка. Майкл на цыпочках зашёл в квартиру, бесшумно разулся и повесил на крючок потрёпанную от времени кожанку. Ему почти удалось покинуть опасную зону и добраться до своего укрытия, как вдруг глаза ослепило грязно-жёлтым светом висящей без абажура лампочки, и он понял, что деваться больше некуда.
— Ну и где ты шлялся? – очень миролюбиво поприветствовал его папа.
Парень молчал, намертво приклеившись к ледяному полу.
— Я с кем говорю? – тон мужчины сделался грубее, но всё ещё оставался тихим. Майкл предположил, что он так осторожничал, чтобы не разбудить спящего Рета.
Отец сделал несколько шагов к сыну, и тот с боевой готовностью встретил его свирепый взгляд, непроизвольно сжимая руки в кулаки.
— Я же говорил, что уйду гулять с друзьями, — неохотно разомкнул губы Майкл.
— А мне нужно было самому догадаться, что ты станешь гулять допоздна? – возмутился мужчина. – Да ты хоть понимаешь, что было бы, схвати тебя копы, гаденыш?
Глава семьи за считанные секунды преодолел оставшееся между ними расстояние и сжал шею парня с такой силой, что у того потемнело в глазах.
— Не понимаешь? – оскалился он, упиваясь страхом и беспомощностью в чужих глазах. – А я отвечу: они притащили бы тебя сюда за шкирку, как блохастого кота, а мне пришлось бы оправдываться перед ними и платить штраф за то, что мой несовершеннолетний сын разгуливает не пойми где в такой поздний час!
Майкл был ниже всего лишь на восемь сантиметров, но это отбирало у него много преимуществ, к тому же, по силе он явно уступал душащему его мужчине. Только такие обстоятельства вовсе не означали, что парень сдастся. Он продолжал пытаться вырваться из хватки: пинался, царапался, извивался, словно и правда был котом. Блохастым, как сказал отец, никому не сдавшимся котом.
— Однажды ты уже вваливался домой после двенадцати, но я промолчал, так как у тебя было много косяков по учёбе, — сквозь зубы шипел глава семьи и с каждой секундой взгляд его становился всё безумнее. – А ты, потеряв совесть и стыд, снова повторяешь это! Думаешь, если я старик, то у меня проблемы с памятью? Думаешь, если тебе ничего не сказали в первый раз, то это можно повторить и во второй?! – ответом ему служили лишь сдавленные хрипы и вялые барахтанья. Майкл начинал терять сознание от недостатка кислорода.
Не выдержав, отец с низким рыком швыряет сына головой об стену, получая нездоровое удовольствие от его красного, скорченного болью лица. Майкл зашёлся беспрерывным кашлем, хватая ртом воздух и видя перед собой размытую картинку. В ушах звенело, а затылок прошивало ноющей болью. Ему хотелось нахально улыбнуться, назвать отца больным ублюдком, но сил хватило только на неуклюжую попытку сесть. Руки дрожали, а во тру было так сухо, что язык прилип к нёбу.
Мужчина нарочито медленно присел на корточки перед сыном и с надменным выражением лица заговорил вполголоса:
— Мне смешно видеть, как ты пытаешься строить из себя важную особу, хотя на деле даже назвать тебя грязью из-под ногтей было бы слишком большим преувеличением.
Майкл слышал отца, но плохо: будто с морского дна, где его губы опутало водорослями.
— Что здесь происходит? – послышалось сонное со стороны спальни старшего брата. Парень бы улыбнулся своему спасителю, если б мог различать звуки вокруг.
Глава семьи резко поднялся и испуганно уставился на Теранса, который, в свою очередь, на всех порах мчался к лежащему без сознания Майклу.
— Зачем ты это сделал?! – впервые голос старшего сорвался на крик. Он очень испугался за брата, поэтому, нащупав его пульс, выдохнул с таким облегчением, что едва не расплакался. Теранс с бесконечным сожалением оглядел бледного, как поганку парня и постарался поставить его на ноги.
— Чтобы учился вовремя приходить домой, — невинно ответил отец, пожимая плечом.
— Ты чуть не убил его! – Эрни-старший кое-как справляется со своей задачей, одаривая мужчину устрашающим взглядом.
— Я не собирался убивать твоего брата, Теранс. Просто проучил.
— Надеюсь, однажды тебя тоже так кто-нибудь проучит, — зло пробубнил Теранс себе под нос, затаскивая неподвижную тушку брата в его комнату. Он плохо ориентировался в темноте, но с горем-пополам нашёл кровать и аккуратно опустил на неё Майкла. Включив свет, парень убежал на кухню, чтобы налить стакан воды и облить ею младшего.
— Ну что ты носишься, как угорелый? – недовольно протянул отец из своей комнаты. – Сам очухается, не маленький.
— У меня, в отличии от тебя, есть сердце, — Теранс плевался ядом, ничуть этого не стыдясь. Он считал, что отец заслужил такое отношение к себе.
