Сорок восемь дней до
Скотт решил, что мне будет лучше пожить в его загородном доме. И это было буквально единственным, что я не захотела оспаривать. Всё остальное вызывало во мне злость и непонимание.
Его адвокат. Его врач. Его сестра. Круглосуточный контроль. Охрана на входе, предупреждённая о том, что меня разыскивает не только полиция.
Поппи сидела в дальнем углу гостиной и очень неестественно делала вид, что не подслушивает. Но каждый раз, стоило мне упомянуть её имя в разговоре с психологом, она косила глаза и с не самыми благими намерениями на меня таращилась.
Я понимала её. Понимала, почему вызываю в ней только злость и ненависть, но вот чего я точно не могла понять: почему она здесь? Когда Скотт решил пожить «отдельно», её идеей стало переехать вместе со мной.
— Посмотри на неё. Кто-то должен за ней следить.
Я стояла на кухне, допивая второй кувшин воды. Пыталась не думать о том, что у Переса скоро родится ребёнок, но получалось хреново. У меня дрожали руки и нижняя губа, из-за чего половина воды вытекала наружу и мочила футболку.
Я пресекла любые попытки залезть мне в душу. Никакой проработки детских травм, никого поиска параллелей, которые привели меня к зависимости. По десятому кругу мы обсуждали лишь короткие отрывки из того вечера, за который меня должны были судить.
Прогресса не было, но мне нравились таблетки, которыми доктор награждала меня после каждой встречи. Иногда они вызывали неконтролируемые вспышки из прошлого, но ничего из того, что я вспоминала, не относилось к убийству Эрнена Корсезе. Чёртов ублюдок, кто же тебя завалил?
Узнать ответ на этот вопрос было проще, чем кажется, — я должна была сдаться полиции. Сдвинуть дело с мёртвой точки, но вместо этого по-прежнему числилась в бегах. Адвокат Скотта знал человека, помощника прокрура, который вёл моё дело. Это помогало нам оставаться в курсе, а мне — в тёплой постели, вместо железной койки в клетке.
— Я собираюсь заказать ужин, — Поппи делала вид, что я — пустое место. Спрашивала, буду ли я есть или сообщала о том, что приехал дядя или Сэм. На этом наше общение заканчивалось, и я знаю, что это была полностью моя вина.
— Ладно, мне как обычно, — я умещалась в небольшом кресле с ногами. Хотя, как мне казалось, в последние две недели я немного набрала и порозовела. На своё отражение в зеркале стало не так уж и мерзко смотреть.
Поппи закатила глаза. Так она реагировала на всё, что я говорила. Делала вид, что я её безмерно раздражаю.
Спустя час на пороге дома показался Кларк в качестве курьера. В отличие от Поппи, ко мне он бы расположен хорошо, несмотря на то, что мы никогда не были особенно близки. Возможно в этом и крылась причина. Я причинила Поппи слишком много боли. Так случается, когда твой близкий человек — наркоман.
Именно поэтому я не стала на неё давить. Не стала играть в «мисс невинность» или делать вид, что всё ещё можно исправить. Снести старое и попытаться построить заново — возможно.
Я взяла свой пакет с едой и уселась на кухне. В одиночестве жевала макароны, пока из соседней комнаты доносились смех и звуки кино. Когда-то стены этого дома были полны веселья, радости. Мы часто собирались здесь всей компанией.
Лежали на том диване перед телевизором. Пили джин из тех стаканов...
Поппи неумело расчленяла один огурец примерно минут двадцать пять. За это время я успела запечь мясо с овощами, трижды напиться и протрезветь. Пила в основном потому, что пыталась выбросить из головы телефонный разговор с мамой. Лишь спустя две недели после моего переезда к Скотту, она заметила отсутствие дочери. И это её огорчило, но куда больше то, что теперь в доме некому было сходить в круглосуточный ларёк за сигаретами.
Я всё ещё верила в то, что где-то в глубине души, на подкорках, она сожалеет о каждом слове, сказанном мне. О каждой грубости, причиной которой были алкоголь и наркотики. Что такого сложного в том, чтобы бросить употреблять? Я ведь бросила. Последние полтора года была чистой примерно 300 дней из 365, но куда показательнее была другая статистика...
Я была счастлива 360 дней из 365. И каждым днём была благодарна ему, ей, им. Моим новым друзьям, моей новой семье. Я думала, что это навсегда. Чёрная полоса позади. Трущобы, в которых я выживала, превратились в роскошный загородный дом. Удары, которыми меня наказывал папа, — в поцелуи.
