Клетка из лебединых костей

Кажется, что я начал дышать лишь тогда, когда получил по морде. Отец не церемонился, встретив меня в коридоре больницы. Сердце Поппи ещё билось, когда приехала скорая. Билось за нас двоих, потому что моё — остановилось.

Я не сопротивлялся, не пытался закрыть лицо, пока отец бил меня. Кажется, это был первый раз, когда он поднял на меня руку. И впервые я пожалел о том, что он не сделал так раньше. Это было чертовски отрезвляющим манёвром.

Мама остановила его прежде, чем он бы меня убил. А потом влепила мне пощёчину, разрыдавшись так, как я прежде никогда не слышал.

— Ублюдок, — отец сплюнул под ноги, пока я пытался подняться с пола. — Кларк мне всё рассказал. Ты притащил эту героиновую шлюху, которую ищет весь город, к нам в дом и оставил свою младшую сестру приглядывать за ней?

Я не мог встать. Чувствовал себя пьяным от тупой боли в затылке. Кровь из носа забрызгала рубашку. К моему великому сожалению, полученные травмы были очень даже сопоставимы с жизнью. Лучше бы он убил меня на месте.

Мама рыдала во весь голос, колотя кулаками стену. Из операционной, в которую отвезли Поппи, не было никаких новостей. Никто из нас не знал, существует ли она ещё... девочка по имени Поппи Перес.

Я был уверен в том, что она умерла. Блять, я был уверен в этом, и я был мёртв. Умер рядом с ней, пока Одетта ползала по комнате и заходилась истерикой. Сама достала из кармана моих брюк мобильный и вызывала скорую. Если бы не она...

Ничего бы не было. Ничего. Того ублюдка, плюющегося кровью. Той девочки, чей сердечный ритм был чертовски слаб для того, чтобы бороться за жизнь. Той жизни, которая держала меня за воротник и душила. Я задыхался. Все три года. Она заменила кислород, стала моим воздухом, а потом просто отобрала всё, оставив умирать. Но этого бы не было, не знай я её.

В ту секунду всё свелось к одному пиздец простому желанию: я хотел, чтобы Одетта ушла. Умерла. Испарилась. Чтобы её никогда не было: она не рождалась, не дышала, не встречала меня. Я был готов убить её собственными руками, если бы это понадобилось для того, чтобы Поппи жила.

А потом я бы убил себя, ведь я виноват во всём ровно настолько же, насколько и она. Возможно, даже больше. Не она вернулась ко мне спустя три года назад, не она разворошила прошлое, пытаясь зализать раны. Одетта Барна была сильнее меня.

Это я приполз к ней на коленях. И это я решил сыграть в Бога, пытаясь уберечь её от правосудия. Я закрывал глаза на очевидное: то, чего я ищу, больше нет. Одетта Барна должна была умереть или сесть без моего вмешательства.

Но вместо этого умирала моя сестра. Платила за мои грехи, за мою слабость.

— Что произошло в том доме, Прескотт? Что, чёрт возьми, там произошло? Где эта сука? — боль отца была столь сильной, что мне не хватило смелости поднять на него глаза. Я боялся захлебнуться, не в силах справиться с собственными чувствами.

По коридору туда-сюда бегали врачи. Поппи была не единственной, кто находилась на грани жизни и смерти в этот момент, но нам казалось иначе. Отцу, матери. Медсестре удалось успокоить их прежде, чем охрана вызвала полицию. Они требовали, чтобы все врачи города приехали в операционную, на столе которой лежала их дочь. Они были готовы заплатить все деньги, что у них были. Уверен, они бы правда сделали это... Если бы это было возможным.

Не знаю, сколько я так сидел на полу, глядя в никуда. И думал я, впервые, ни о чём. Когда мама опустилась рядом, протянув стаканчик с водой, я вздрогнул.

— Выпей, — прошептала она. У меня не было сил смотреть в её сторону. Я взял воду. Сделал несколько глотков, а остальное вылил себе на лицо, размазывая кровь под носом.

— Лиззи приедет через пару минут. Она только узнала, — мама натянула юбку на колени, сложившись пополам. — Надо умыть тебя, а то ты совсем плохо выглядишь. Ей не стоит волноваться ещё и о тебе. Кларк звонил...

— Что он сказал? Где он? — я подумал о том, что нет смысла идти к доктору и вправлять себе нос. Не каждый желающий ещё приложился к нему.