Вернувшись обратно, парень смочил пальцы в стакане и стал обрызгивать маленькими каплями лицо Майкла. Видя, что никакого путного результата это не приносит, просто плеснул в него водой. Майкл дёрнулся, снова закашлялся и с большим трудом поднялся на постели, вытираясь низом футболки.
— С ума сошёл? – пару раз моргнув, спросил он. Голова трещала по швам и Эрни-младший схватился за неё, сморщившись.
— Я расценю это, как «спасибо», — закатил глаза Теранс, присаживаясь рядом с братом. – Дай я посмотрю.
Майкл повернулся к нему затылком, чувствуя, как в волосах орудуют чужие пальцы.
— Вроде рассечений и других травм нет, — наконец произнёс старший, нарушая минутное молчание. – Но шишка точно будет.
— А болит так, будто у меня там два рассечения и ещё топор вбит, — поделился своими ощущениями парень, потирая шею в том месте, где его душили отцовские руки.
— Господи, у тебя вся шея фиолетовая, — выпучил глаза Теранс, с ужасом осматривая свежие гематомы. Майкл отмахнулся.
— Главное, что живой, а следы как-нибудь одеждой прикрою.
Старший брат сжал губы в тонкую линию и испытующе всмотрелся в его лицо. Ему так много хотелось сказать, так сильно хотелось рассыпаться в словах поддержки, но вслух он озвучил лишь короткое:
— Мне безумно жаль, что тебе приходится терпеть всё это. Ты не виноват в том, что она умерла. Младший опёрся лбом о сцепленные в замок руки и устало прикрыл глаза. Эта тема в их семье была табу и до сегодняшнего дня никто из них не отваживался заводить о ней разговор.
— Я знаю, — выдавил из себя парень. В комнате резко стало душно, будто её целый год никто не проветривал.
— Я принесу что-нибудь из морозилки, к голове приложишь, — тихо сказал Теранс и поспешно вышел. Майкл так и остался сидеть, сгорбив спину. То, что он хотел бы навсегда стереть из памяти, обрушилось на него потоком травмирующих воспоминаний:
— Мне звонила твоя учительница. Сказала, ты опять получил «F» по математике, — отец констатировал факт и оглядел пристыженного сына-первоклассника с головы до ног с таким выражением лица, словно смотрел на самого омерзительного ему человека.
— Получил, — угрюмо повторил Майкл, не поднимая головы и мечтая провалиться под землю. Он ненавидел, когда папа его отчитывал. Когда говорил тем самым тоном, от которого всё тело покрывалось красными, стыдливыми пятнами. Когда его макали носом в оплошности.
— И ты вот так спокойно об этом говоришь? – поразился мужчина. – То есть тебя совсем не волнует тот факт, что ты входишь в процент тупых детей класса? Ты в первую очередь позоришь меня перед своим учителем! Почему я должен выслушивать от неё о том, как плохо ты считаешь и решаешь задачи, а?!
Мальчик сжался от громких криков, отрывая зубами заусенцы – он просто не знал куда деть руки.
— Я не очень понимаю эти темы и думал, что ты мне поможешь разобраться… — он неловко переминался с ноги на ногу, не решаясь заглянуть в глаза разъярённому отцу.
Майкл пропустил момент, когда глава семьи оказался перед ним на корточках и очнулся лишь к тому времени, когда ему влепили пощечину. Хлёсткую, оглушительную. Он упал на пол от силы удара. Щека запылала, а на глаза навернулись слёзы, которые мальчик изо всех сил старался сдержать.
— Думаешь, я стану помогать такому выродку, как ты? – истерично хохотнул мужчина. – Я не желаю иметь дело с убийцами, поэтому если ты настолько тупой, что не можешь сам сесть и разобраться в том, что неясно, то проще будет отдать тебя в школу для умственно отсталых. В Джерси-Сити есть одна такая и, если ты принесёшь ещё хоть одну «F» – будешь учиться в ней. Ясно?
Майкл не ответил, держась ладошкой за красную щеку и по-прежнему ведя борьбу со слезами.
— Ты должен отвечать, когда я задаю вопрос! – отец дёрнул мальчика на себя, брызжа слюной во все стороны.
— Папа, не трогай его! – взвизгнул внезапно вбежавший в комнату Теранс. Глава семьи повернулся к нему с крайне недовольным выражением лица.
— Я всё ему объясню, он больше не получит двойку, — заверил хмурого мужчину старший брат. – Только не отдавай его в школу для умственно отсталых, пожалуйста.
Майкл посмотрел на Теранса с благодарностью и впервые за всё своё нахождение в отцовской комнате искренне улыбнулся.
— Ты что, подслушивал? – это больше походило на утверждение, нежели на вопрос. Мальчик смущённо кивнул, почёсывая затылок. Мужчина поджал губы, всем своим видом демонстрируя озлобленность от ситуации, однако слова, которые он произнёс следующими, звучали, на удивление, спокойно: — Больше так не делай, Теранс. Нельзя подслушивать чужие разговоры.
