Пятьдесят семь дней до
Я выдохлась. Скрючившись пополам в плохо освещённой ванной, окружённая густым паром, притянула к подбородку колени и бесцельно уставилась перед собой. Одинокая лампочка, свисающая с потолка на оголённом проводе, часто замигала, подстёгивая моё ленивое мытьё, но мне не хотелось покидать своё чугунное, ржавое укрытие. Там, за пределами этой комнаты, меня не ждало великое будущее, не ждали свершения, успешная карьера и любящий муж.
Я согласилась на поддельные документы и на то, чтобы уехать в Венгрию, но вовсе не потому, что верила в то, что жизнь может измениться. Просто я трусила её прервать, боялась покончить с собой, со всем этим...
Натянув капюшон чёрной байки до самого подбородка, сгорбившись пополам, я сидела в школьном коридоре на подоконнике, листая ленту инстаграмма. Счастливые, до блевоты радостные лица высокомерно провожали меня взглядом с каждой картинки, что я пролистывала вниз, по детской, глупой зависти, не оставляя ни одного лайка.
— Бу!
Я дёрнулась от неожиданности, чуть не выронив из рук мобильник.
— Поппи, твою мать...
Кучерявая богачка с выдуманными проблемами из разряда: «Папа сказал, что в этом году не купит мне новый порше, потому что я разбила предыдущую машину» или «...Стейси пришла на вечеринку в таком же платье, как и у меня! Но, знаешь, готова поклясться, что это подделка. Откуда у этой дешёвки с мочалкой на голове и кривыми зубами, как у лошади, взялись деньги на Оскара Де Ла Рента?» подсела рядом, даже не извинившись за то, что потревожила мой утренний ритуал ненависти ко всему окружающему. Достала из сумки жестяную банку из-под пива и, прилепив жвачку к подоконнику, с громким «пшик», принялась хапать прямо средь бела дня.
— У тебя урок у Беккера, почему ты тут?
Я приняла из её рук банку пива, подумав о том, что в случае чего спихну всю ответственность на неё, и ответила:
— Неважно себя чувствую.
Поппи была белой вороной в старшей школе Франклина: слишком богатой, слишком яркой, слишком наивной до всего, что касалось зависти в глазах новых, менее удачливых, чем предыдущие, но куда более бедных одноклассников. Перевелась сюда из частного пансионата два месяца назад и прилипла ко мне как жвачка к подошве, когда остальные девчонки отказались делить с ней свою территорию, своих парней (будто Поппи Перес было дело до гоповатых отпрысков финансово несостоявшихся мигрантов, посудомоек и дворников) и, что самое важное на последнем курсе — титул королевы выпускного бала. Этот пунктик возглавлял топ причин, по которым никто не хотел дружить с Поппи. Она — конкурентка, а корона, по популярному, но не подтверждённому ни наукой, ни практикой мнению — гарант успешной успешности после окончания школы.
Я была вовсе не против такой дружбы, особенно в те моменты, что мы дружили молча. В её розовой сумочке всегда водилось что-то интересное: травка, таблетки, доллоровые купюры, которые, стояло ей отвернуться, я отстёгивала себе в качестве зарплаты за постоянное выслушивание подробностей её личной жизни. Поверьте, сочувствовать разбитой палетке от Диор — дело не из лёгких.
Обычно Поппи не интересовало ничего, что её не касалось. Сомневаюсь, что тогда она вообще знала, как меня зовут, постоянно кем-то обзывая: крошка, детка. Один раз я чуть не всекла ей между глаз, когда она назвала меня киской. После этого я потратила три ночи на то, чтобы избавиться от кошмаров, в которых моя пра-пра с вагиной вместо лица просила почесать её киску.
Не знаю, почему в тот день Поппи развернулась ко мне и спросила:
— Что-то случилось?
От неожиданности я подняла голову, и капюшон слетел с лица, открывая миру огромный синяк на пол щеки. Поппи тут же изменилась во взгляде, от удивления округлив рот и тут же закрыв его обеими руками.
— Господи, Одетта, кто...
Я разозлилась, прочитав в её взгляде сочувствие. Последнее, чего мне хотелось, — чтобы она, сраная богачка из мира грёз и розовых порше, жалела меня. Снова натянув капюшон, я стала собирать вещи, хаотично закидывая их в сумку.