— Рейс из Сан-Франциско задерживают из-за дождя в Сиэтле. Наш самолёт тоже не может вылететь за ним... — она говорила так много и быстро, словно отвлекала себя этим, но вскоре всё же сорвалась: — Скотт, Господи, прости, что я ударила тебя...

Она снова заплакала, но на этот раз тихо, как плакала в тот вечер...

В той аварии не было виноватых. Она была простым стечением обстоятельств. Круговоротом жизни и смерти. Блядским круговоротом, отбирающим братьев, детей, друзей. Все вокруг только и говорили о том, каким светлым, молодым и подающим надежды он был. И я слушал, слушал. Взял эту ответственность на себя. Ответственность слушать и кивать головой.

Мама заперлась в комнате, как только мы приехали домой. На поминках было тихо, но людно. Микки и правда был выдающимся человеком, у которого было много друзей, несмотря на плотный рабочий график. Он был идеалом, до которого мне было не достать.

Я мог лишь восхищаться им, как звездой, как чем-то, к чему хотелось прикоснуться. То, что я держался в тот вечер, было лишь его заслугой, данью, последним, что я мог ему дать, пока мама сходила с ума, а отец, кажется, потерял дар речи и не понимал, что происходит.

Одетта сидела рядом, словно приведение. Вся в чёрном, с бледным лицом и впалыми скулами. Она тоже много плакала, я слышал, когда мыл руки в уборной. Не знаю, что ещё она там делала, но, кажется, в тот день мне было наплевать.

А потом она пропала. Люди стали уходить, а Одетты всё нигде не было. Я занимал себя тем, что стал мыть посуду, но не выдержал. Сдался на десятой тарелке, разбив её о пол, и поднялся на второй этаж.

Под ногами захрустела фоторамка, когда я зашёл в спальню мамы. Одетта тут же обернулась, прижимая палец к губам.

— Тише, она уснула, — прошептала она. Женщина, больше похожая на призрака, чем на мою мать, лежала на кровати, прижимаясь к Одетте, словно ребёнок, ищущий успокоения. Барна гладила её по волосам, смахивая слёзы тыльной стороной ладони.

— Я помыл посуду, — не знаю, зачем это сказал. Звучало так глупо и неуместно.

Одетта слабо улыбнулась, и у брошенной глупости вдруг появился смысл. Что бы я себе ни думал, как бы ни злился на весь мир, всё всегда обретало смысл, когда она улыбалась.

Я сдался, сев на кровать.

— Прости, — прошептал, морщась от слёз, которые не в силах был больше сдерживать. — Господи, прости меня, Одетта. Когда ты потеряла маму, я...

Она перебила меня прежде, чем успел сознаться в том, что я — конченый кретин.

— Скотт, — Одетта сжала моё запястье. — Я люблю тебя. Мы справимся...

— Что с той девочкой, Скотт? Что с Одеттой? — меня выдернули за шиворот, как утопающего в реке котёнка. Я был очень близок к тому, чтобы потеряться в воспоминаниях, когда мама перестала плакать и положила руку поверх моей.

— Её дядя увёз её из того дома, когда приехала полиция. — Она в безопасности. На время.

— Она правда кого-то убила?

Я пожал плечами.

— Что случилось в том доме?

— Думаю, что это был сын того, кого Одетта, предполагаемо, убила. Не знаю, Арчи звонил мне, но я не взял трубку. Понятия не имею, что там сейчас происходит.

— Тебя же не арестуют? За то, что скрывал... подозреваемую?

У меня не было времени подумать об этом. Полиция не могла получить ордер на обыск дома, в котором мы прятали Одетту. До этого дня. Теперь же всё непременно вскроется. В том числе моя причастность. Не знаю, под что это подвяжут. Возможно, под соучастие. Но разве сейчас это имело значение? Хоть какое-то?

Отец подпирал стену, глядя на нас сверху вниз. Первая стадия, отрицание, прошла. Гнев, кажется, тоже. Теперь он торговался с самим собой за право сказать мне хоть слово. Я знал, что он жалеет о том, что у меня разбит нос и губа. Я знал, что заслужил всё это.

Лизбет стала глотком свежего воздуха. Впервые я был так рад её видеть. Она заполнила собой ожидание и тишину.

— Ты как? — она съехала по стене и уселась рядом со мной на холодной плитке.

— Порядок, — я был слишком обессилен, чтобы криком гнать её прочь. Ведь расставался же с ней. Десяток раз. Но она всегда возвращалась обратно, а я принимал её обратно. Потому что это удобно.

— Не хочешь поехать домой? Поспать? Прийти в себя?