— Поппи, — я смотрела на то, как она режет свой палец и вопит. — Кто тебя учил готовить?
— А я похожа на человека, которого чему-то учили?
— И правда, — я рассмеялась, засовывая её указательный палец себе в рот и останавливая кровь. А ещё я часто носила её нижнее белье, когда оставалась у Пересов на ночь. Многое из того, что мы делали, могло показаться окружающим мерзким, но разве нам было до этого дело? Поппи стала мне сестрой, которой у меня никогда не было. Микки — заботливым старшим братом, а Скотт — той самой любовью всей жизни, о которой мечтает каждая девочка-подросток.
Скотт. От него пахло костром и сырым мясом, которое я допекала в духовке после неудачной попытки развести мангал под дождём. Он незаметно подкрался сзади и обнял меня со спины, целуя в шею.
— Мои пальцы ты так не облизываешь, когда я поранюсь, — с наигранной обидой в голосе заворчал он.
— Потому что ты не моешь руки, — захихикала я, выкручиваясь из его объятий.
— Думаешь, этот моет? — треснув Микки по голове полотенцем, спросила Поппи, застигнув старшего брата за подеданием из салатницы.
— Я помыл! — предупредил Кларк.
— Она всё равно тебе врежет, — хмыкнул Микки.
Но бывших наркоманов не бывает, ведь так?..
Я бродила по пустому дому, задерживаясь у пыльных рамок с фотографиями из прошлого. Стекло на некоторых из них треснуло, и я представила Скотта, швыряющего рамку в стену.
Когда на одной фотографии я увидела Микки, моё сердце болезненно сжалось. Я почти не вспоминала о нём последние три года. Спрятала его образ в своей голове под семью замками, чтобы сердце не разорвалось от боли. Ведь Скотт был не единственным, кто потерял брата в той аварии.
Я тоже его потеряла. Его, маму. Себя. Ту девушку, которая широко улыбалась, глядя на меня с фотокарточки. Синий свитер, шапка с понпонами. Рядом Скотт, целующий в щеку, а позади — Микки, закатывающий глаза. Весёлый, несмотря на требовательного отца, с которым я, к своему удивлению, когда-то нашла общий язык. Красивый. Умный.
Всё разрушилось после его смерти. Окончательно стёрлось в пыль. Хотя для меня надежда угасла немногим ранее, когда я в свои двадцать похоронила маму. Плохую, глупую, наивную. Маму.
Я вдруг подумала про отца, лицо которого в памяти превратилось в мутное пятно. Помнила лишь засаленные шорты и пугающий голос, от которого в жилах стыла кровь. Жив ли он? Все равно ли мне?
Сама не заметила, как опустилась на пол и громко зарыдала посреди пустой комнаты. Призраки прошлого смотрели на меня из каждого угла и плакали вместо со мной. Кэл. Старый пьяница, потерянная душа, мой славный друг. Мёртв. Лежит сейчас в грязной канаве, ненужный, брошенный, забытый. Ведь я даже не могу отыскать его тело, чтобы похоронить. Не могу выйти из дома.
Ничего не могу.
А ещё мне больно. Физически. Чувствую, как слетают замки, которые я дрожащими руками пытаюсь застегнуть. Пытаюсь заставить себя перестать хотеть, но с трудом справляюсь. Сколько дней осталось до того, как я сойду с ума? До того, как я сделаю что угодно, лишь бы найти дозу?
Смогу ли пойти на убийство? Предательство? На что я способна?
Я не заметила, как Поппи села рядом, потому что она не хотела выдавать своего присутствия. Сидела тихо, как мышь, подтянув колени к подбородку. Лишь когда я встала, чтобы умыться и прийти в чувство, заметила её и негромко вскрикнула, завалившись на бок.
— Ты меня напугала!
— 10:1, Барна, — шмыгнув носом, прошептала Поппи.
— Десять в мою пользу?
— Если не сто. Примерно столько раз ты пугала меня, — Поппи повернула голову и посмотрела мне в глаза. Впервые с момента нашей встречи. — Пугала, когда я везла тебя в больницу, чтобы откачать, пугала, когда швыряла меня в вещи, когда изменяла моему брату. Но знаешь, больше всего меня пугаешь ты сейчас. Я смотрю на тебя и ничего не вижу. Ты пустая, безжизненная. Ты ужасно выглядишь. Ты убила человека. Ты правда думаешь, что я позволю своему брату снова связаться с тобой?