— Я не подслушивал. Ну, вернее, не специально подсушивал. Твои крики были слышны даже в моей комнате, поэтому я…
— И мешать мне отчитывать твоего брата тоже не надо, — выразительно подчеркнул он, понимая, что хотел сказать старший.
Майкл уже стоял на ногах, когда переполненный тревогой Теранс потащил его в свою комнату, игнорируя тихо ругающегося себе под нос отца.
— Сильно больно? – закрывшись, обеспокоенно спросил мальчик.
— Уже не очень, — хрипло ответил младший, опускаясь на край кровати. – Спасибо, что пришёл на помощь. Без тебя мне бы, наверное, ещё раз прилетело…
— Ты тоже мне помог. Считай, что я вернул долг, — Теранс тепло улыбнулся и Майкл подумал, что с таким братом ему не страшны никакие отцовские крики и пощёчины.
Парень не заметил, как вернулся Рет. Он сместил свой фокус внимания со стула, на него лишь когда ему под нос сунули замороженную курицу.
— Жизнь сломает тебя легче ивового прутика, если будешь думать о плохом в и без того трудный период. Попробуй подумать о чем-нибудь… или о ком-нибудь хорошем и почувствуешь, как становится легче, — посоветовал Теранс, стоя у выхода.
Майкл хмыкнул, поднимая на него насмешливый взгляд.
— Ты сам-то всегда способен думать позитивно, когда жизнь ставит тебя раком?
Эрни-старший опустил глаза и с грустью признался:
— Я бы мог думать о кое-ком позитивном, если бы только эти мысли не причиняли ещё больше боли.
Парень прикусил язык, понимая, кого имеет в виду Теранс.
— Ты до сих пор провожаешь её в окне перед учебой?
— Привычка, — пожал плечами он.
— От дурных привычек обычно избавляются, а не злоупотребляют ими.
Рет ничего ему не отвечает, лишь плотно запирает за собой дверь и уходит к себе.
Майкл отнимает от головы курицу и обессилено падает на постель. Хорошие мысли будто назло ему попрятались в самые кромешные уголки памяти, оставляя по центру только всё самое плохое.
Они с Терансом оба не помнили свою мать и знали о ней лишь ту информацию, которую соизволил донести до них отец. Рикарда Эрни, а до замужества Эймбрамсон, умерла после рождения младшего сына – оторвался тромб. Врачи даже не успели среагировать: всё произошло в моменте и им оставалось только сообщить об этом убитому горем Руперту. Его любовь к Рикарде больше походила на зависимость и больную привязанность, чем на что-то здоровое и правильное. Именно поэтому, когда акушер вручил ему маленького Майкла, он возненавидел его всей душой, виня в смерти любимой.
Отец растил младшего без той же любви и ласки, которая досталась старшему сыну в первый, а позже и в последующие годы жизни. Когда Майкл подрос Руперт мог спокойно морить его голодом, ставить на гречку за любые, даже самые маленькие провинности и избивать за плохое поведение или неудовлетворительные оценки в школе. Он не оставил сына в роддоме только потому, что хотел отомстить ему за смерть Рикарды. Хотел, чтобы Майкл мучался и страдал также, как страдал он, после трагичной новости от врачей.
Единственным лучом света в жизни Эрни-младшего всегда был Теранс, который тайком делился с ним своей едой, спасал от гнева отца и старался поддерживать его после избиений. И Майкл не остался в долгу.
Весь первый класс старшего брата буллили за отсутствие матери. Одногруппники считали его «неполноценным», поскольку твёрдо верили в то, что без мамы не может существовать ни один на свете ребёнок. А прознали они об этом по вине одного мальчика, которого Теранс на тот момент считал своим другом и которому по глупости доверил семейный секрет.
В конце четвёртой четверти, когда нападки на Рета стали случаться всё реже и реже, он набрался смелости признаться в чувствах однокласснице, нравившейся ему ещё с начала учебного года. Эта девочка была единственной, кто не принимала участия в общественном буллинге, чем, собственно, и привлекла его внимание. К сожалению, мальчика ждало разочарование. Она не только отказала Терансу, но также и рассказала всему классу о том, как жалко и смешно он выглядел во время своего признания, тем самым создавая новую волну насмешек и оскорблений.
К концу учебного года Рет из отзывчивого, болтливого и гиперактивного ребенка, превратился в совершенно другого человека: замкнутого, тихого, нерешительного и до абсурдного стеснительного. Одноклассники бы обязательно продолжили издеваться над ним, если бы не Майкл, который к тому времени пошёл в первый класс. Пусть он и был младше их на год, но за своего брата стоял горой! Майкл дрался со всеми мальчишками, которые не воспринимали его угрозы всерьёз, собачился со всеми, кто смел хоть как-то оправдывать свой буллинг и уже был в шаге от того, чтобы приложить кого-нибудь головой об парту, когда ребята, наконец, прислушались к его словам и прекратили донимать Теранса.