Я замотал головой, уже осознавая, что вряд ли вернусь к нам домой. Точка возврата пройдена. Теперь... что мне остаётся? Что остаётся нам? Что остаётся Лиз?

Не она была недостойна меня, а я. Я не был достоин её, каждую девушку, которой причинил боль после того, как причинили боль мне. Оказалось, что принять это было проще, чем я думал.

Когда ещё спустя час доктор наконец вышел из операционной, у меня снова перестало биться сердце. Мы уставились на него, осунувшимися от усталости лицами.

— Жить будет, — улыбнулся он. — Сейчас она...

Но я ничего не слышал. Тишина и облегчение поглотили меня. Прибрали к рукам. Я встал, но был близок к тому, чтобы снова упасть. Крепкая отцовская рука успела придержать меня. Он встряхнул меня, заставляя поднять голову и посмотреть ему в глаза.

— Полиция уже закончила с домом и едет сюда, сын, — его голос звучал ровно и спокойно. — Арчи звонил мне. Тебя могут привлечь к ответственности за то, что ты укрывал преступницу и врал следствию. Тебя могут посадить.

Я принял эту новость достойно. Я был готов к ней.

— Уезжай. Забирай эту девчонку и уезжайте. Я не хочу, чтобы мой единственный сын сгинул за решёткой.

— А Куппер? — я посмотрел на Лизбет, смотрящую на меня с щенячьей преданностью. А если я больше никогда не вернулась?

— Мы позаботимся о ней, пока всё не прояснится.

— Скотт!

Но я не хотел объясняться с ней. Мне нечего было сказать. Взяв у отца ключи от его машины, я направился к главному выходу, надеясь, что полиция ещё не успела приехать. Куппер бежала за мной, громко цокая каблуками.

— Прескотт Перес! — закричала она, и я услышал в её голосе надрыв. Тот самый. Знакомый. — Не смей уходить!

— Прости, Куппер.

***

Не помню, как доехал до точки, которую сбросил мне Кинсли. Мотель, в который он увёз Одетту, находился далеко за пределами Сиэтла в сторону Такомы. Автомагистраль вела вдоль набережной, но мне не хотелось любоваться пейзажами. Остановившись, чтобы перекурить, я глядел себе под ноги, но только не на воду.

Шум волн напоминал мне Поппи. Такой она была: шумной, словно прибой, тёплой, словно солнце, и пряной, как имбирная карамель. И я поставил всё это под угрозу ради... себя. Нет, я не мог винить в этом Одетту. Больше не мог.

Осознание и принятие не давало надежды, но облегчало боль. А ещё оно вразумляло. Действовало чертовски отрезвляюще. Я не люблю тебя, Одетта Барна. Я не люблю тебя...

Я повторял это, выходя из машины. Повторял, заходя внутрь захолустного мотеля, напомнившего мне о былых днях. Именно в таком гадюшнике в прошлый раз я принял решение оставить Одетту и начать всё с чистого листа. И именно в этот гадюшник я вернулся теперь, чтобы повторить всё заново.

Но все полетело к чертям, когда я зашёл в крохотную комнату с односпальной кроватью, застеленной грязными простынями. Одетты не наблюдалось, зато Кинсли сидел перед телеком и дрожал. Бедняга.

— Скотт, слава Богу, ты приехал, — низкорослый, добродушный мужчина, так не похожий на родственника Одетты, вскочил мне навстречу. — Я так переживал. Как твоя сестра?

— Жить будет.

Было видно, как ему страшно. У него ведь семья: жена, дети. Я выдернул его из дома посреди ночи, пока мы ждали скорую, а следом за ней и полицию. Он приехал ради своей племянницы. Всегда приезжал. А ещё никогда не осуждал её. Не будь Барна такой упёртой и обиженной на весь мир, уверен, Кинсли бы стал прекрасной заменой её отцу.

Но она всегда отнекивалась от него. От скупых ласк и помощи. И лишь я знал, какой голодной до нежности и любви она была. Знал, сколько нежности она сама умела дарить. Маленькая дикарка, сорняк, выросший сам по себе.

— Где она? Она рассказала, что там случилось? — я бросил ключи от машины на маленький журнальный столик и огляделся. Её нигде не было. Но я чувствовал её запах. Дыня и корица.

— Одетта! — Кинсли стукнул кулаком по двери в ванную. — Скотт приехал!

Я заметил старый видик, который кто-то пытался включить. Рядом с ним валялась кассета.

— Что это?

