8
Тара очень любит Макса и очень хочет, чтобы тот поправился. Безумно хочет. Последние несколько недель только этого и хочет. Однако Фенстерматчера она, кажется, любит тоже, и ей крайне не нравится то, что они собираются сделать.
— Мы точно не убьём его? — спрашивает она в который раз. — Что вот ты киваешь, откуда тебе вообще знать?
— Ватанабэ всё посчитала, — говорит Жуковски, взвешивая в руке кирпич. — Она очень хороша в точных науках. И химии. Как и Минако.
— Мои родители варили мет, — подтверждает Минако. — У меня по химии высший балл.
— Пошли отсюда, — говорит Тара, хватая Фенстерматчера за рукав толстовки. — Я больше тебя с ними и на минуту не оставлю!
— Какая милота, — тянет Жуковски. — Но, если ты хочешь вернуть своего друга с того света, выбора у тебя нет. Ты же сама слышала врачей. Надежды особо никакой. Мы — единственный шанс Макса.
— Да, но не ценой же жизни моего парня! — рычит Тара. — Пойдём отсюда, Никки, мы ещё даже не целовались ни разу. Ты не можешь отбросить коньки раньше этого!
Ватанабэ отвратительнейшим образом хихикает, чем выбешивает Тару ещё сильнее.
— Не смей, — тычет она пальцем в её сторону. — У тебя вообще никакого парня не будет. Если Макси-плакси отчнётся... когда Макси-плакси очнётся, я тебя и близко к нему не подпущу!
— Успокойся, — встревает Фенстерматчер. — Всё будет нормально. Верь мне. И ещё... мне нравится, когда ты зовёшь меня "Никки". И что наконец признала вслух, что я твой парень. Если ради этого стоит получить сотрясение мозга, то цена не так уж и велика, я считаю.
Считает он. Посмотрите на них. Кругом одни счетоводы.
Тара шумно выдыхает и заламывает пальцы. Этот идиот звучит так, будто кирпичом его уже огрели по голове, а не только собираются. Мать его за ногу! Николас Фенстерматчер — это же разумный парень! Он всегда поступал по уму и по правилам. Это Тара с ним такое сделала, да? Она виновата?
— Я буду называть тебя как только захочешь, только пойдём отсюда!
— Я могу плюнуть в неё оцепеняющим ядом, — предлагает Минако.
— А я могу сломать тебе шею одним мизинцем, — отвечает ей Фенстерматчер.
— Захлопнись, а? — говорит уже Жуковски. — Иначе подпалю тебе волосы, и твоя зазноба тебя разлюбит. Они у него отрастают дольше, чем кожа, — поясняет он Таре. — Хрен знает почему, но помню, мы как-то тренировались, и я выпустил в него столб пламени, так смешно было. Он лысым похож на...
— Давайте уже начнём, — перебивает его Фенстерматчер, смутившись.
— Да чё ты так паришься-то? — снова подаёт голос Жуковски, когда Тара со стоном прячет лицо в ладони. — Я сто раз ломал ему шею, руки, позвоночник. Ни черта ему не сделается.
Тара решает, что повторять в сотый раз очевидные вещи, что все те разы Фенстерматчер был при полных силах и в здравом уме, а сейчас явно — нет (особенно последнее), бессмысленно. Помимо того, что Ватанабэ могла напортачить с пропорциями, ему ещё теперь и больно будет. Но, кажется, никто этим, кроме Тары, не обеспокоен. Таре не нравится в одиночку тусоваться на стороне здравого смысла. Обычно она по другую сторону баррикады. Мир воистину сошёл с ума.
— Обещай, что поцелуешь меня, если я умру, — говорит Фенстерматчер, когда Жуковски, вооружившись кирпичом, всё-таки становится позади него.
— Обещаю, что найду способ тебя воскресить, а потом сама убью, — рычит Тара, а потом зажмуривается, потому что Жуковски со всей дури обрушивает кирпич на голову своего лучшего друга, и тот с глухим вскриком падает на пол.
— Как думаешь, точно получилось сотрясение? — спрашивает Ватанабэ, набирая в шприц какую-то сомнительного вида жижу.
Тара смотрит, как по полу растекается лужа крови из головы её бездыханного парня и забывает, как моргать.
— Коли уже, твою мать, — бормочет она, моля про себя всех известных богов разом, чтобы ей не пришлось оплакивать ещё и Фенстерматчера. Или отчитываться Кроссу. Возможно, последнее пострашнее похорон будет.
