Двенадцать дней после
Я сидел в машине, красными от сухости глазами глядя на соседнее сидение. Я не моргал, кажется, целую вечность, прежде чем неуверенно коснулся ствола и сжал его в руке. Положил обратно и вцепился в волосы, сдавливая голову.
В детстве старший брат часто водил меня в тир, но я не был плохим парнем. Не был главным героем блокбастера, провалившегося в прокате лишь потому, что режиссёр отказался от любовной линии с гомосексуалистами.
Протерев запотевшее окно, я прижался к стеклу, всматриваясь в темноту. Не знаю, как Кларк это сделал, но ему удалось отследить телефонную будку, из которой на номер Кинсли поступил звонок. Приехав, я уже десять минут бил баклуши в машине и выглядывал за окном признаки жизни.
— Клянусь, кис-кис, как только я найду тебя, я тебя, блять, убью, — и с этими словами я вышел, тут же утопив обувь в луже. Заложив пистолет за ремень на спине, как это делают настоящие плохие парни, я неуверенно приоткрыл раздолбанную и разукрашенную дверь телефонной будки. Сам факт существования этого пережитка прошлого всегда ставил меня в тупик, но сегодня я был ему безмерно благодарен.
По грязному от крови полу были разбросаны монеты. Не забывая следить за пустой дорогой, я опустился на корточки и собрал капли крови, осевшие на пальцах сотнями маленьких осколков.
Честно, я бы предпочёл не знать, что на этот раз случилось с Одеттой, но громкий женский визг не оставил мне право на отступление. С тяжёлым сердцем взглянув на уже набранный номер 911, я засунул телефон в карман брюк и быстрым шагом направился вперёд, туда, где виднелись панели одноуровневых разноцветных коробок.
У одного из многочисленных помещений склада стоял чёрный гелик с настежь распахнутыми дверями и без номеров. Я заглянул внутрь, но кроме крови с осколками по-прежнему не нашёл никаких улик.
Сердце бешено колотилось в горле. Чёрт, Одетта никогда не узнает о том, как сильно я был близок к тому, чтобы наложить в штаны, протискиваясь в приоткрытую ржавую дверь одного из помещений. Не узнает, если жива. А жива ли вообще?
В ноздри ударила затхлая вонь. Я почти ничего не видел, медленно шагая вперёд. Будучи близок к тому, чтобы достать телефон и хоть немного осветить дорогу фонариком, я снова услышал крик.
Её голос разрезал меня на части. Вопль повторялся снова и снова, выворачивая все внутренности наизнанку. Я стоял, словно вкопанный, бешенным взглядом осматривая помещение. Страх отошёл на второй план и на смену ему пришёл гнев. Только, блять, попробуйте причинить ей вред. Она моя, мать вашу. И убить её тоже могу только я.
А потом что-то живое и горячее на всей скорости влетело в меня, сбивая с ног. Я с трудом удержал равновесие, ударяясь спиной о стену. Чьи-то холодные пальцы вцепились мне в шею, ногтями впиваясь в кожу.
Дезориентированный, напуганный и совершенно этого не стесняющийся, я схватил руку, сжимающую мне горло...
— Скотт, — прошептала она, взвизгнув, тем самым предотвратив моё прямое намерение переломать ей все кости.
— Одетта? — севшим голосом прохрипел я, хватая её за голову и притягивая к себе.
Она дёрнулась в моих руках, высоко задрав подбородок, и тогда слабый лунный свет, рассеянно освещающий темноту, упал на лоб, а затем закачался, отражаясь в испуганных глазах, наблюдающих за мной.
По её щекам покатились слёзы, оседая на моих губах, прижатых к её подбородку. Её ядовитое, горячее дыхание проникало мне в рот, пока в конечном итоге я не почувствовал её язык: мокрый, скользкий. Почему ты плачешь? Почему целуешь меня?
В то мгновение, когда наши губы встретились, всё в этом мире потеряло всякое значение. Неважной показалась даже громкая ругань за нашими спинами и тяжёлая поступь.
Мне было насрать на всё, пока мой язык мог трахать её горло, и поэтому она впопыхах отстранилась, переводя дыхание.