— Прости, — наигранно беспечным голосом пролепетала она, схватив меня за руку. Извинилась за то, что без спроса коснулась меня, и спрыгнула следом, забыв на подоконнике все свои вещи.
— Чего ты ко мне привязалась?
— Нужно показать тебя к врачу. Пойти в полицию...
Мы шли по пустому коридору. Все нормальные дети посещали школу для того, чтобы учиться. Я же приходила сюда, чтобы выбраться из дома, покурить траву в толчке. До сего момента сегодняшний день не был исключением: я не планировала идти на уроки, но теперь была готова ворваться на математику и в придачу сплясать перед доской лезгинку, лишь бы эта разукрашенная дура от меня отстала.
— Отвали от меня, умоляю.
Я почти совершила ошибку, которая стоила бы мне целого часа жизни, коснувшись дверной ручки в кабинет мистера Беккера. Алгебра ещё никогда не казалась мне такой притягательной...
Поппи шлёпнула меня ладонью по предплечью, заставляя возмущённо на неё уставиться. Тут-то и случился неприятный конфуз, но главный переломный момент в наших отношениях. Кажется, удар «отчима» сказался не только на моём лице, но и на голове, потому что в следующую минуту в глазах заплясали искры. Сама же я рухнула на пол, в полете обблевавшись.
Проснулась в больнице с сотрясением мозга и засохшей в волосах блевотиной. Видимо, меня чем-то накачали, потому что, когда Поппи погладила меня по щеке, я громко разрыдалась и наговорила такого, после чего у меня уже не оставалось выбора. Поппи Перес официально заняла вакантное, но точно не претендующее на очередь из желающих место моей лучшей подруги.
Я поняла, что купанию пришёл конец, когда двухметровая потная туша ввалилась в ванную и принялась чистить зубы пальцем, игнорируя мою вопросительно выгнутую левую бровь. Или правую, не знаю, я не сильно заботилась о бровях.
— Не боись ты так, не смотрю, — уставившись на моё голое, тянущееся за полотенцем тело, бросил мужик, продолжая тереть десны пальцем.
— Я и не боюсь, — вполне честно ответила я, обматываясь драным полотенцем. Предвкушая чистую одежду, оставленную в общей ночлежке на пятерых человек, выпрыгнула на резиновый коврик и принялась выжимать волосы, ощущая пристальный взгляд на исцарапанной шее.
Собрав слюну и пасту воедино, мужик громко сплюнул и спросил:
— Любишь повеселиться?
— О чём ты?
Он кинул взгляд на порезы и уколы на левом запястье. Я машинально зажала предплечье правой ладонью. Приняв мой жест за положительный ответ, стряхнув воду с мокрых пальцев, мужик стал копошиться в кармане свисающих шорт. Они напомнили мне папу. Шорты. У него были такие же в тот день, когда его грузили в микроавтобус.
Рациональная часть меня, точнее, её остатки, хотели как можно скорее покинуть эту комнату. Последней выжившей извилине не нравилось такое близкое соседство с незнакомцем, у которого на моих глаза вставал член по мере того, как его рука что-то вытягивала из кармана.
Но была и другая часть меня. Та, что села на бортик ванной, позволяя полотенцу чуть съехать вниз и оголить правую сиську. Та, что всегда была не против потрахаться за наркотики. Та, которой было наплевать честь, мораль и долг перед отчизной.
— Знаешь, что это?
— Дезоморфин, — меня передёрнуло. Дешевый аналог героина. Люди варят его самостоятельно из таблеток с кодеином и комбинации токсичных веществ, включая бензин и растворители.
— Тяжёлая дрянь, — вытянув вперёд волосатую руку, покрытую язвами, хмыкнул мужик. Судя по площади поражения, ему осталось не сильно долго.
Я собиралась сказать, что не хочу употреблять, когда случайно посмотрела на нас в зеркале. Трагичная картина — вот как мы выглядели со стороны. Я глянула на свои трясущиеся бледные руки: по-прежнему грязные, пережёванные ногти, костлявые запястья, обтянутые прозрачной кожей...