Старший брат потом очень долго благодарил Майкла за предоставленную в беде помощь и почти так же долго сыпался в извинениях, приговаривая, что тому не стоило рисковать своим лицом, на котором красовались фиолетовый фингал и маленькие ссадины.
Парень тряхнул головой и прошёлся по комнате, потирая болящие виски. Перед глазами всё вновь поплыло, и он схватился рукой за спинку стула, чтобы случайно не рухнуть на пол. В ушах зазвенело ещё громче, чем в первый раз, и Майкл, не желая испытывать свой организм на прочность, присел на стол. Решил попробовать воспользоваться советом Теранса: подумать о хорошем, и на ум моментально пришёл один человек – Мальвина.
Парню до сих пор было стыдно перед ней за свой эгоизм и манипуляцию, однако найти иной способ, как разобраться в своих чувствах, он просто не смог. Ему было важно задержать её возле себя на более долгий период, дабы понять, что именно она вызывает в его сердце. Майкл ведь прекрасно понимал, что привлечь внимание Иви каким-то более адекватным способом у него не получится, поэтому и выпросил у Теранса деньги на две искусственные розы, перед этим наврав, что они нужны ему для их покойной матери… А затем засыпал алыми лепестками балкон Рии. И реакция Мальвины не заставила его долго ждать. У Майкла чуть харя не треснула от счастья, когда он увидел от неё то коротенькое сообщение, будто в нём было написано не место, в котором его позже очень грубо отчитали, а признание в любви.
Конечно, мысли об Иви не излечивали полностью, но словно помогали некоторым душевным ранам затянуться на ничтожные сантиметры.
Парень поймал себя на улыбке и глянул в окно. Отсюда звезды на небе казались совсем крошечными и были похожи на брызги краски. Майкл премного благодарен им за такое удачное расположение на космическом полотне.
***
Морщить нос при каждом заходе в парикмахерскую от смеси сразу нескольких едких запахов, уже успело стать моей верной привычкой. Оказалось, что лак и краска для волос, вперемешку с ароматом шампуня и термозащитного спрея – это та ещё убийственная комбинация.
Я сижу в кресле рядом со входом и жду, пока Виолет высушит волосы своей клиентке, чувствуя, как грудь неприятно сдавливает от подступающего волнения и смятения. Стоит ли мне просить у неё совета или лучше самой со всем разобраться?
«Сама ты только врать умеешь», — нелюбезно ответил мне внутренний голос.
Я очень хотела обелить себя, рассуждая о том, что Рия тоже мне соврала, однако у подобных рассуждений всегда был один контраргумент: её тайна никак не была связана со мной. А это значит, что из нас двоих предательницей по-прежнему остаюсь я. Люди имеют право хранить секреты от своих друзей, но только в том случае, если содержимое никак не скажется на их ментальном здоровье в будущем.
— Проходи, Иви, — бодрый голос Виолет выводит меня из транса. – Ну, давай, рассказывай, что интересного произошло в твоей жизни за прошедший месяц?
Я кривовато улыбаюсь. За прошедший месяц? По ощущениям в ней постоянно что-то происходит.
— Если я расскажу ты дашь мне совет? – решаю узнать об этом на берегу, чтобы в случае чего не остаться крайней.
— Конечно, — отвечает Ви таким тоном, словно это было очевидно.
Некоторое время я молчу, собираясь с духом и деловито разглядываю в зеркале плакаты красивых женщин с гладкими крашенными волосами, которые, в общем-то, итак, видела уже сто раз. А затем выкладываю ей всё подчистую, не упуская ни одной, даже самой маленькой детали, поскольку в этой истории они все были важны, и каждая из них могла оправдать тот или иной поступок. Я видела, как менялись её эмоции на протяжении всего пересказа: она то белозубо улыбалась, то сердито морщила лоб, то печально поджимала губы, то негодовала. Закончив, я вымученно спрашиваю:
— Что мне делать, Ви?
— Ну и заварила же ты кашу, подруга… — качает головой она, заворачивая в фольгу очередную прядку моих волос. – Попробуй помирить их. И дружбу сохранишь и парнем обзаведёшься.
— И какая у меня должна быть мотивация помирить их между собой?
— Ну…
— Фактически их примирение не должно принести мне выгоды, ведь в глазах Рии я ненавижу Майкла точно также, как и она. Разве такое предложение не повлечёт за собой кучу подозрений?
— Тогда тебе в любом случае придётся выбирать между ними. И до тех пор, пока ты молчишь, ты делаешь выбор в пользу Майкла.
Я опускаю взгляд на свои руки. Мне вообще не хочется выбирать из них двоих кого-то одного. Я просто хочу оказаться во вселенной, где Рия и Майкл не враждуют между собой, а наоборот, дружат, и где я могла бы общаться с ним без всяких зазрений совести…
— Ты ведь помнишь, что я хотела всё ей рассказать, но меня подвели обстоятельства?