— Одетта не захотела со мной разговаривать. Она молчала всю дорогу. Эта штука была с ней, но мы не смогли запустить её. Черт его знает, что это.

Замок в двери щёлкнул, и, к моему удивлению без лишней драмы, в проёме показалась голова Одетты. Зарёванная, опухшая, с разбитой губой и лбом, она тряслась всем телом, глядя на меня бешеным взглядом.

— Поппи? Она?..

— Жива, — прошептал я.

Ещё с минуту Одетта стояла ровно, цепляясь за дверной косяк, а потом упала на колени и громко заплакала. И это было страшнее всего, что я слышал и видел в своей жизни. Страшнее матери, оплакивающей своего ребёнка, страшнее отца, находящегося на грани с тем, чтобы потерять дочь.

Это был животный крик. Крик умирающего человека. Он так сильно поразил меня, что я застыл на месте, и время, казалось, тоже застыло. Всё, что я планировал сделать и сказать, потеряло всякое значение, когда Одетта подняла голову.

В пустых глазах плескалась боль, о которой я ничего не знал.

— Это был он, Эмир, — просипела она. — Люк?

— Мёртв.

Одетта сглотнула, прижимая дрожащие руки ко рту. Растерянно оглянулась, словно зверушка, загнанная в клетку, и продолжила, глядя в никуда:

— Я ужинала, когда кто-то позвонил в дверь. Люк вышел, чтобы проверить кто там. Посмотрел в глазок, но там никого не было. Я... я, кажется, сказала ему не открывать, но он всё равно вышел...

Кинсли рухнул на табуретку. То, что происходило, выходило за грани его понимания, за грани его привычной жизни. Не знаю, когда я сам успел привыкнуть к этому дерьму. Кажется, это произошло не так уж и давно.

— Не помню... мгновение, и кто-то схватил меня за волосы и потащил по полу. Ничего не было слышно, кроме криков и ругани. Поппи... конечно, она вышла из своей комнаты, чтобы проверить, что случилось. Эмир, он сказал, что хочет, чтобы я знала, кто он. Сказал, что я так просто не умру за то, что сделала. Сказал, что сделает всё, чтобы я сама убила себя...

Это она говорила с вдруг возникшим спокойствием, словно на саму себя ей было совершенно наплевать.

— Он ударил меня, пока кто-то избивал Люка, а потом... Это... — её голос дрогнул.

— Что он сделал, Одетта?

Она подняла голову, обнимая себя руками. — Он... не спрашивай, Скотт. Умоляю.

— Кинсли, ты можешь выйти?

— Есть покурить? — устало спросил мужчина. Я знал, что он никогда не курил, но пачку и зажигалку достал. — Буду на улице.

Когда дверь в комнату закрылась, и мы остались наедине, Одетта сжалась ещё сильнее. Словно боялась меня. Меня. Когда я сделал шаг, чтобы опуститься напротив, она вдруг резко отпрянула. И тогда я всё понял.

— Он изнасиловал тебя? — я читал про этого ублюдка. И это было первая, но самая ужасная мысль, пришедшая в голову.

Теперь я увидел не только разбитое лицо. Я увидел отпечатки синяков на руках, шее. И то, как она смотрела... Словно загнанный зверь, словно моё присутствие стесняло её.

— Это неважно, Скотт.

Я опустился на пол, сжав руку в кулак до побелевших костяшек. Стиснул челюсть и громко выдохнул. Сделал всё, чтобы унять безумное желание коснуться её.

— Он. Тебя. Изнасиловал?

— И что ты сделаешь? Что ты сделаешь, если услышишь ответ? — вдруг снова закричала Одетта, стукнув кулаком по полу. Её руки были такими худыми, что мне показалось, что она сломает себе запястье.

Она права. Что я сделаю? Что сделает Прескотт Перес, сын богатого отца? Что сделает мужчина, ничего не добившийся к 28 годам сам? Что сделает человек, упахивающийся на нелюбимой работе во славу поддержания семейного статуса? Что я сделаю? А что сделает Скотт?

— Я убью его, в любом случае.

— Тогда да, Перес. Он трахнул меня прямо на глазах у твоей сестры, — она швырнула слова, а показалось, что нож. — А когда она вырвалась из рук урода, что держал её, чтобы спасти меня, он ударил её. Он бил её ногами, но отпустил меня. Она чуть не умерла из-за меня, Перес!

Но я думал лишь о том, что он сделал с ней. С ними обеими. Пытался не визуализировать так явно, но сознание само подбрасывало картинки. Глаза, страх, она. Стоны. Крики. Меня затошнило.