Себастиан, так он представился, стал раскрывать оболочки таблеток и высыпать порошок на чайную ложку. Я наблюдала за ним, словно завороженная. Что-то внутри меня всё ещё слабо сопротивлялось, но я больше не хотела слушать. Просто щёлкнула выключателем и бац — никакого сраного самоанализа.
Мы сползли на холодный мокрый пол. Эйфория клокотала в горле, и всё вокруг стало неважным. Остались только мы: я и чайная ложечка с мутной жижей, разогретой зажигалкой.
Когда Себастиан обмотал мою руку шнурком от кроссовок, по щекам катились слёзы радости. Когда он поцеловал меня в шею, гладя между ног своими волосатыми пальцами, я все ещё плакала, запрокинув голову на бортик чугунной ванной. Я не могла поверить своему счастью и тогда, когда он стал двигаться во мне, параллельно вонзая иглу в вену.
Я прикрыла глаза, делая свой первый вдох. Слабое жёлтое свечение на потолке превратилось в буйство насыщенных красок: зелёный, красный, тёмно-синий. Я была на самой вершине, проваливаясь в глубокий сон без сновидений...
...кто-то слабо позвал меня по имени. Я приоткрыла один глаз, ощутив тепло и аромат свежего кофе. Из радио играла приглушённая музыка, а правую щёку обдувало ночной прохладой. Было так хорошо и уютно, что я напрочь забыла о том, что предшествовало попаданию в столь необычную для меня обстановку.
Кто-то заговорил. Прохлада хлынула мне в лицо, а следом за ней раздался грохот закрывающейся двери. Я в машине. Надеюсь, мы едем в какое-то хорошее место. Мне так сильно хочется побывать в хорошем месте: например, в МакДональдс. Я бы сейчас не отказалась от канистры сырного соуса, чтобы искупать в нём картошку, наггетсы, себя.
— Мы уже едем, — незнакомый голос, запах табачного дыма, рёв мотора. — Не знаю, какой дрянью её накачали, но спит как убитая, — ощущаю взгляд на своём лице.
Прежде, чем мозг успевает заподозрить неладное, сердце начинает ускорять свой темп. Всё вокруг перестаёт быть уютной нереальностью, когда незнакомый мужской голос с заметным шотландским акцентом произносит:
— Я, блять, весь в бомжатской крови. Какой-то убогий принялся отбивать её у нас, пришлось вспороть ему брюхо... да... Блять, откуда я знаю, Мартин сказал, что она.
Я перестала дышать, когда грубая ладонь обхватила мой подбородок и резко крутанула голову в сторону. Большой палец коснулся нижней губы, надавливая на зубы.
— Ты говорил, она красотка, — голос иронично цокнул языком, а потом небрежно отшвырнул меня. — Эта похожа на беспородную шавку. Да не кипятись ты так, сам всё увидишь.
Я тихо сглотнула, но тихой эта отчаянная попытка сделать вдох оказалась лишь в моей голове.
— Кажется, проснулась...
— Эй, Скотт, — я коснулась его холодной щеки, покрывшейся жёсткой щетиной. — Просыпайся, мы приехали.
Он не спал, не ел и почти не разговаривал последние двое суток с того дня, как новость о смерти его брата разбудила нас посреди ночи. Автомобильная катастрофа, не справился с управлением из-за сильного снега и вылетел на встречную.
Снег по-прежнему падал на землю. Я подула на замёрзшие ладони, растирая их между собой. Не помню, когда я сама в последний раз ела. Из зеркала в машине на меня смотрела странная незнакомка с угловатыми чертами лица и большими заплаканными глазами.
Уже вторые похороны в этом году. Если быть точнее, то скорее третьи, ведь наши отношения с Прескоттом доживали свой последний месяц. Может, уже и тогда не было никаких отношений, но в тот день мы, не сговариваясь, приняли решение притвориться, что всё хорошо. Поппи и его родителям незачем было лишний раз волноваться, поэтому, когда мы вышли из машины, его рука крепко сжимала мою ладонь.
Они хотели похоронить его дома, в Италии, на семейном кладбище, но авария была страшной. От тела Микки почти ничего не осталось, и транспортировка его останков была невозможна.