— А, по-моему, ты просто пытаешься найти оправдание своему поступку, — в голосе Виолет слышатся обвинительные нотки. Она распускает конский хвост и волосы цвета спелой сливы рассыпаются по её острым плечам. – Через двадцать минут будем смывать, посиди пока.
Она куда-то убегает, оставляя меня один на один со своим отражением. Уставшая, запутавшаяся в том, что правильно, а что нет, измученная совестью, беспрерывно кличущей: «предательница и лгунья, предательница и лгунья!», а затем разражающейся таким отвратительным хохотом, что хотелось спрятаться от него в самом укромном уголке планеты. Вот, какая девушка сейчас таращится на меня в зеркале. И она кардинально отличается от той, что сидела здесь месяц назад.
Прокручивая в голове предпоследние слова Ви, я не могу не задаться вопросом: а точно ли она меня слушала и если слушала, то ушами ли? Потому что человек, действительно умеющий анализировать услышанное, никогда бы не ляпнул такую глупость. Возможно, я поспешила с выводами, когда на середине пересказа подумала, что у неё отлично получается выполнять свою работу и впитывать при этом большое количество информации. Впитать-то она впитала, только вот выжать чего-то путного из своей «мозговой губки», увы, не смогла.
Когда спустя двадцать минут Виолет возвращается обратно, мы больше не говорим. Лишь перед тем, как уходить я искренне благодарю её за труд, получая в ответ лёгкую улыбку и кивок.
***
До тестирования остаётся всего полтора часа и от волнения меня тошнит так сильно, что поешь я утром – сейчас бы блевала дальше, чем видела. Всю ночь я ворочалась и не могла заснуть: то одеяло слишком тёплое, то подушка чересчур плоская, то рука затечёт, то пятка зачешется. Но в конечном итоге Морфей сжалился надо мной, и открыл врата сонного царства, стоило только первым рассветным лучам выглянуть из-за горизонта.
Хождение по комнате взад-вперед немного помогает избавиться от назойливых мыслей, вроде: «А что, если я не напишу?»; «А что, если в сумме мне не хватит баллов для поступления?»; «А что, если я подведу всех, кого только можно?»
Хватаюсь за голову и резко выдыхаю.
«Спокойно, Иви, спокойно. Ты ведь всё учила, всё решала, ты сможешь решить любой пробный вариант на высший балл, даже если тебя попросят об этом глубокой ночью».
Пожалуй, нужно поберечь свои нервные клетки, иначе до начала теста меня упекут в психиатрическую больницу.
За полчаса до выхода в комнату учтиво стучится мама.
— Входи, — тихо разрешаю я.
— Волнуешься, Малинка? – она тепло улыбается, садясь на стул напротив меня.
— Немного, — преуменьшаю я.
— Зря, — качает мама головой. – Ты ведь у меня умная девочка и обязательно всё напишешь. Главное не отвлекайся и внимательно читай задания!
Я стискиваю зубы от раздражения, ведь слышала эти слова столько раз, что вполне могла бы стать миллиардершей, если б их количество можно было разменять на деньги.
— Хорошо, — для человека, который едва сдерживает злость, я отвечаю довольно спокойно.
Спустя минуту напряженного молчания мама неловко откашливается и спрашивает:
— Как у тебя дела? Ничего не тревожит? Ну, кроме экзаменов, разумеется.
Не могу скрыть удивления и таращусь на неё такими огромными глазами, что она нервно уточняет:
— Ты в порядке?
— Да-да, — киваю, а сама в миг тускнею, когда понимаю, что мама спросила об этом не из искреннего интереса, а лишь для того, чтобы прервать наше затянувшееся безмолвие. Почему я надеялась на другое?
— Тебя точно ничего не беспокоит? Выглядишь грустной, — встревожилась она.
«Твое равнодушие к моей жизни меня беспокоит».
— Не беспокоит, — натянуто улыбаюсь, желая, чтобы она поскорее оставила меня в покое.
Перед уходом мама нежно целует меня в щеку и желает удачи, снова напоминая про внимательность, и я раздраженно вздыхаю, почти что выпихивая её из комнаты.
Возвращаюсь к своему первоначальному занятию: хождению по комнате, как вдруг слышу чьё-то тихое жужжание под потолком. Кровь в жилах стынет. Страх покрывает кожу колкими мурашками и выступает бисеринками пота на лбу. Я медленно поднимаю взгляд наверх и чуть ли не падаю в обморок от ужаса, когда вижу сидящую на люстре осу. Большую, полосатую осу. А вот и самая главная причина, по которой я ненавижу лето.
Я кричу так громко, словно наткнулась не на насекомое, а на самого опасного серийного убийцу, и на этот неистовый ор ко мне прибегает мама с глазами на выкате.
— Господи, что случилось?! – кажется, она напугана не меньше.
— УБЕРИ ЕЕ, УБЕРИ! – визжу я, показывая пальцем на потолок.