— На твоём месте я бы поступила также, — я симметрично повторила её позу, нервно дёргая себя за большой палец на ноге.
— Скотт — мой единственный брат, Одетта. Я люблю его больше жизни. Мне не очень нравится его новая подружка, но любая будет лучше, чем ты, — она говорила без злости, и от этого мне становилось ещё больнее. Простая констатация фактов.
— Хочешь, чтобы я сейчас ушла?
— Хочу. Сдайся полиции, понеси ответственность за свой поступок. Искупи свои грехи и больше никогда не появляйся в нашей жизни.
— Я не лезла в вашу новую жизнь, Поппи. Скотт сам нашёл меня, — за это мне хотелось оправдаться. Её обвинение в том, что я якобы снова разворошила их семейную идиллию, было несправедливым.
— Скотт — дурак, который вбил себе в голову, что ты — его единственная любовь. Но хочешь услышать правду? Он просто держится за прошлое. Не за тебя, а за те времена, когда мы были все вместе, когда Микки был жив. Может показаться, что он пережил его смерть, но это не так. Далеко не так.
Мне было нечего ей ответить. Я даже не могла позволить себе ответить грубостью на её жестокую правду. Не могла защититься от её слов, ломающих последние остатки надежды глубоко внутри меня.
Ведь замок, то новое будущее, которое мы можем построить на руинах нашего прошлого, не будет нашим общим домом. Я буду стоить своё, они — своё. Теперь у нас разные камни, хоть и на общем фундаменте. Между нами больше ничего нет.
Мне нет места в их жизни. В жизни Скотта, и если я действительно его люблю, то должна убедить себя в этом. Должна уйти.
— Надеюсь, что ты меня услышала, — Поппи поднялась, забирая с собой фотографию Микки. — Сделай уже наконец хоть что-то правильное. Хотя бы раз в жизни подумай не только о себе.
— Я тебя услышала, — бросила ей вслед, но так и не догнала. Поппи не был нужен мой ответ. Я не была нужна ей. Она закрыла дверь в свою спальню и провернула ключ в двери.
***
Я не спала уже третью ночь. Снились кошмары, в которых я раз за разом, снова и снова... убегала. Сбегала. Отпускала самых дорогих мне людей и растворялась в омуте грязи, порока. Именно так я должна умереть: как Кэл или даже хуже. На семейном кладбище Пересов мне нет места.
В душе мылась быстро из-за выработанной годами привычки, а вот у зеркала задерживалась подольше. Мне было стыдно за то, как я выгляжу и за то, что мой внешний вид вызывает у Поппи раздражение.
Вчера горничная привезла мне новую одежду, а ещё — целую коробку с косметикой. Случайно проболталась, что всё это для меня выбрала мисс Перес, и я не сдержала улыбку.
Несколько раз с непривычки ткнула себя тушью в глаз. Заляпала тональным кремом все руки и опрокинула шариковые румяна на пол. Кое-как привела лицо в порядок и взялась за волосы, с которыми дела обстояли гораздо хуже. Импровизированный каскад до плеч, сотворённый в туалете на заправке, выглядел хуже, чем мне тогда показалось.
Я взяла ножницы и вышла из ванной комнаты на поиски подмоги. Поппи валялась на диване и смотрела телевизор. Увидев меня в образе подсолнуха в подобранном ей жёлтом платье, она резко села.
— Что-то случилось?
— Не могла бы ты помочь мне с волосами? — я показала ножницы.
— Я могу побрить тебя налысо, — она хмыкнула, но улыбнулась.
— Ладно, прости, что отвлекла.
Я уже разворачивалась обратно, когда за спиной заскрипели половицы и терпкие цветочные духи ударили в нос.
— Давай, чего встала. Пошли тебя стричь.
Через полчаса мои волосы было не узнать. Поппи подровняла неровные концы, один раз, я уверена, что намеренно, ткнув меня острым концом ножниц в шею. Я видела по её лицу, что ей хочется сделать мне какую-нибудь гадость, выплеснуть злость и обиду.
— Ты всё равно выглядишь плохо, — подытожила девушка, взбивая накрученные на плойку локоны.
А мне нравилось то, что я видела в отражении зеркала. Не спорю, не так хорошо, как три года назад, но явно лучше, чем в тот день, когда Скотт спас меня на заброшенном складе. От кого? Вопрос оставался открытым.
— Спасибо, что помогла.