Одетта опустила руку, сжимая мою ладонь. Прежде, чем слова успели слететь с её искусанных губ, из темноты раздался выстрел.
Она вздрогнула и замерла, и тогда настал мой черёд. Кто-то назовёт это звёздным часом, я же, вспоминая, буду говорить об этом как об отчаянном фарсе. Когда моя рука сжала ствол и нажала на курок, выстреливая в потолок, это дерьмо было чистой воды фарсом.
А потом мы побежали.
Я протолкнул Одетту вперёд, на бегу оглядываясь и дрожащей рукой наводя прицел.
— Машина! — закричала она. — Где твоя машина?
В ушах пульсировала кровь, а затем опускалась вниз и клокотала в горле. Я не знал, от кого и почему мы бежим, я ни черта не знал, на ватных ногах двигаясь в сторону своей машины. Если из этой сраной двери сейчас выйдет хотя бы один человек с пистолетом, нам пиздец.
— В каких ебенях ты поставил машину? — взревела Барна, тяжело выдыхая. Она прихрамывала на правую ногу, мучаясь от одышки. В какой-то момент мне показалось, что она больше не выдержит и остановится.
— В каких ебенях ты оказалась? — закричал ей в лицо, на лету сгребая её в охапку и закидывая себе не плечо.
— Я вижу их!
До машины оставалось всего две сотни метров, за которые я успел себя возненавидеть, думая о том, как бы славно было подумать заранее и подъехать поближе. По лбу и шее потёк пот, но я заставил себя верить в то, что не зря предавался изнурительным пробежкам по утрам. Возможно, я всю жизнь готовился к этому дерьму.
Когда над головой просвистела пуля, я уже запихал Одетту в машину. Другая царапнула бок машины, сопроводив меня до моей двери. От неожиданности я споткнулся, снова повалившись в лужу, но, когда третья пуля прилетела в боковое зеркало, я уже выжимал педаль глаза.
— Наконец-то тебе пригодилась машина за пол лимона, да, Перес? — завякала с пассажирского сидения Барна, встав на колени и уставившись в заднее окно. Только сейчас я заметил, что её губа и бровь разбиты, а щеки усыпаны миллионами маленьких порезов.
— Лучше пристегнись.
— Они едут за нами!
- Ты просто капитан очевидность.
Я мельком глянул в зеркало заднего вида, желая убедиться в том, что никому до нас не было дела, но правда склонилась на сторону Барны и по меньшей мере три пары фар стали стремительно нас нагонять. Какого хуя? Там стояла всего одна машина.
И тогда я наконец вспомнил то единственное, что умел делать лучше 99% населения Земли. Я не умел стрелять, посредственно дрался и уж точно ничего не смыслил в любви, но машины в моих руках превращались в гибкий пластилин. Особенна эта малышка: Ferrari F8 Tributo.
Задний привод выплюнул нас на повороте, заставив Одетту вернутся в сидячее положение и поспешно пристегнуть ремень. Я немного сбросил скорость, чтобы войти во второй поворот и без потерь выехать на трассу. Вдавил педаль газа в пол, пропуская утробное рычание двигателя через себя. Крепко сжал руль, поглаживая дорогую кожу большим пальцем.
— Кажется, они отстают, — сглатывая, прошептала Одетта, вцепившись в дверную ручку.
— Это очевидно, — успокаиваясь и входя во вкус, бросил я, обгоняя мини куп и съезжая с кольца в сторону города.
Она что-то проворчала, теребя грязные волосы и вычёсывая из них осколки стекла.
— Почему у тебя стекло в голове?
— Попала в аварию, — буднично заявила она, доставая из бардачка пачку влажных салфеток. Вытерев лицо и руки, она достала чистую салфетку и, нагло вторгшись в моё личное пространство, схватила меня за правую руку и принялась оттирать свою кровь с моих пальцев.