— Кого убрать? – мама щурится, внимательно приглядываясь к матовым плафонам люстры.
— Осу! – дрожащим от поступающих слёз голосом отвечаю я и убегаю из комнаты, закрываясь в ванной.
Впервые оса ужалила меня в беседке в восемь лет. Её привлек ежевичный чупа-чупс, крепко удерживаемый мною в руке, в следствии чего мишенью стал указательный палец. Второе жало я получила в икру левой ноги спустя два года, во время спокойного чтения внутри той же поганой беседки. Тогда оба этих случая показались мне странными: мама ведь уверяла, что если не шевелиться и не дышать, то оса пролетит мимо, но я почему-то целых два раза была ужалена. Пришлось быстро понять, что её совет – это полная чушь, которому не нужно следовать и внимать, поэтому сейчас, стоит мне только услышать возле себя чьё-то подозрительное жужжание, как я рефлекторно кричу и убегаю от него куда подальше.
Прислонившись ухом к лакированной поверхности двери, слышу снаружи непонятную возню, которую вскоре прерывает громкий хлопок тапка обо что-то твёрдое.
— Я её убила, выходи! – гордо сообщает мама, после чего я осторожно выбираюсь из своего временного укрытия и крадусь на носочках обратно в комнату, по-прежнему боясь, что оса вылетит откуда-нибудь из-за угла и больно ужалит меня.
Прямо с порога натыкаюсь на весьма печальную картину: мама стоит возле подоконника и салфеткой вытирает с него то, что осталось от бедного насекомого: вытекшее жало, расплющенное тело в чёрно-жёлтую полоску и погнутые крылья.
«Глупая, не стоило тебе сюда залетать. Люди не любят таких, как вы, тем более на своей территории», — прискорбно думаю я, смотря на маленькое засохшее пятнышко, оставшееся после неё.
— Спасибо, — обращаюсь я к маме, слабо улыбаясь.
— Не за что, а тебе разве не пора выходить? Автобус же вот-вот приедет! – она моментально меняет тему разговора, чему я, собственно, даже не удивляюсь.
— Да, пора, — тяжело вздыхаю и шагаю в прихожую, параллельно печатая сообщение Рие:
«Буду ждать тебя на остановке, только прошу, хотя бы сегодня не опаздывай».
— А ты в этом не замёрзнешь? – настораживается мама, оглядывая моё короткое чёрное платье с белым воротником.
— Не делай вид, будто тебя это и вправду интересует, — удержаться от едкого комментария не получается.
Слишком уж она меня сегодня раздражает своей жантильностью.
— Конечно интересует, Иви, ты же моя дочь! – обижено возмущается она.
Я горько усмехаюсь.
— Три года тебя этот факт совершенно не беспокоил.
— Что ты имеешь в виду?
— Ничего. Забудь, на эмоциях сказала, — приходиться оправдаться мне, потому что времени на выяснения отношений уже не остаётся.
— Иви…
— Правда на эмоциях, мам, извини, — растягиваю губы в виноватой улыбке, стоя на лестничной площадке. – Пока!
Оставляю её переваривать услышанное в полном одиночестве, а сама лечу вниз по ступенькам, дабы вовремя подойти к остановке. Воспроизводя в памяти расстроенное лицо мамы, я злорадно усмехаюсь, внутренне ликуя от того, что у меня, наконец, получилось причинить ей боль, схожую с той, что все эти годы чувствовала одна я. Цинично ли это? Да. Не правильно ли это с точки зрения морали? О, на все сто процентов. Стыдно ли мне за это? Точно нет. Мне всласть расплатиться с ней той же монетой, после всего вынесенного дерьма и если уж и просить прощения за свой поступок, то только в одном случае – если она попросит его первая. Ну, а пока этого не произошло, я не стану забивать голову мыслями о женщине, которая целых три года забивала на меня, мои проблемы и состояние.
На остановке я вижу только двух бабуль в цветастых юбках, маленького мальчика с коричневым рюкзачком на спине и рослого курящего мужчину. Рия, как обычно, опаздывает, а у меня нет ни сил, ни желания снова писать ей с вопросом о местонахождении.
Осторожно опускаюсь на край старой скамьи рядом с бабулькой, которая оживлённо болтает со своей пожилой подружкой о сумасшедших ценах в магазинах. Я увлечённо слушаю их диалог и подписываюсь под каждым словом, пока внезапно не ощущаю на себе взгляд мужчины, который ранее вдыхал сигаретный дым. Мы встречаемся глазами, и сердце в груди начинает стучать чуть быстрее. Он изучает моё лицо очень пристально, нагло, внимательно всматриваясь в каждую черту, словно силясь что-то вспомнить или сопоставить. Я напрягаюсь всем телом и тянусь в сумку за баллончиком, когда вижу, что мужчина делает шаг в мою сторону. Он ведь не настолько безумен, чтобы нападать при стольких свидетелях, правда?