— Не ради тебя старалась. Твой внешний вид засорял мою ауру. А вчера Кларк спросил, не бью ли я тебя, — она фыркнула. Думаю, ударить меня ей и правда хотелось.
— Вы встречаетесь?
— Мы помолвлены, — позабыв о том, с кем говорит, Поппи хвастливо вытянула вперёд руку, чтобы показать роскошное кольцо на безымянном пальце. Увидев в моих глазах искренний интерес, она тут же отвела руку за спину и, не сказав ни слова, вышла из моей спальни.
От накатившей тоски, от чувств, которые стали захлёстывать меня, когда я поцеловала Скотта на том складе, мне стало тяжело дышать. Последние годы единственным чувством, которому я отдавала всю себя без остатка, был голод. Я научилась, как жить с этим, приспособилась, смирилась. Я не умела, не была готова, забыла, что такое любить, страдать. Забыла, каково это — быть человеком.
Я сидела в ярком платье, смотрела на своё приличное отражение в зеркале и не понимала, что происходит. Всё смешалось: зависимость, человечность. Когда-то давно я выстроила между этими состояниями непробиваемую стену. Выбрала жить без чувств, без боли. Хотела забыть то, как больно мне было, когда умерла мама, умер Микки. Просто отключилась.
Иногда мне становилось грустно. Иногда вспоминала прошлое и волновалась, но обычно эта стадия длилась недолго. Я жалела себя, плакала и снова отключалась, но последние две недели сняли замки, открыли двери в тот мир, с которым я не умела справляться.
Я не умела справляться со своими чувствами к Скотту. Даже не знала, люблю его на самом деле. Любила ли, ведь прошлое казалось таким туманным: где правда, а где вымысел? А сейчас? Хочу ли я знать, что люблю человека, с которым не смогу быть вместе?
Ребёнок. Я ведь даже никогда серьёзно не задумывалась, что такое может произойти. Была слишком занята собой и своими душевными ранами, что даже не подумала о том, что одним прекрасным днём в его жизни появится кто-то стоящий. И это буду не я.
Поппи права. Он не может отпустить не меня, а себя в прошлом. Ему так же больно, и его душевные раны так же глубоки. Иллюзия обо мне — его наркотик, его стена между реальностью и вымыслом. Он не любит меня. Потому что меня больше нет. Той девушки, о которой он думает. Она умерла много лет назад.
У меня задрожали руки. Я заплакала от физической боли, от того, как рушилась стена. Но я не хотела её рушить. Было лишь одно средство, способное остановить необратимый процесс. И я знала, где его достать.
Когда я вышла в коридор, думая о том, как прошмыгнуть мимо охраны, наверняка на мне не было лица. Холодно, нервно, страшно. Опираясь о стену, чтобы не рухнуть на пол на дрожащих ногах, я кралась вдоль кухни...
Я не сразу поняла, что случилось, когда услышала знакомый женский смех. Он оборвался, когда я подняла голову, едва стоя на ногах. Сэм как раз вешала пальто на крючок в прихожей, а рядом с ней стоял он. Носком одного ботинка за пятку стягивал другой и улыбался, держа в руках пакеты из продуктового.
— Одетта? — теперь она знала моё настоящее имя. А ещё волновалась за меня и в свободное от работы время приезжала, чтобы испечь мне свои фирменные оладьи. Скотт отдолжил Гибби денег для того, чтобы разобраться с теми, кому он задолжал, и поэтому самые пышные и золотистые кружочки теста всегда доставались ему!
Я поморщилась от того, каким резким мне показался её голос. Скорлупа под названием «Кэс» треснула.
— Сэм, привет, — всё так же прижимаясь к стене, прошептала я, а потом перевела взгляд на резко потерявшее задор лицо Скотта и попыталась слабо улыбнуться.
— Сэм, отнеси пакеты на кухню, — стальным голосом скомандовал Перес и, прежде чем я упала, удержал меня рукой и прижал к себе. Он понимал, что происходит, лучше меня самой. Я всегда забывала о припадках, но не он...
Скотт Перес помнил каждый день, когда моя зависимость обретала неконтролируемый физический облик. И он знал, что делать, но сперва...
Мы оба посмотрели на наше отражение в зеркале в прихожей. Он был в рубашке и брюках, явно торопился с работы. Я же стояла босиком и в жёлтом платье, прячась от самой себя в его объятиях. На две головы его ниже, словно ребёнок, который боится встречи с дантистом.
Я боялась встречи с той частью меня, у которой срывало башню. Думаете, что видели самое страшное? Ошибаетесь. До — это только цветочки.