Всё изменилось в то мгновение. Взгляды, идеалы, остатки ценностей. Я просто сидел, глядя на зарёванное лицо, и не шелохнулся, когда она вскочила на ноги и бросилась прочь из комнаты. Куда побежала? Зачем? Что будет дальше? И хочу ли, чтобы что-то было?

А если она что-то с собой сейчас сделает?

Эта, вдруг возникшая из неоткуда, идея поставила меня на ноги. Вывела из комнаты и спустила вниз, на парковку. Там, под козырьком, прижимаясь к стене, стоял Кинсли и курил. Кашлял, плевался, но продолжал курить, разговаривая с женой.

— Где она? Куда она...

Но ответа не последовало. Как-то уж так вышло, что мы оба посмотрели на дорогу, к которой стремительно быстро приближалась она. Рассекая сумрак и иней, Одетта уверенно ковыляла в сторону автострады. И я знал, что она собирается сделать.

Кинсли побежал вместе со мной, бросив телефон на асфальт. Но он был старым и медленным, а я — молодым и быстрым. А ещё я чертовски сильно был зависим от неё. И я не хотел лечиться, не хотел начинать заново.

Я хотел лишь её.

Но всё могло оборваться. Всё должно было оборваться, когда Одетта шагнула на дорогу, обнимая себя руками, чтобы согреться. Наша линия должна была прерваться, но я оказался быстрее. Возможно, даже быстрее судьбы, которая только и делала, что пыталась нас разорвать. На части. Оторвать друг от друга.

Мои глаза расширились от ужаса, когда свет приближающейся фуры ослепил нас. Одетта слабо дёрнулась в моих руках, выкрикивая проклятья, а я замер. На несколько секунд. Да ебись оно всё конём. Может, так будет даже лучше?

Но рефлексы и желание жить сработали иначе. В самую последнюю секунду я сделал шаг в сторону и упал, прижимая к себе Одетту. Фура пронеслась мимо, но в противоположную сторону ехала ещё одна машина.

Не знаю, сколько волос я ей повырывал, когда вцепился в её загривок и потащил за собой. На адреналине схватился за первое, что попалось под руку, и отпустил лишь тогда, когда мы скатились по траве вниз с дороги.

— О чём ты думала?! О чём ты только думала? — я не сдержался, встряхнув её за плечи.

Она зарыдала, и я вместе с ней. Мы оба нуждались в этом. И друг в друге. По крайне мере, мне хотелось так думать, хотелось верить в то, что внутри моей кис-кис осталось ещё что-то, что способно на любовь.

Пускай самой кис-кис больше нет. Пускай Прескотта Переса тоже больше нет. Мне достаточно... чёрт, мне действительно достаточно лишь того, чтобы просто видеть её.

— Я устала, я так устала, — прохрипела Барна, ударяя меня кулаком по груди. — Я устала от того, что все вокруг страдают из-за меня. Скотт, люди умирают!

Она права. Её смерть могла бы многое изменить. Но я не позволю этому случиться.

Я хотел поцеловать её, но решил не пугать. Она и без того вся тряслась. Вместо этого мы поднялись, но у неё не хватило сил, чтобы идти. Я прижал её к себе, подняв на руки, и мы вернулись в мотель.

Нужно было помыть её, накормить и уложить спать. Я уговорил Кинсли уехать домой. Обещал ему, что позабочусь о ней. Тот скупо чмокнул Одетту в лоб и ушёл, а мы остались вдвоём. В целом мире.

Барна приняла горячий душ, накинула на себя мотельный халат и залезла под одеяло. Через полчаса доставка привезла бургеры и картошку из ближайшей забегаловки. Я был безумно голоден. Она тоже.

За окном светало, когда мы доедали. В полной тишине, лишь шипящий телек, по которому раз за разом крутили один и тот же дебильный мультик.

— Я могу лечь на полу.

Она закивала головой, протягивая мне руки. Не раздеваясь, потому что переодеться было не во что, я лёг рядом с ней и накрыл нас тяжёлым одеялом. Одетта прижалась сбоку, положив голову мне на грудь.

— Что мы будем делать дальше? — тихо прошептала она.

— Завтра утром Арчи свяжет нас со своим человеком, который сможет провести через границу с Мексикой.

— Мексика? — она подняла голову и посмотрела на меня.

— Мы будем там, пока не решим, что делать дальше, — подтвердил я.

— Но как же мы решим, что нам делать?

— Может и никак. Тогда останемся там. Ты ведь всегда мечтала жить у тёплого моря.