Ватанабэ тем временем, брезгливо переступив лужицу крови, склоняется над Фенстерматчером и колет ему в руку их неапробированный эликсир жизни. И после этого ничего не происходит. Вообще ничего.
— И сколько нам ждать, прежде чем смириться и вызывать катафалк? — невзначай интересуется Жуковски.
— Кто знает, — говорит его девушка. — Мы же раньше не пробовали такое.
— Что? — изумляется Тара. — Даже на мышах?
— Я боюсь мышей, — пожимает плечами Ватанабэ.
— А мне они нравятся, — отзывается Минако. — Я бы не позволила издеваться над невинными мышками.
— Кажется, я хочу, чтобы ты плюнула в меня оцепенением, забвением или чем-то вроде этого, — произносит Тара, падая в кресло. — Может, скорую вызвать?
— Не, — говорит Жуковски. — Сам очухается. Если мы его реально убили, то ему надо пару суток, чтобы вернуться к жизни. Один раз я ждал его воскрешения дней пять. Короче, надо тупо ждать.
И они ждут.
***
— Он всё-таки меня убил, да? — хрипит Фенстерматчер, и Тара от неожиданности дёргается и выпускает из своей руки его руку.
(Да, она сидел над ним полночи и держала за руку. Да пошли вы все, умники, знаете куда? Тара бы посмотрела на вас всех на её месте. Вот как начнёте встречаться с долбаным Иисусом, тогда и выскажетесь).
— Договаривались же на сотрясение, — продолжает стенать Фенстерматчер. — Есть попить?
— На, утопись, придурок, — говорит Тара раздражённо, протягивая ему бутылку воды. — Ты напугал меня до смерти, чудовище! А я, между прочим, воскресать не умею. Ненавижу тебя! Ненавижу тебя, ясно? Знал бы ты, как я тебя ненавижу. И Ватанабэ эту. И Жуковски с его упоротой подругой! Но тебя больше всех.
Фенстерматчер не самыми уверенными движениями приподнимается, но, видимо, решив не рисковать, остаётся сидеть на полу. Запускает руку в волосы на затылке, пытается пальцами расчесать колтуны с засохшей кровью.
— Мне, кажется, надо в душ. Как думаешь, это неприлично идти в душ в женском общежитии?
— Неприлично — это сдохнуть в женском общежитии!
— Не кипятись. Сработало же.
— Не знаю, Жуковски сказал, что ты в любом случае очухаешься, даже без сыворотки.
— А сколько времени прошло?
— Часов восемь, не знаю.
— Значит, сработало.
Радоваться бы, но Тара занята — она в бешенстве.
— Пойду разбужу этих психичек-недоучёных, — бурчит она. — Если это не поможет Макси-плакси, я тебя брошу. Ладно, не брошу, но... я буду очень долго злится, ясно?
— Ясно.
— И ещё.
— Что?
— Спасибо.
Фенстерматчер отвечает такой редкой на его лице улыбкой, и за это Тара, пожалуй, готова простить ему восьмичасовую смерть.
***
Лечащий врач Макса отправляет их вместе с хреново протестированной сывороткой в министерство здравоохранения. Говорит, что не позволит колоть своему пациенту не пойми что. Говорит, что они совсем с ума посходили, если считали иначе. Много чего говорит, Тара не слушает, Тара хочет ему врезать.
— Не кипишуй, — шепчет Коул, показывая все свои пятьдесят четыре зуба. — Ночью мы туда мотнёмся и всё сами сделаем. Могу даже телепортнуть туда Дрю. Чтобы уж совсем наверняка никто не застукал.
— Я тут подумала, — шепчет Тара в ответ, — мы очень опасные для общества люди. Нас вообще выпускать никуда нельзя.
— Говоришь, как Кросс. Сходи, блин, в храм, что ли... ты, похоже, подхватила скверну.
Брезгливо скривившись, Коул отходит на расстояние, которое, по его мнению, является приемлемым для того, чтобы не заразится скверной здравомыслия, а потом заверяет доктора, что они всё поняли, и, конечно же, поедут к настоящим учёным со своими наработками вот прямо сейчас. И как только сами не догадались? Студенты, что с них взять?