— А вот и я! – слышится звонкий голос Рии по другую сторону дороги, и я вскакиваю со скамейки, испытывая невероятное облегчение от её появления. Оставив этого странного типа на двух старушек и школьника, бегу к пешеходному переходу, дабы встретить подругу и поскорее рассказать ей о произошедшем. Находясь под большим впечатлением, я совсем забываю о том, что всего пару мгновений назад ненавидела весь мир и была готова испепелить Рию за опоздание в такой важный день.
По окончание пересказа, она решительно выдаёт:
— Пистолет я сегодня с собой не взяла, но если хочешь, могу ударить его со спины вон тем камнем, а потом…
— Ради всего святого, Рия, прекрати вести себя как маньячка! – пристыжаю её я, неотрывно следя за каждой проезжающей мимо машиной. Наш автобус задерживается и это щекочет мне нервы.
— Как знаешь, — ничуть не смутилась подруга. — Моё дело предложить.
Я поворачиваю голову в сторону остановки: тот неизвестный мужчина стоит на краю бордюра, выкуривая вторую по счёту сигарету, и смотрит куда-то вдаль. Проследив за его взглядом, я понимаю, что он наблюдает за молодой парой, дающей попробовать мороженное своему маленькому ребёнку. Их лица искажены счастливыми улыбками, и он, точно предаваясь каким-то воспоминаниям, тоже улыбается. Я поспешно отворачиваюсь, словно застав его за чем-то очень личным и в этот момент уши сворачиваются в трубочку от оглушительного гудка подъехавшего автобуса.
— Ну наконец-то, — раздражённо буркает Рия, убирая складное зеркальце обратно в кожаный рюкзак.
Духота в салоне стоит невыносимая, а вонючий запах пота и перегара не может выветрить ни одна форточка. Мы размещаемся в начале, прямо перед тучной женщиной и мальчиком-дошкольником, который резво болтает ногами и пялится на всех заходящих внутрь людей, как на редкие музейные экспонаты.
Я по привычке перевожу взгляд на окно и вздрагиваю от неожиданности: тот странный мужчина выжидающе смотрит на меня сквозь затонированное стекло, крепко сжав губы. Чего он ждёт – не понятно, да и уже не важно, поскольку водитель трогается с места, закрывая двухстворчатые двери.
Интересно, кто он такой? Очередной озабоченный придурок или человек, перепутавший меня с кем-то из своих знакомых? Хотя, я не совсем уверена, что у него в товарищах водятся такие молодые девушки. Но тогда что ему было нужно и какую цель он преследовал? О чём думал, когда шагал ко мне?
Из раздумий меня вырывает недовольный голос Рии, которая до этого ехала молча:
— Это ваш ребёнок? – она обратилась к женщине, что сидела позади нас.
— Ну, мой и? – не слишком дружелюбно отзывается она.
Подруга хмурится её тону, но свой сохраняет спокойным:
— Успокойте его, пожалуйста. Он пинает моё кресло с начала пути.
— И что дальше? Он же ребёнок! Что вы, потерпеть не можете? – пренебрежительно фыркает женщина. – Ну и молодёжь пошла! Жалуется на всё, что не попадя.
Боковым зрением я вижу, как на нас стали обращать всё больше и больше внимания. Кажется, даже водитель искоса следит за происходящим через зеркало заднего вида. В воздухе запахло скандалом.
Я хлопаю Рию по оголённой коленке и, когда она поворачивается, тихо шепчу на ухо:
— Держи себя в руках.
Подруга отмалчивается, отворачиваясь обратно к женщине.
— Почему это я должна терпеть невоспитанность вашего ребёнка? – её голос сквозит возмущением.
— Окстись, девочка! Какая невоспитанность? Что я могу сделать, если у него сейчас возраст такой, когда играться и беситься постоянно хочется?
Мальчик снова пихает ногой кресло Рии, весело улыбаясь и издавая какие-то нечленораздельные звуки. Подруга шумно втягивает носом спёртый воздух, видимо, из последних сил сдерживая внутреннюю грубость.
— Сказать ему, что автобус – это не место для игр, например? – у неё от злости задёргался глаз.
— Мой ребёнок будет играть, где хочет и когда хочет. Меня не колышет, что там от его игр испытывают другие люди, — чётко обозначает свою позицию женщина и отворачивается к окну.
Автобус плавно тормозит возле Сентрал-авеню, и в конце салона я слышу разочарованное:
— Блин, мне выходить пора, скажешь потом, кто из них победил?
Видимо, тот к кому обратились просто кивает, ибо ответа так и не прозвучало. Часть людей отсеивается, а часть остаётся наблюдать за публичной руганью.
— Вот так значит? – Рия грозно поднимается со своего места, берясь за поручень. В её глазах сверкает ярость, которую она больше не сдерживает. – Если вы прямо сейчас не успокоите своего мелкого засранца, я вырву ему его кривые ноги и набью ими ваше рыло!