При въезде в город трафик оживился, и я сбавил скорость, в сто пятый раз убедившись в том, что машины без номеров больше нас не преследуют. Одетта с грустным вздохом уставилась на своё отражение в зеркале над её сидением, ощупывая порезы на лице. Разбитая физиономия волновала её куда больше чем то, что произошло несколько минут тому назад. Впрочем, я догадывался, что эта ситуация и близко не стояла в топе "леденящих душу приключений Одетты Барна".
— Кинсли позвонил тебе? — бросила она, даже не повернув голову в мою сторону.
— Можно и так сказать, — на место страху и адреналину пришла злость. Я ещё не до конца переварил то, что это скудоумная сейчас сидит рядом, а вот её, казалось, моё присутствие совершенно не трогало. Либо так работал шок, либо она - тронутая на голову. Я склонялся ко второму.
— Даже не спросишь, что случилось?
— Нет, Барна, не сейчас. Если сейчас я узнаю, что ты натворила, то не сдержусь и откручу тебе голову.
Она по-идиотски нахмурила брови, развернувшись ко мне корпусом. Я не мог вести машину и этот разговор одновременно. Нащупав в кармане вымокшую пачку сигарет, принял решение остановится и взять паузу, ощущая волнами подкатывающую к горлу тошноту.
— Что ты делаешь?
Я был очень близок к тому, чтобы сорваться на ней, но вместо этого молча вышел из машины и показательно громко хлопнул дверью. Достал сигарету, не с первого раза её подкурив, и, облокотившись о машину, с грустью оценивая материальный ущерб, выдохнул.
Ну конечно, она тут же вылезла следом. Вытянула из рук пачку сигарет и последовала моему примеру, с таким же пустым выражением лица уставившись на ослепительно яркий логотип от МакДональдс. Если бы не грёбаная парадигма, основанная на глубоком уважении к женскому полу, я бы задушил Одетту на месте. Я бы врезал ей. На пальцах показал, сколько душевной боли мне причиняет сам факт её существования...
— Прости, — вдруг прошептала она, словно робот. Словно не хотела этого говорить, но чувствовала, что должна. — Прости, что сбежала от тебя.
Я отфутболил окурок и, слегка подвинув её, молча сел в машину. Если когда-то мне удастся разгадать великую тайну того, какое вещество, вместо серого, отвечает за поступки этой женщины, я воздвигну себе монумент.
***
Я наблюдал за тем, как краски покидают лицо Лизбет, когда она заглядывает мне за плечо и видит то, что будило меня по ночам долгие три годы. Видит мой сон, мой мираж, мою мечту, мой воздух и мой самый страшный сон...
— Прескотт? — вопросительно шепчет Лиз, рассеянно отступая в сторону и позволяя нам пройти внутрь.
— Привет, — за моей спиной здоровается Одетта, и я не знаю, что кошмарит Куппер больше: факт наличия бывшей в нашей квартире или то, как бывшая выглядит.
— Что с вами случилось?
Вместе с одеждой хочется скинуть кожу, впитавшую в себя липкий страх и грязь. Одетта неловко топчется, следуя по пятам за мной на кухню. Первое, что я сделал, когда мы расстались — продал нашу квартиру и купил новую. План состоял в том, чтобы как можно скорее забыть её, но он, как известно, провалился. Новая мебель и посуда не стали панацеей от её запаха. Не вещи хранили его, а я.
— Кот!
Я безразлично посмотрел на клубок вонючей шерсти.
— Не хочу сейчас ни о чём думать и говорить, — устало растерев лицо ладонями, прошептал я, предупреждая новый вопрос Лизбет. — Одетта...
Поразительно покладистая, как самая прилежная ученица, она вытянула руки по бокам и внимательно на меня вылупилась.
— Я покажу тебе гостевую спальню. Останешься там на ночь, а завтра мы всё обсудим.
Рядом с Лизбет, в дорогой шелковой ночнушке, она была похожа на дворовую шавку, только-только окончившую карьеру в уличных боях без правил. Грязная, с непонятного происхождения разорванной одеждой, без носков и босиком, она стояла на моей кухне, и я...