Собралось много людей. Большинство их них были родственниками или общими друзьями, поэтому, когда мы подошли к месту погребения, меня встретили с сочувственной улыбкой. Все, кроме его матери. Никогда не забуду её глаза в тот день.
Я чувствовала, как сильно Скотт пытался унять дрожь во всём теле. Старался быть сильным ради неё, Поппи и отца. От лица всей семьи принимал соболезнования, стоя в одном чёрном костюме посреди старого кладбища, заметаемого снежной бурей. Хотелось обнять его, прижать к себе и умолять его позволить помочь унять его боль, но я не могла. Мы стали слишком далеки друг от друга. Моя близость раздражала его, я знала это, потому что стоило мне случайно задеть его, как широкая челюсть крепко смыкалась.
— Прости, — прошептала я, чуть не упав на него. Наступила в самый глубокий сугроб и теперь тряслась как ободранная липка на ветру с по сраку мокрыми колготами, стараясь стучать зубами не громче, чем священник читает молитву.
Нагретый его телом пиджак упал на мои плечи. Я вдохнула родной аромат чёрного перца и хвои, шёпотом поблагодарив его. Он слабо кивнул головой и расправил плечи, больше не глядя на меня. По его щеке катилась одинокая слеза.
Я молчала, вытаращив глаза на мускулистые руки, покрытые чёрными чернилами. Второй двухметровый мужлан за последние сутки или двое, не знаю, сколько я валялась в отключке после того, как в меня вкололи какую-то дрянь. Одетта, детка, да ты просто счастливица! Сколько книга рекордов Гиннеса заплатит мне за рекордное попадание в неприятности?
— На, — новый знакомый, на вид лет тридцати пяти в чёрной футболке и с бритой головой бросил в меня сэндвич. Лакомство попало в глаз, но я не обиделась. Даже не дышала, тихо пережёвывая сухой хлеб с моцареллой и помидорами.
— А ты не из болтливых, да?
Ошибаешься. Ещё одно мое сомнительное достижение — умение пиздеть без остановки. Могу кого угодно заговорить до смерти, но вместо этого облизываю пальцы и продолжаю молчать. Ни слова не скажу, пока не пойму, кто и куда меня везёт. Кажется, после наркотического трипа я собиралась сменить имя, а потом с позором удрать из Штатов. План всё тот же?
— Я б на твоём месте не упускал возможности пообщаться. Как-никак, я последний человек, с которым ты можешь поговорить перед смертью, — он широко и очень недоброжелательно улыбнулся, сворачивая с трассы.
Я украдкой посмотрела в окно, замечая знакомые многоэтажки, натыканные друг на друга. Я в Сиэтле, но облегчения вслед за этим открытием не последовало. Что-то внутри меня логично рассудило: ты не в Сиэтле, Одетта, ты блять в полной заднице. Сухие факты указывали на то, что предположение верное: угроза убить меня, свинцовая от дешёвого героина голова, Кэл...
Господи. Я, блять, весь в бомжатской крови. Какой-то убогий принялся отбивать её у нас, пришлось вспороть ему брюхо.
— Кто ты? — осипшим голосом прошептала я, прижимая руку ко рту, чтобы не разрыдаться.
— Я думал уже и не спросишь, Одетта. Приятно познакомится, Син.
Моё имя прозвучало как гром средь бела дня. Нет, я ни капли не преувеличиваю, потому что в следующую секунду за окном сверкнула молния, а с неба посыпались капли дождя.
— Кто ты такой, мать твою, и куда ты меня везёшь?
— Тише, тише, дорогая. Скоро сама всё увидишь.
В районе живота, там, где в зачатке пульсировала паника, жалобно заурчал желудок. Я старалась оставаться в сознании, но холодные волны страха уносили меня куда-то далеко за пределы здравого смысла. Я принялась дёргать дверную ручку, но та не поддавалась. Машина по-прежнему ехала на большой скорости, и в целом хорошо, что в тот момент мне не представилась возможность вывалиться на дорогу и серым веществом размазаться по асфальту.
Взбешённый моим некультурным поведением, одним движением руки мужик навёл на меня пистолет и приказал заткнуться: — Иначе я вынесу твой куриный мозг.