И снова приходится ждать. Тара ненавидит ждать. Она ходит взад-вперёд по комнате Фенстерматчера, в которой её вещей в два раза больше, чем вещей самого Фенстерматчера. И когда это случилось? Нет, понятно, что иногда ей было что-то нужно из их с Максом комнаты. Она отправлял туда за этим своего бойфренда, но это было так, по мелочи. Кое-какая одежда, зарядка, конспекты лекций, ноутбук. Но зачем ей понадобилась, например, стопка фотографий? А, это она хотел показать Фенстерматчеру племянника и брата с родителями. Ну, с кружкой тоже всё понятно. Тара любит эту кружку и не могла пить из другой.
— Мы, кажется, живём вместе, — говорит она, находя глазами ещё и пару своих коллекционных фигурок.— Ты знал?
— Догадывался.
— А чего мне не сказал?
— А надо было?
— Обычно такие вещи обсуждают, — вздыхает Тара и садится с ним рядом. — В нормальных отношениях.
— Мы не то чтобы вписываемся в это понятие.
— И тебе норм?
— Мне лучше всех.
— Ладно. Жалко, что целоваться нельзя, — добавляет Тара, снова вздохнув. — Приятно убили бы время.
— Я всё ещё считаю, что можно. Если тебе интересно моё мнение.
Они сидят так близко, что, чтобы перейти от слов к действиям, нужно лишь чуть повернуть голову. Придвинуться ещё на сантиметр. Или даже меньше. Тара в который раз вздыхает. Ей нельзя. Она теперь отвечает за здравомыслие. Она не хотела этой должности, всё произошло само. Обычно так оправдывают свой мазохизм учителя и врачи бесплатных клиник. И вот ещё и Тара.
— Нет, твоё мнение мне не интересно, умник, — говорит она, смиряясь со своей участью.
— Ватанабэ зовёт меня красавчиком, — замечает Фенстерматчер. — Тебе тоже стоит попробовать.
— А тебе стоит попробовать кофе Минако.
— Напробовался, больше не хочется.
Их привычный (отвратительный, по словам Фенстерматчера), флирт отвлекает. За это Тара, пожалуй, благодарна больше всего. И за титаническое терпение. И да, вот за этот поцелуй в нос — тоже.
— О, Коул, — оживляется Тара, когда пиликает её телефон. — Пишет, они с Дрю всё сделали. Опять ждать... Никки?
— М-м?
— Что мне делать, если не сработает?
— Сработает.
— А если нет?
— Я в любом случае буду рядом.
Тара кивает, кладёт голову ему на плечо и ждёт.
***
Следующим утром ничего не меняется. Макс всё так же подключён к аппарату жизнеобеспечения, его мама всё так же плачет, а Тара всё так же повторяет ей приблизительно то, что обычно говорит ей Фенстерматчер. Всё наладился. Надо верить, бла-бла-бла.
Это утро сменяется следующим. И ещё одним. На четвертое с ней вместе напрашивается Ватанабэ. Они проходят в палату, и мама Макса приветствует их заплаканными глазами.
— Кто это, Тарочка? — спрашивает она.
«Психичка, отправившая вашего сына в кому», — чуть не слетает с языка.
— Наша подруга, — в конце концов, произносит Тара, решив, что прямой вины Ватанабэ в сложившейся ситуации всё-таки нет. Но косвенно она её по-прежнему ненавидит.
— А ещё я та, кто вернёт его к жизни, — произносит Ватанабэ, а потом всё происходит слишком быстро.
Она достаёт из кармана огромный шприц, подлетает к Максу и всаживает его прямо тому в сердце. Мама Макса взвизгивает. Тара ловит такое оцепенение, будто Минако всё-таки каким-то образом умудрилась в неё плюнуть.
Макс с диким криком садится на кровати и хватается за голову, часто моргая.
— Макси! — вопит Тара, подскакивая к нему.
— Сынок! — кричит мама Макса, хватаясь за сердце.
— Какого хрена? — произносит Макс растерянно. — Мио?
— Она, блин, единственное, что тебя интересует?! — возмущается Тара и не стирает выступившие слёзы. Не стирает. Не. Потому что их не было.
Макс крутит плечами, разминает шею и всё ещё явно плохо соображает.
— Жрать хочу, — говорит он задумчиво. — А почему у меня из груди торчит огромный шприц?
— Потому что я вколола тебе лошадиную дозу своей крови и нового яда Минако. Возможно, ты облысеешь. Фенстерматчер отказался тестировать новое лекарство. У него какой-то пунктик на волосах.
Глядя на всю эту вакханалию, Тара вспоминает, что она теперь самая здравомыслящая и идёт за врачом, не шмыгая при этом носом из-за слёз, которых у неё не было.
А к вечеру Макса, предварительно накормив, выписывают.