Я не мог поверить в это, приказывая сердцу так часто не биться, приказывая себе не обманываться тем образом, который, словно термит, поедал мой мозг и сердце последние несколько лет. Одетты Барна, той девушки, которую я знал, — больше нет. На меня сейчас смотрит чумазое чёрти что. Хотя, должен отдать должное, выглядит она трезвой.
— Лиз, — я подозвал её к себе, приобнимая за талию, чтобы немного успокоить. — Пожалуйста, дай Одетте что-нибудь из своих вещей на ночь. Хорошо?
— Конечно, — пробормотала она, ткнувшись носом в мою шею. Я не стал проверять, как Барна на это отреагирует на случай, если её реакция покажется мне поводом к действию.
— Спасибо, — чмокнув девушку в макушку, прошептал я.
Лизбет неуверенно подошла к Одетте, разглядывая её с ужасом и неприязнью, а затем, поборов свои чувства, поманила за собой рукой, двигаясь вглубь квартиры.
— Пойдём, подберём тебе что-нибудь.
Я остался один. На негнущихся ногах упал на диван, запачкав белую кожу. Несколько минут бесцельно таращился в окно, наблюдая, как медленно солнце всходит на горизонтом, лаская пики небоскрёбов.
Я подумал о том, что мог умереть сегодня, прижимая руку к груди. Там, под кожей и рёбрами, по-прежнему быстро билось живое сердце. Трепетало, металось в агонии, недовольно бубня: «Какого чёрта, Перес? Что только что произошло?».
Я услышал шум воды, откидывая голову и вглядываясь в тёмный коридор. Осознание того, что она там, совсем близко, снова и снова обрушивалось на меня, действуя как приклад тупого предмета по темечку.
Всё это было не для меня. Слишком опасно, слишком по-киношному драматично. Я ведь простой офисный клерк с кучей бабла на банковском счету и глупой привычкой по субботам играть в гольф.
Она другая. Всегда была другой, всегда отличалась от моего окружения: сперва от гарвардских карьеристов, впоследствии от коллег по работе. Вся её жизнь — сплошная трагедия и каламбур, и я правда был слепо уверен в том, что смогу вписаться, пусть и не очень органично. Мне хотелось быть частью жизни Одетты Барны, потому что её жизнь была историей, которую интересно слушать.
— Но всё это было слишком, — думал, вставая с дивана и, на ходу расстёгивая рубашку, направляясь в сторону гостевой ванной.
— У меня не получится, — уверял себя, открывая дверь ванной комнаты.
— Почему я всё ещё здесь, спустя столько лет? — спросил, открывая дверь душевой кабины.
Одетта замерла с мочалкой в руке, смущённо глядя на меня снизу вверх, но мне было наплевать. Я опустил взгляд, разглядывая её покрытое синяками и ссадинами тело... Грёбаная идиотка, что ты сделала с моей Одеттой?
— Скотт, — тихо промычала девушка, прикрывая грудь рукой. На первый взгляд могло показаться, что она закрывает соски, на самом же деле она пыталась скрыть от меня торчащие рёбра, обтянутые прозрачной кожей. Она прятала свою худобу, пятясь тощей задницей назад.
— Одетта, — сделал шаг к ней навстречу, скользя взглядом по блядским губам и скулам.
Волосы и брюки намокли. Взгляд Одетты упёрся в мою обнажённую грудь, по которой стекали капли воды, я же смотрел в её глаза, отчаянно сильно желая понять, существует ли она. Та девушка, которую я когда-то любил.
Я должен был узнать. Я, блять, должен был убедиться, что её больше нет, хватая Одетту за шею и грубо притягивая к себе. Ни секунды на то, чтобы осознать или вздохнуть, врезаясь в её рот зубами.
Она замычала, роняя мочалку и толкая меня в грудь, но я был сильнее. Сильнее, злее, влюблённее. Чёрт, она хоть немного любила меня?
— Скотт, я-я-я, — запыхтела мне в губы, продолжая пятиться. — Я больше ничего не чувствую, — её голос дрожал, и мне показалось, что она готова вот-вот разрыдаться. Что ж, в это мгновение мы были очень похожи.
Я чувствовал, что если отпущу её, то потеряю навсегда. Не потому, что она так решит, а потому, что так захочу я. Я был просто пиздец как близок к тому, чтобы захотеть навсегда избавиться от неё.