Такая альтернатива развития сюжета мне не понравилась и я пошла ва-банк. Не знаю, какого чёрта меня дёрнуло на панику и чем я думала в момент того, как отстегнула ремень и напрыгнула на Сина-хуина, зубами вгрызаясь в его шею. Он заорал от боли и отпустил руль, пытаясь отодрать меня от себя, но было уже поздно.
Лишь когда сильный толчок отбросил меня назад, я оторвалась от его шеи, вместо слюны проглатывая горячую, солёную кровь. Она была везде: в глазах, в волосах, внутри меня, размазана по салону, но машина по-прежнему ехала, виляя по дороге.
— Сука, я тебя убью, — прижимая руки к ране на шее, взревел Син, и я поверила ему. Нет, правда, он повторил это трижды, но я поняла с первого раза, и лучше бы он взялся на руль. Прежде, чем он успел взять управление машиной, нас снова встряхнуло и я полетела вперёд, головой выбивая лобовое стекло.
Секунда, ставшая целой бесконечностью. Момент невесомости, момент полёта. Шансы на выживание — ничтожно малы, пострадавшая — не заслужила такую лёгкую смерть.
Впервые в своей жизни я потратила время правильно: отпустила жестокого отца и слабую мать, отпустила обиженного на жизнь ребёнка, которым я всегда была, отпустила Прескотта Переса. Отпустила его в лучшую жизнь, ведь должен же был кто-то из нас стать счастливым...
А потом гравитация вернула меня с небес на землю и мордой вниз на капот машины, накрывая пластом битого стекла.
— Серьёзно? Это какая-то шутка? Вашу мать, когда я уже наконец сдохну?
Мне потребовалось примерно двадцать минут для того, чтобы свыкнуться с мыслью о том, что я всё ещё жива. Район, в котором мы оказались, был немноголюдным, поэтому лишь спустя полчаса с другого конца переулка раздался женский крик. Я встала, вытряхивая из волос стекло.
На ватных ногах я с трудом выбралась из машины, держа перед собой окровавленные ладони. На переднем сидении чёрного рэнджа сидел труп, пробитый веткой дерева в грудь.
Тело била нервная дрожь. Я оглянулась, смутно различая женский силуэт, бегущий нам навстречу. Снова темно. Дождь, смывающий кровь с лица. Холод, проникающий под тонкую футболку и забирающийся в самую душу.
— Девушка, с вами всё в порядке? Господи, — молодая, в домашнем халате и тапочках с бигудями в русых волосах. — Я... я сейчас вызову 911.
Нет. Нет, нет, нет.
Я в последний раз взглянула на Сина, глубоко вдохнула, твёрдо решив, что его смерть лежит на мне, а потом... просто побежала вперёд. В боку болело, в ушах звенело. Я тяжело дышала, сожалея о каждой выкуренной сигарете.
Не добежав до оживлённого перекрёстка, я свернула в тёмную подворотню, чтобы немного отдышаться. Хотелось пить. Лицо болело и кровоточило, а под ногами пищали крысы. Я сгорбилась пополам, упершись руками в колени. Нужен был план. Я просто хотела выжить.
Когда за спиной запиликала дверь открывающегося подъезда, я была слишком погружена в свои бьющиеся в истерике мысли, чтобы обратить на это должное внимание. Слабый свет вырывался из подъезда, освещая дорогу, испещрённую глубокими лужами.
А потом я увидела силуэт.
Шарканье, хлюпанье. Я задержала дыхание, ощущая, как кто-то становится ближе. Непозволительно близко. В ноздри ударил табачный дым и терпкий мужской парфюм любого уважающего себя офисного клерка, но что-то мне подсказывало, что офисные планктоны обитают в более благополучных районах.
Я по-прежнему стояла спиной, медленно поворачивая голову. Шаги стали ближе, и тогда я моргнула. Всего на секундочку прикрыла глаза, пропустив, как незнакомец стал позади меня и нагнулся к самому уху. Его губы коснулись моей щеки, мятное дыхание полоснуло кожу, и он усмехнулся:
— Вот мы и познакомились, Одетта. Или мне называть тебя Кэс?