Встаю следом за ней, слегка покачиваясь от кривой езды водителя и шиплю, подобно ядовитой змее:
— Что ты такое говоришь? Успокойся немедленно! Мы почти приехали!
— Да как ты смеешь говорить так обо мне и моём ребёнке, мармозетка белобрысая?! – рассердилась женщина, удивлённо поднимая криво накрашенные брови.
— Потому что вы охренели! – не заробела под кучей чужих взглядов Рия. – Сидите тут, едва в кресло помещаясь, права свои качаете, игнорируете мои вежливые, на секундочку, просьбы! Мне что, по-вашему, нужно было ещё на колени упасть и пятки ваши вонючие облизать?! Да хрена-с два!
За семь лет нашей дружбы не было ни одного года, который прошёл бы без скандалов в общественном месте. А некоторые года насчитывали их так много, что пальцев двух рук не хватило бы для того, чтобы назвать количество. Я уже давно должна к этому привыкнуть, но почему-то из раза в раз только всё сильнее краснею.
— Хамло малолетнее! – орёт женщина на Рию.
— Жируха престарелая! – не остаётся перед ней в долгу моя подруга.
— А девочка-то не промах, да? – говорит чей-то восхищённый мужской голос позади меня.
— Не то слово, — вторит ему второй такой же голос.
Водитель вновь тормозит, и я с радостью понимаю, что мы, наконец, добрались до пункта назначения.
— Пошли, — я тяну Рию на выход, пока она в самом деле не набросилась на эту женщину, вместе с её дитём.
Я не считаю, что Рия права в этой ситуации. С такими людьми, как эта женщина бесполезно спорить, а уж тратить на них свои нервные клетки тем более. Возможно, она просто была на взводе из-за тестирования, а возможно, что такое поведение и реакция заложены в её характере. Мама всегда учила меня не отвечать грубостью на грубость и быть разумнее, и я следую её совету по сей день, считая такую позицию правильной. Рия, похоже, тоже считает свою скандальную позицию правильной, потому как раскаяния на её лице я не замечаю.
— Иногда мне кажется, что ты магнит, притягивающий к себе всю негативную энергию, — задумчиво делаюсь с ней мыслями.
— Когда кажется креститься надо, — заумно отвечает она.
Тревожные мысли, которые волновали меня дома, снова занимают голову, едва я ступаю на территорию школы. Рядом идёт ещё несколько ребят с кислыми лицами, глядя на которых отчего-то становится легче.
— Пусть удача не покидает нас до самого конца… — шепчет Рия перед аудиторией, сжимая мои потные ладони в своих.
— … все трудности временны, и мы преодолеем их, как делали всегда, — я с улыбкой заканчиваю фразу, придуманную нами ещё в девятом классе перед сдачей экзамена в конце триместра, и отпускаю её руки. Пора идти.
Класс я покидаю в крайне подавленном состоянии. Мне попался, кажется, самый сложный вариант из всех возможных. Я сильно сомневаюсь в правильности заданий, несмотря на то что сделала всё. Даже шпаргалки, которые немного помогли мне в написании, ничуть не облегчали лёгшего на душу груза.
Похоже, я провалилась.
***
Когда водитель подъезжает к остановке, я превращаюсь в камень от ужаса: мужчина, ранее бесстыдно пялившийся на меня, сейчас стоит на том же месте, где я видела его в последний раз, сцепив руки в замок и будто ожидая кого-то.
Я стараюсь не думать о том, что ждёт он именно меня, когда выхожу из автобуса и перехожу дорогу. Стараюсь не думать об этом, даже когда слышу позади себя его медленные шаги и глухое щёлканье зажигалки. Паника накрывает с головой только в тот момент, когда из-за угла показывается верхушка моего дома, а он всё не отстаёт. Ноги ослабевают от страха, но, благо, бегут также быстро, как раньше, перепрыгивая через небольшие бугры и камни. Обернувшись, я с изумлением понимаю, что мужчина… больше не идёт за мной.
Резко останавливаюсь, не веря своим глазам. Может, у меня паранойя, и он просто шёл по своим делам? Или он увидел всё, что хотел, и смысл преследовать меня исчез? От этих вопросов застучало в висках, и я устало помассировала их. Наверное, я слишком переутомилась и перенервничала. Не стоит принимать так близко к сердцу каждый косой взгляд или криво сделанный шаг. Мне всего лишь нужно отдохнуть и перестать себя накручивать.
***
На туалетном столике царит полный бардак: насадки для фена разбросаны, тюбики разноцветных помад открыты, а их колпачки валяются неизвестно где. Туши и подводки, сваленные в одну кучу, сливаются друг с другом, а стеклянные духи стоят на самом краю и рискуют разбиться об пол от одного неверного движения. Так проходит каждый мой день рождения – в хаосе сборов. Но далеко не каждый день рождения грудь болит от плохого предчувствия.
Грядет что-то ужасное. И, сдается мне, предотвратить это будет невозможно.