— Я не возбуждаюсь, я фригидная, — закричала Одетта, больно кусая меня за губу.
Я отпрянул, в полном недоумении прижимая пальцы к губам, понимая, что по подбородку течёт кровь. Она была потрясена не меньше, часто выдыхая. А потом мы одновременно посмотрели друг другу в глаза.
Не знаю, какой провод замкнул в её голове. Не знаю, потому что в моей замкнул тот же, когда её язык оказался у меня во рту, а дрожащие руки зацарапали шею. Она вжималась в меня и плакала, а я целовал её, до ёбаного мандража в ладонях жадно сжимая тонкую талию.
Я чувствовал её стыд. Чувствовал его своей кожей, губами, когда она неуверенно, словно впервые, зашевелила языком у меня во рту. В каждом её касании было столько отчаяния, что я должен был остановить себя, прекратить эту пытку, но не мог...
Эгоистичное дерьмо, вот как я ощущал себя, касаясь её между ног и целуя в шею. Она вскрикнула от неожиданности, когда я проник в неё пальцами и стал двигаться.
— Мне прекратить? — прошептал я, зная, что сделать это будет чертовски сложно. Я бы даже сказал, что невозможно. Я был одержим ей, и я впервые так ясно понимал причину, по которой ей так трудно бросить. Я не мог бросить её, пока она не могла бросить употреблять. Абсурд. Сцена. Занавес.
Она отклонила голову, заглядывая мне в глаза, и протестующе замотала головой. На секунду демоны прошлого в её глазах заставили меня поверить, что это ещё не конец, что где-то там, в глубине её сердца, есть место и для меня, для нас.
— Нет, продолжай...
Я опустил большой палец на самую чувствительную точку, продолжая двигаться внутри неё. Несколько секунд она растерянно смотрела мне в глаза, пока слабый стон не сорвался с её губ.
Одетта уставилась на меня, удивлённо хлопая длинными ресницами. Я чувствовал, как она оживает на моих руках, как маленькая частичка её прежней возвращается к ней, ко мне.
— Ещё, — сквозь шум воды почти беззвучно попросила она, но я бы услышал её просьбу, прошепчи она мне с другого конца города.
Каждая мышца в моем теле напрягалась от возбуждения. Не так, как это было с другими женщинами, не на уровне инстинктов. Почувствовал, как член болезненно упёрся в ширинку, почувствовал, как мысли в голове сбились в кучу и упали вниз. К её расставленным в стороны ногам. Это желание обладать ей, обладать нами было глубже. Под кожей. В моей крови.
Одетта громко застонала мне в рот, и я не смог сдержать улыбку, ощущая, как она сжимается вокруг моих пальцев, как всё внутри неё дрожит от удовольствия.
— Врёшь, Барна...
Она часто заморгала, двигая бёдрами. Ей хотелось этого. Она была такой, как прежде: голодной, страстной, ненасытной.
— Никакая ты нахрен не фригидная, — это было последнее, что я хотел ей сказать, прежде чем сорвать молнию брюк и опустить их вниз.
Слова, мысли, события — всё потеряло значение, когда я полностью вошёл в неё, прижимая к стенке душевой. Дал ей несколько секунд, чтобы привыкнуть, а затем, продолжая сминать в своих руках, перестал сдерживаться. Просто не мог, как безумный вколачиваясь в неё, и она отвечала взаимностью. Настоящей, неподдельной, с ноткой удивления, словно всё это было впервые.
Её глаза закатились, когда я резко развернул её к себе спиной. Прежде, чем я успел снова войти в неё, Одетта сделала всё сама, подрагивая от нетерпения.
Моя. Моя. Безумная, больная, взбалмошная. Вся, от криво стриженных кончиков волос до грязных пят. Всегда была моей, и всегда будет. Это не лечится. Я глубоко болен и очень скоро это погубит меня. Я ненавижу тебя, я люблю тебя, я не знаю, что мне с тобой делать.
Но мне, честно говоря, уже абсолютно на это насрать.